Марк Твен «Жанна д'Арк»

Глава VIII

Внезапно меня окликнули. Это был голос Жанны. От неожиданности я вздрогнул: откуда она могла знать, что я нахожусь рядом? Я перекрестился и прошептал «свят-свят», дабы развеять чары. Я знал, что никакие чары не устоят против моей молитвы. Меня окликнули вновь, и я вышел из укрытия. Передо мной действительно была Жанна, но уже не такая, какой являлась мне в чудном видении. Она больше не плакала и имела такой же вид, как и полтора года назад, когда ее сердце ничем не было удручено, а душа была по-детски беззаботна. К ней вернулись прежняя энергия и задор, а в глазах у нее светилась какая-то восторженность. Казалось, она все время была в забытьи и только теперь проснулась. В самом деле, можно было подумать, что, побывав в мире ином, она опять вернулась в наш мир. Я так обрадовался, что готов был кричать, звать сюда всех, чтобы приветствовать Жанну. В радостном порыве я подбежал к ней и заговорил:

– О Жанна, если бы ты знала, что я хочу тебе сказать! Ты даже не представляешь. Я только что видел чудный сон и во сне – тебя: ты стояла именно здесь, где стоишь сейчас…

Она подняла руку и ответила:

– Это был не сон.

Ее ответ меня так поразил, что мне опять стало жутко.

– Не сон? – проговорил я. – Откуда ты знаешь, Жанна?

– А теперь тебе что-нибудь снится?

– Думаю, что нет. Уверен, что нет.

– Конечно, нет. Я это вижу. Это. не было сном и тогда, когда ты делал зарубку на дереве.

Я почувствовал, как у меня по спине пробежали мурашки. Теперь я нисколько не сомневался, что это был не сон, а нечто страшное, сверхъестественное. Затем я вспомнил, что мои грешные стопы попирают священную землю в том месте, где явилось небесное видение. Я быстро отошел, объятый страхом. Жанна последовала за мной.

– Не бойся, – сказала она, – бояться нечего. Пойдем со мною. Мы сядем у родника, и я открою тебе свою тайну.

Но я задержал ее и спросил:

– Сперва объясни мне. Не могла же ты видеть меня в лесу. Как же ты узнала, что я сделал на дереве зарубку?

– Подожди немного, дойдет и до этого. Узнаешь все.

– И еще хочу спросить: что означает это страшное видение?

– Я все скажу, только ты не бойся – никакая опасность тебе не грозит. Это было видение архангела Михаила, предводителя небесного воинства.

Я осенил себя крестным знамением, трепеща от ужаса при мысли, что осквернил своими стопами священную землю.

– А ты не боялась, Жанна? Ты видела его лик, его фигуру?

– Да, но я не боялась, потому что это для меня не впервые. Я боялась только вначале.

– Когда это было, Жанна?

– Около трех лет тому назад.

– Так давно? И сколько раз он являлся тебе?

– Много раз.

– Вот почему ты так изменилась, стала задумчивой и не похожей на себя. Теперь я все понимаю. Почему же ты не сказала нам об этом?

– Мне было запрещено. А теперь я получила дозволение и скоро всем расскажу. Но пока я открылась тебе одному, и несколько дней пусть все остается тайной.

– А кроме меня никто не видел этот лучезарный призрак?

– Никто. Он являлся мне и раньше в присутствии тебя и других, но никому из вас не было дано видеть его. Сегодня все было иначе, и мне объяснено почему. Но теперь видение больше не появится.

– В таком случае оно было знамением и для меня – знамением, имеющим особое значение?

– Да, но я не смею говорить об этом.

– Странно, что такой ослепительный свет мог сосредоточиться в поле человеческого зрения, а источник света все же оставался невидимым.

– Призрак не был безмолвным. Мне являются многие святые, сопровождаемые ангелами, и разговаривают со мною. Я одна слышу их голоса, а другие не слышат. Мне очень дороги эти мои «голоса», как я их называю.

– О чем же они тебе говорят, Жанна?

– О многом, больше всего о Франции.

– Что именно о Франции?

– Они говорили о ее бедствиях, несчастьях и унижениях. Что же другое они могли предсказать?

– Они предсказывали это заранее?

– Да. Поэтому я всегда знала, что должно произойти. Моя печаль и задумчивость объясняются этим. Иначе и быть не могло. Но мои голоса никогда не оставляли меня без надежды и утешения. Более того, они предсказывали, что Франция будет спасена, станет снова великим и свободным государством. Но как и кто это свершит, мне не дано было знать. – При этих словах в ее глазах вспыхнуло какое-то яркое таинственное сияние, которое я не раз наблюдал впоследствии, когда ратные трубы призывали к атакам. Я называл это сияние «боевым огнем». Грудь ее вздымалась, яркая краска заливала лицо. – Но сегодня я все узнала, – продолжала она. – Господь избрал смиреннейшее из своих созданий для свершения великого подвига. Таково веление всевышнего, и под его охраной, опираясь на его могущество, я поведу войска в бой, освобожу Францию и возложу корону на голову его слуги – дофина, который станет королем^[14].

Изумленный, я мог только спросить:

– Ты, Жанна? Ты, дитя, поведешь войска?

– Да. Сначала и я была подавлена этой мыслью. Действительно, я еще ребенок, несведущий в» военном деле, неприспособленный к суровой лагерной жизни и ратному труду. Но минуты слабости и неверия в себя миновали и никогда не вернутся вновь. Я призвана, и с помощью божьей я не отступлю, пока не разрублю английский кулак, сжимающий горло Франции. Мои голоса никогда не обманывали меня; не солгали они и сегодня. Они сказали, чтобы я пошла к Роберу де Бодрикуру, коменданту Вокулера, – он даст мне солдат для охраны и пошлет к королю. Через год англичанам будет нанесен удар, который явится началом конца, а конец не замедлит последовать.

– Где же он будет нанесен?

– Мои голоса не сказали мне; не сказали они и того, что произойдет в этом году, прежде чем будет нанесен удар. Я знаю только одно-мне предназначено нанести его. Потом последуют другие удары, молниеносные и сокрушительные, и в десять недель будет уничтожено все, что стоило Англии долгих лет упорного труда, и, наконец, будет возложена корона на голову дофина, – такова воля божья. Мои голоса сообщили мне это, – могу ли я сомневаться? Нет! Будет так, как они сказали, ибо они всегда говорили мне только правду.

Это были невероятные слова, недоступные моему разуму, но сердце чуяло, что это именно так. Мой разум сомневался, а сердце соглашалось – верило и придерживалось этой веры с того самого дня.

– Жанна, – проговорил я, – я верю всему, что ты сказала, и буду рад пойти с тобой на войну. За тобой я готов хоть сейчас броситься в битву.

Лицо ее выразило удивление, и она сказала:

– Это правда, ты будешь со мной, когда я отправлюсь на войну. Но откуда ты узнал о моем решении?

– Не только я, – Жан и Пьер пойдут также с тобой. Дома останется один Жак.

– Это правда. Однако мое решение созрело только сегодня, после откровения. Прежде я не знала, что должна идти и что вообще когда-нибудь пойду. Как же ты узнал об этом?

Я сказал ей, что она сама об этом говорила. Но она ничего не помнила. Тогда я догадался, что Жанна в то время была словно во сне, в состоянии необыкновенного экстаза. Она попросила меня сохранить пока в тайне все эти откровения. Я обещал и сдержал свое слово.

Каждый, кто встречался с Жанной в этот день, не мог не заметить происшедшей в ней перемены. Она двигалась и говорила с энергией и решимостью, глаза блестели каким-то странным, не известным прежде блеском, и было что-то особенное, непривычное в ее манере держаться. Этот новый блеск ее глаз и новое в ее поведении исходили от сознания важности задачи, возложенной на нее богом; они красноречивее всяких слов говорили о грандиозности предстоящего дела, которое Жанна готовилась совершить с присущей ей скромностью. Это спокойное проявление уверенности не покидало ее все время, пока она не выполнила свою великую миссию.

Как и все другие жители деревни, Жанна всегда относилась ко мне почтительно, учитывая мое дворянское происхождение; но теперь, по молчаливому согласию, мы поменялись ролями; она отдавала приказания, а я принимал их как должное и выполнял беспрекословно. Вечером она сказала мне:

– Завтра на рассвете я ухожу. Кроме тебя, никто об этом не будет знать. Я отправляюсь на переговоры с комендантом Вокулера, как мне приказано. Он отнесется ко мне с презрением, встретит грубо и, быть может, на этот раз откажет в моей просьбе. Сперва я пойду в Бюре, чтобы уговорить моего дядю Лаксара сопровождать меня – так будет лучше. Ты можешь понадобиться мне в Вокулере: если комендант не примет меня, я отправлю ему письмо, а поэтому должна иметь при себе кого-нибудь, кто бы обладал искусством писать и сочинять. Приди туда завтра после обеда и оставайся там, пока ты мне не понадобишься.

Я ответил, что исполню ее приказание, и она отправилась. Вы видите, как она была умна и какой у нее был здравый рассудок. Она не приказывала мне идти с нею вместе. Нет, она не хотела подвергать свое доброе имя злословию. Она знала, что комендант, сам дворянин, даст мне, как дворянину, аудиенцию, но она, как видите, и этого не хотела. Бедная крестьянская девушка, подающая прошение через дворянина, – как бы это выглядело?

Она тщательно охраняла свою скромность от злословия и всегда носила свое доброе имя незапятнанным. Я знал теперь, что мне делать, чтобы угодить ей: отправиться в Вокулер, держаться в стороне и быть наготове на случай, если я ей потребуюсь.

Я отправился на следующий день после обеда и остановился в маленькой гостинице. Через день я посетил замок и засвидетельствовал свое почтение коменданту, который пригласил меня пообедать с ним завтра. Он был воплощением идеального воина того времени: высокий, статный, мускулистый, седовласый, грубоватый, обладающий странной привычкой пересыпать свою речь разными прибаутками и сальностями, собранными им в военных походах и свято хранимыми, как знаки отличия. Он привык жить в лагере и считал войну лучшим даром божьим. Комендант был в стальной кирасе, в сапогах выше колен и вооружен огромным мечом. Глядя на эту воинственную фигуру и слушая его избитые шутки, я пришел к выводу, что он лишен поэзии и сочувствия с его стороны ожидать не следует, что молоденькая крестьянская девушка не попадет под обстрел этой батареи, а будет вынуждена обратиться письменно.

На другой день после обеда я снова явился в замок и был проведен в большой обеденный зал, где меня усадили рядом с комендантом за отдельный столик, поставленный двумя ступенями выше общего стола. За нашим столом, кроме меня, сидело еще несколько других гостей, а за общим – старшие офицеры гарнизона. У входной двери стояла стража из латников, с алебардами, в шишаках и панцирях.

Разговор наш вращался вокруг одной общей темы – безнадежного положения Франции. Ходили слухи, что Солсбери готовится к походу на Орлеан^[15]. Это подняло бурю горячих споров; высказывались разные мнения и предположения. Одни считали, что он выступит немедленно; другие – что он не сможет так быстро завершить окружение; третьи – что осада будет длительной и сопротивление отчаянным. Но в одном мнения всех совпадали: Орлеан должен пасть, и с ним падет вся Франция. На этом споры закончились, и наступило тягостное молчание. Казалось, каждый из присутствующих погрузился в собственные размышления и забыл, где он находится. В этом внезапном, глубоком молчании, наступившем после оживленного разговора, было что-то знаменательное и торжественное. Вдруг вошел слуга и о чем-то тихо доложил коменданту.

– Она желает говорить со мною? – удивленно спросил тот.

– Да, ваше превосходительство.

– Гм… Странная вещь! Впустите их.

Это была Жанна со своим дядей Лаксаром. При виде такого знатного общества бедный старый крестьянин совсем растерялся, стал как вкопанный посреди зала и не мог двинуться с места; он вертел в руках свой красный колпак и смиренно раскланивался на все стороны. Но Жанна смело прошла вперед и, выпрямившись, решительно, без тени смущения, остановилась перед комендантом. Она узнала меня, но не подала виду. В зале раздался гул восхищения; даже сам комендант был тронут, и я слышал, как он пробормотал: «Клянусь богом, она красотка!» Он критически рассматривал ее некоторое время и, наконец, спросил:

– Ну, что же тебе нужно, дитя мое?

– У меня есть дело к тебе, Робер де Бодрикур^[16], комендант Вокулера, и заключается оно в следующем: пошли людей сказать дофину, чтобы он не спешил давать врагам сражение, ибо господь собирается оказать ему помощь.

Эти странные слова изумили всех присутствующих, и многие прошептали: «Бедная девочка, она не в своем уме!» Комендант нахмурился и вымолвил:

– Какая чушь! Король, или дофин, как ты его называешь, не нуждается в подобного рода предупреждениях. Он и так будет ждать, можешь на этот счет не беспокоиться. Что еще ты хочешь мне сказать?

– Я прошу дать мне военную охрану и проводить меня к дофину.

– Зачем?

– Чтобы он назначил меня предводительницей войск, ибо мне указано свыше изгнать англичан из Франции и возложить корону на его голову.

– Что? Тебе? Да ведь ты еще совсем ребенок!

– И тем не менее, мне суждено это свершить.

– В самом деле? И когда же все это случится?

– В следующем году он будет коронован и станет властелином Франции.

Раздался громкий, дружный взрыв хохота, а потом комендант спросил:

– Кто тебя прислал сюда с такой чепухой?

– Мой повелитель.

– Какой повелитель?

– Царь небесный.

Одни шептали: «Ах, бедняжка, бедняжка!», а другие: «Да она совсем сумасшедшая!» Комендант окликнул Лаксара:

– Эй, ты! Отведи эту безумную девчонку домой и всыпь ей как следует! Это будет лучшим лекарством от ее болезни.

Уходя, Жанна обернулась и сказала со своей обычной простотой:

– Ты отказываешься дать мне солдат. Я не знаю почему, – ведь я выполняю веление бога. Да, это он повелел мне идти на врага. Поэтому я вынуждена буду обратиться к тебе еще и еще, пока не получу необходимую охрану.

После ее ухода раздались удивленные восклицания. Стража и слуги разболтали о случившемся всему городу, а из города слухи проникли в деревню. Все Домре-ми только и говорило об этом, когда мы вернулись домой.