30
Священник бережно положил на стол дароносицу, присел на стул
у кровати, оправил густую гриву своих волос и, разглядев образок у изголовья
больной, тихо нагнулся к ней.
— Ваше имя? — спросил он.
— Princesse Elisabeth…[10]
— Заклинаю вас, говорите правду, — продолжал отец
Петр, подбирая французские слова. — Кто ваши родители и где вы родились?
— Клянусь всем, святым богом клянусь, не знаю! —
ответила, глухо кашляя, пленница. — Что передавала другим, в том была сама
убеждена.
На новые вопросы, чуть слышно, упавшим голосом, она еще
кое-что добавила о своем детстве, коснулась юга России, деревушки, где жила,
Сибири, бегства в Персию и пребывания в Европе.
— Вы христианка? — спросил священник.
— Я крещена по греко-российскому обряду и потому считаю
себя православною, хотя доныне, вследствие многих причин, была лишена счастья
исповеди и святого причастия… Я много грешила; искавши выхода из своего
тяжелого положения, сближалась с людьми, которые меня только обманывали… О, как
я вам благодарна за посещение!
— У вас найдены списки с духовных завещаний… от кого вы
их получили и кем, откройте мне и господу, составлен ваш манифест к русской
эскадре?
— Все это, уже готовое, мне прислано от неизвестного
лица, — проговорила больная. — Тайные друзья меня жалели… старались
возвратить мои утерянные права.
«Что же это? — раздумывал, слушая ее, изумленный
духовник. — Все тот же обман или правда? и если обман, то в такое
мгновение!»
— Вы на краю могилы, — произнес он дрогнувшим
голосом, — тлен и вечность… покайтесь… между нами один свидетель —
господь.
Исповедница боролась с собой. Ее грудь тяжело дышала. Рука
судорожно стискивала у рта платок.
— В ожидании божьего праведного суда и близкой
кончины, — сказала она, обратя угасший взгляд на стену к образку, —
уверяю и клянусь, все, что я сообщила вам и другим, — истина… Более не
знаю ничего…
— Но ведь это невозможно, — возразил с чувством
отец Петр, — то, что вы передаете, так мало вероятно.
Больная, как бы от невыносимого страдания, закрыла глаза.
Слезы покатились по ее бледным, страшно исхудалым щекам.
— Кто были ваши соучастники? — спросил, помедлив,
священник.
— О, никаких! Пощадите… и если я, слабая, гонимая, без
средств…
Княжна не договорила. Снова страшно закашлявшись, она вдруг
приподнялась, ухватилась за грудь, за кровать и в беспамятстве упала. Обморок
длился несколько минут. Отец Петр, думая, что она умирает, набожно шептал
молитву.
Больная очнулась.
— Успокойтесь, придите в себя, — сказал священник,
видя, что ей лучше.
— Не могу более, оставьте, уйдите! — проговорила
больная. — В другой раз… дайте отдохнуть…
— Вашего сына сейчас окрестили, — объявил, желая
ее ободрить, священник, — поздравляю. Господь милосерден, еще будете жить…
для него.
Чуть заметная улыбка скользнула по сжатым, запекшимся губам
арестантки. Глаза смутно глядели в сторону, вверх, куда-то мимо этой комнаты,
крепости, мимо всего окружавшего, далеко…
Отец Петр осенил больную крестом, еще постоял над нею, взял
дароносицу и, отложив таинство причастия, вышел.
— Ну, что? — спросил его в коридоре
обер-комендант. — Исповедали, приобщили?
Священник, склонив голову, молча, поклонился
обер-коменданту, сел в карету и уехал из равелина.
Утром второго декабря его опять пригласили со святыми дарами
в крепость. Арестантке стало хуже.
— Одумайтесь, дочь моя, облегчите душу
покаянием, — увещевал священник. — Заклинаю вас богом, будущей
жизнью!
— Я грешна, — ответила, уже не кашляя и как-то
странно успокоясь, умирающая, — с юных лет я гневила бога и считаю себя
великою, нераскаянною грешницей.
— Разрешаю твои прегрешения, дочь моя, — произнес,
искренне молясь и крестя ее, священник, — но твое самозванство, вина перед
государыней, сообщники?
— Я русская великая княжна! Я дочь покойной
императрицы! — с усилием прошептала коснеющими устами пленница.
Священник нагнулся к ней, думая приступить к причастию.
Арестованная была неподвижна, как бы бездыханна.
|
