Глава XI
Объявили
перерыв. Да и пора было. Кошон в этой битве терял под ногами почву. Жанна
захватывала одну позицию за другой. Появились признаки, что и в самой судейской
коллегии кое-кто из ее членов, увлеченный бесстрашием и находчивостью Жанны, ее
моральной стойкостью, непреклонностью, благочестием, простотой и
чистосердечием, ее невинностью, благородством характера, светлым умом и той
справедливой, мужественной борьбой, которую она вела в одиночку, без друзей и
защитников, при таком неравном соотношении сил, стал относиться к ней мягче.
Были веские основания для опасений, что смягчение сердец будет продолжаться и
рано или поздно поставит планы Кошона под угрозу.
Надо
было что-то делать, и кое-что было сделано. Кошон не отличался добротой, но
теперь и он доказал, что это качество не чуждо его натуре. Он пожалел бедных
судей, уставших от длительных заседаний, и счел возможным ограничить их
количество, ибо для ведения процесса было вполне достаточно нескольких человек.
О милосердный судия! Но он не вспомнил о мучениях, которым подвергалась
маленькая пленница!
Он
разрешит всем членам суда, за исключением немногих, не присутствовать на
заседаниях, но этих немногих он выберет сам. Так он и поступил. Конечно, он
выбрал тигров. Если в эту стаю и затесалось случайно два-три ягненка, то только
лишь по недосмотру; обнаружив их, он бы знал, как с ними обойтись.
Теперь
он собирал коллегию в узком составе, и в течение пяти дней они тщательно анализировали
многочисленные протоколы с показаниями Жанны. Они отбрасывали всю шелуху, все,
с их точки зрения, бесполезное – то есть все то, что могло бы говорить в пользу
Жанны; и, напротив, оставляли только то, что, собранное вместе, могло повредить
ей. И эти материалы они положили в основу нового процесса, который и по форме и
по содержанию явился продолжением прежнего. И еще одно новшество. Было ясно,
что открытый процесс успеха не предвещал; о заседаниях суда толковали по всему
городу, и многие сочувствовали несчастной пленнице. С этим надо было покончить.
Отныне заседания стали закрытыми и публика в крепость не допускалась. Итак,
Ноэль больше не сможет приходить. Я передал ему эту новость. У меня не хватило
сил лично сообщить ему об этом. Мне хотелось, чтобы он хоть немного успокоился,
прежде чем я увижусь с ним вечером.
10 марта
начались закрытые заседания. Прошла неделя с того дня, как я в последний раз
видел Жанну. Ее вид испугал меня. Она выглядела усталой и ослабевшей. Она была
апатична и рассеянна, и ее ответы показывали, что она подавлена и не может уследить
за всем, что здесь делается и говорится. Всякий другой суд постыдился бы
воспользоваться ее болезненным состоянием – здесь решался вопрос ее жизни – и,
щадя подсудимую, отложил бы рассмотрение дела. Поступил ли так данный суд? Нет.
Он изматывал ее часами, изматывал со злорадством и яростью, делая все, что было
в его силах, чтобы использовать этот удобный случай до конца, первый такой
случай за все время с начала процесса.
Ее брали
измором до тех пор, пока она не стала давать противоречивые показания о «знамении»
королю; на следующий день продолжалось то же самое, час за часом. В итоге она частично
проговорилась о некоторых деталях, которые ей запретили разглашать ее «голоса».
Я даже заметил, что в своих показаниях она выдавала за действительное то, что
на самом деле являлось аллегориями и смесью фантастического с реальным.
На
третий день Жанна чувствовала себя лучше и выглядела менее усталой. Она была
почти в норме и хорошо вела свое дело. Было немало попыток втянуть ее в
разговор об интимных вещах, но она разгадала замысел судей и отвечала умно и
осмотрительно.
– Известно
ли тебе, что святая Екатерина и святая Маргарита ненавидят англичан?
– Они
любят тех, кого возлюбил господь, и ненавидят тех, кого ненавидит господь.
– А
разве бог ненавидит англичан?
– Мне
неизвестно, любит или ненавидит бог англичан. Но я твердо знаю, что бог пошлет
победу французам и что все англичане, кроме разве мертвых, будут выброшены из
Франции! – Последнюю фразу она произнесла звонким голосом, с прежней
воинской отвагой.
– Был
ли господь на стороне англичан, когда они преуспевали во Франции?
– Я
не знаю, гневается ли господь на французов, но я думаю – это им божья кара во
искупление грехов.
Конечно,
было довольно наивно отчитываться за кару, которая длится более девяноста шести
лет. Но никто не находил в этом ничего необычного. Здесь не было ни одного
человека, который бы не был способен наказывать грешника девяносто шесть лет
подряд, если бы он только мог это сделать, как и не было никого, кто бы
допустил даже мысль о том, что божий суд может быть менее строгим, чем суд
человеческий.
– Ты
когда-нибудь лобызалась со святой Маргаритой и святой Екатериной?
– Да,
с обеими.
Злое
лицо Кошона передернулось от удовольствия.
– Когда
ты развешивала венки на Волшебном дереве Бурлемона, ты делала это в честь своих
видений?
– Нет.
Снова
удовлетворение. Теперь, несомненно, Кошон будет считать доказанным, что она
развешивала их там в знак преступной любовной связи с нечистой силой.
– Когда
перед тобой являлись святые, воздавала ли ты им почести, становилась ли на колени?
– Да,
я кланялась им и воздавала самые высокие почести, какие могла.
Снова
удачная зацепка для Кошона на тот случай, если ему удастся доказать, что эти
столь чтимые ею святые были вовсе не святыми, а дьяволами в образе святых.
Теперь
суд начал выяснять, почему Жанна держала в тайне от родителей эту свою сверхъестественную
связь с видениями. Отсюда вытекало многое, и это было подчеркнуто в особом
замечании, записанном на полях обвинительного акта: «Она скрывала свои видения
от родителей и от всех». Полагали, что факт сокрытия подобных действий может
сам по себе служить доказательством сатанинского происхождения ее миссии.
– Считаешь
ли ты, что поступила правильно, отправившись на войну против воли родителей? В
писании сказано: чти отца своего и матерь свою.
– Я
чту их и слушаюсь во всем, кроме этого, А за то, что ушла на войну, я просила у
них прощения в письме, и они простили меня.
– Ах,
ты просила у них прощения? Значит, ты сознавала свою вину и, стало быть, свой
грех в том, что ушла без их согласия?
Жанна
вздрогнула. Глаза ее сверкнули, и она воскликнула:
– Я
была послана богом и ушла по праву! Будь у меня хоть сто отцов и сто матерей,
если бы я даже была дочерью короля, – я все равно ушла бы.
– А
ты никогда не спрашивала у своих «голосов» разрешения довериться родителям?
– Они,
конечно, не возражали; но я ни за что на свете не решилась бы огорчить отца и
причинить боль матери.
По
мнению судей, такое упрямство проистекало от гордыни. А всякая гордыня может привести
к кощунственному поклонению.
– Твои
«голоса» не называли тебя дочерью господней?
В
простоте души Жанна ответила, ничего не подозревая:
– Да,
перед осадой Орлеана и после нее они несколько раз называли меня дочерью
божьей.
Началось
выискивание новых фактов проявления ее гордости и тщеславия.
– На
каком ты ездила коне, когда попалась в плен? Кто тебе его дал?
– Король.
– У
тебя были еще какие-нибудь ценные вещи от короля?
– Для
личного пользования у меня были кони и оружие и, конечно, деньги для выплаты
жалованья людям из моей свиты.
– А
разве у тебя не было казны?
– Была.
Десять или двенадцать тысяч крон. – Сказав это, она добавила с наивностью:
– Не очень-то велика сумма для ведения войны.
– Стало
быть, ты имела казну?
– Нет.
Это были деньги короля, и хранились они у моих братьев.
– Отвечай,
что за оружие ты пожертвовала на алтарь в церкви Сен-Дени?
– Мои
серебряные доспехи и меч.
– Ты
оставила эти предметы для поклонения?
– Нет.
Я их с благодарностью пожертвовала. У военных людей, особенно у тех, кто был ранен,
вошло в обычай дарить церкви свое любимое оружие. Меня ведь тоже ранили под
Парижем.
Ничто не
трогало эти каменные сердца, эти тупые головы, и даже эта умилительная, так
просто нарисованная картина, как раненная девушка-воин вешает в церкви свои
игрушечные доспехи по соседству с мрачными и запыленными панцирями исторических
защитников Франции, не взволновала судей. Ревниво и злобно они хватались за
малейшее доказательство, чтобы погубить невинную, и только это волновало их.
– Кто
кому помогал: ты знамени, или знамя тебе?
– А
разве это имеет значение? Победы исходили от бога.
– Стремясь
к победе, ты надеялась на себя или на свое знамя?
– Ни
на себя, ни на знамя. Я надеялась на бога.
– А
разве не твоим знаменем осенили короля во время коронации?
– Нет,
оно было в стороне.
– Как
же случилось, что именно твое знамя, а не знамена других военачальников, было выставлено
в Реймском соборе при короновании короля?
И
негромко, почти шепотом, были произнесены те замечательные слова, которым
суждено жить на всех языках и наречиях и волновать отзывчивые сердца везде,
куда бы они ни проникли, с начала и до конца времен:
– За
бранный труд была ему и почесть.[57]
Как
просто и как прекрасно! Ученое красноречие мастеров ораторского искусства
бледнеет перед этими словами! Красноречие было врожденным даром Жанны
д'Арк;
слова лились из ее уст легко и свободно. Они были возвышенны, как ее дела, благородны,
как ее натура, их источником было великое дело, а чеканщиком – великий ум.
|
