33
Мольбы, однако, не шли на мысли Ирины.
Прошло пять лет. В мае 1780 года Ракитина снова посетила
Петербург. Ее приятельница Варя была замужем в Москве. Дядя Вари, отец Петр,
состоял по-прежнему священником Казанской церкви. Ирина его навестила. Он ей
очень обрадовался, стал ее расспрашивать.
— Неужели все еще ждете, надеетесь, что ваш жених
жив? — спросил он. — Столько лет напрасно тревожитесь; был бы жив,
неужели не отозвался бы как-нибудь, не говорю вам — знакомым, родным?
— Не говорите, батюшка, — возразила Ирина, отирая
слезы, — все отдам, всем пожертвую.
— Но это, сударыня моя, даже грешно… испытываете
провидение, язычески гадаете.
— Что же мне делать? — произнесла Ирина. —
Вижу тяжелые, точно пророческие сны… Один, особенно, — ах, сон!.. недавно
снилось, да подряд несколько ночей…
Ирина смолкла.
— Что снилось? Говорите, откройтесь.
— Снилось, будто он подошел к моему изголовью такой же,
как я его видела у нас в деревне, в последний раз, — статный, красивый,
добрый, и говорит: «Я жив, Аринушка, я там, где шумит вечное море… смотрю на
тебя утро и вечер с берега, жду, авось меня найдешь, освободившись…» Ах,
научите, где искать, кого просить? Государыню снова просить не решаюсь…
— Думал я о вас, — сказал отец Петр, — здесь
некому, кроме одного лица… А это лицо — государь цесаревич Павел Петрович… Он,
гроссмейстер, покровитель ордена мальтийских рыцарей; один может. Лучшего
пособника, коли он только снизойдет к вам, в вашем деле не найти… Тут все: и
ум, направленный к благому и таинственному, и связи с могучими и знатными
филантропами. А доброта? А рыцарская честность? Это не Тиверий, как о нем
говорят враги, а будущий благодетельный Тит…
— Да, я слышала, — ответила Ирина.
— Слышали? так поезжайте же к нему на мызу, ищите
аудиенции.
Священник снабдил Ирину нужными наставлениями и советами,
дал ей письмо к своей крестнице, кастелянше дворца цесаревича. Ракитина наняла
кибитку и через Царское Село отправилась на собственную мызу великого князя —
«Паульслуст», впоследствии Павловск.
Кастелянша приняла Ракитину весьма радушно. Она, приютив ее
у себя, показала ей диковинки великокняжеского сада и парка, домики Крик и
Крах, хижину Пустынника, гроты, пруды и перекидные мосты.
Было условлено, что Ирина сперва все изложит ближней
фрейлине цесаревны, недавней смолянке, Катерине Ивановне Нелидовой.
— Когда же к Катерине Ивановне? — спрашивала
Ирина, ожидая обещанного ей свидания.
— Занята она, надо подождать, на клавикордах все
любимую пьесу цесаревича, какой-то гимн изучает для концерта.
Ирина шла однажды с своей хозяйкой по парку. Вдруг из-за
деревьев им навстречу показалась белокурая дама, в голубом, без фижменов,
шелковом платье.
— Кто это? — спросила Ирина.
— Цесаревна, — ответила — чуть слышно, низко
кланяясь, кастелянша.
Ракитина обмерла. Двадцатидвухлетняя, стройная, несколько
склонная к полноте красавица, великая княгиня Мария Федоровна прошла мимо
Ирины, близорукими, несколько смущенными глазами с удивлением оглядев ее
монашеский наряд. За цесаревной, со свертком нот и скрипкой под мышкой, шел
худой и высокий рябоватый мужчина, в темном кафтане и треуголе.
— А это кто? — спросила Ракитина, когда они
прошли.
— Паэзиелло, — ответила кастелянша, — учитель
музыки ее высочества.
Ирина с восхищением разглядела редкую красоту цесаревны,
нежный румянец ее лица и какие-то алые и синие цветы в ее роскошных белокурых
волосах, вправленные для сохранения свежести в особые, крохотные стеклянные
бутылочки с водой.
Поодаль за цесаревной следовали две фрейлины. Одна из них,
невысокая, худенькая и подвижная брюнетка, поразила Ирину блеском черных,
сыпавших искры живых глаз. Она весело болтала с сопутницей. То была Нелидова.
Мило прищурясь сделавшей ей книксен толстой кастелянше, она ей сказала с
ласковой улыбкой:
— Все некогда было, Анна Романовна, — все гимн…
завтра утром.
«Итак, завтра», — подумала Ирина, восторженным взором
провожая чудных, нарядных фей, так нежданно мелькнувших перед нею в парке.
В назначенный час Анна Романовна провела Ирину во
фрейлинский флигель, бывший рядом с гауптвахтой, и усадила ее в небольшой
приемной.
— Катерина Ивановна, видно, еще во дворце, у великой
княгини, — сказала она, — подождем, голубушка, здесь; скиньте ваш
клобучок… жарко.
— Ничего, побуду и так…
Комната была украшена вазами, блюдами на этажерках и
медальонами, вправленными в стены.
— Это все работа великой княгини, — произнесла
кастелянша. — Взгляните, матушка, что за мастерица, как рисует по фарфору…
А вон в черном шкапчике работа из кости; сама режет на камнях, тушует по золоту
ландшафты, точит на станке. А как любит Катерину Ивановну, все ей дарит. Это
вот ею вышитая подушка. Смотрите, какая роза, а это мирт, что за тонкость
узора, красок. Точно нарисовано.
Ирина не отзывалась.
— Что молчите, милая? О чем думаете?
— Роза и мирт, — произнесла, вздохнув,
Ирина, — жизнь и смерть. Чем-то кончатся мои поиски и надежды?
Из комнат Нелидовой в это время донеслись звуки клавесина.
Нежный, звонкий, отлично выработанный голос пел под эти звуки торжественный и
грустный гимн из оперы Глюка «Ифигения в Тавриде».
— Ну, Арина Львовна, уйдем, — сказала
кастелянша, — видно, опоздали; Катерина Ивановна за музыкой, а в это время
никто ее не беспокоит. Того и гляди, у нее теперь и великая княгиня.
Ирина, дав знак спутнице, чтоб та несколько обождала, с
замиранием сердца дослушала знакомый ей, молящий гимн Ифигении. Она сама
когда-то в деревне пела его Концову.
«О, если бы я так могла их просить! Но когда это будет? У
них свои заботы, им некогда!» — подумала она, чувствуя, как ее душили слезы.
— Идем, идем, — торопила Анна Романовна.
Гостьи тихо вышли в сени, на крыльцо, обогнули фрейлинский
флигель и направились в сад. Калитка хлопнула.
— Куда же вы это? — раздался над их головами
веселый оклик.
Они подняли глаза. Из растворенного окна на них глядела
радушно улыбающаяся, черноглазая Нелидова.
— Зайдите, я совершенно свободна, — сказала
она, — пела в ожидании вас, зайдите.
Гостьи возвратились.
Кастелянша представила Ракитину. Нелидова приветливо усадила
ее рядом с собой.
— Так молоды и уже в печальном уборе! — произнесла
она. — Говорите, не стесняясь, слушаю.
Ирина, начав о Концове, перешла к рассказу о плене и
заточении Таракановой. С каждым ее словом, с каждою подробностью печального
события оживленное и обыкновенно веселое лицо Нелидовой становилось пасмурней и
строже.
«Боже, какие тайны, какая драма! — мыслила она,
содрогаясь. — И все это произошло в наши дни! Точно мрачные, средневековые
времена, и никто этого не знает».
— Благодарю вас, мамзель Ирен, — сказала Катерина
Ивановна, выслушав Ракитину, — очень вам признательна за рассказ. Если
позволите, я все сообщу их высочествам… И я убеждена, что государь-цесаревич,
этот правдивый, этот рыцарь, ангел доброты и чести… все для вас сделает. Но
кого он должен просить?
— Как кого? — удивилась Ирина.
— Видите ли, как бы вам сказать? — произнесла
Нелидова. — Государь-наследник не мешается в дела правления; он может
только ходатайствовать, просить… от кого зависит ваше дело?
— Князь Потемкин мог бы, — ответила Ирина,
вспомнив наставления отца Петра, — этому сановнику легко предписать послам
и консулам. Лейтенант Концов, быть может, снова где-нибудь в плену у мавров,
негров, на островах атлантических дикарей.
— Вы долго здесь пробудете? — спросила Нелидова.
— Мать-игуменья обители, где я живу, давно отзывает,
ждет. Мои поиски все осуждают, именуют грехом.
— Как же и куда вам дать знать?
Ирина назвала обитель и задумалась, взглянув на подушку,
вышитую великой княгинею.
— Я так исстрадалась и столько ждала, —
проговорила она, подавляя слезы, — не пишите мне ничего, ни слова! а вот
что… вложите в пакет… если удача — розу, неудача — миртовый листок.
Нелидова обняла Ирину.
— Все сделаю, все, — ласково сказала она. —
Попрошу великую княгиню, государя-цесаревича. Вам нечего здесь ждать.
Поезжайте, милая, хорошая. Что узнаю, вам сообщу.
|
