Марк Твен «Жанна д'Арк»

Глава VIII

Когда Жанна открыла королю тайну его душевных терзаний, все его сомнения рассеялись. Он поверил, что она действительно послана богом, и, если бы придворные оставили его в покое, он сразу разрешил бы ей исполнить ее миссию. Но его не оставляли в покое. Де ла Тремуйль и эта хитрая Реймская лисица, этот святоша, прекрасно понимали, с кем имеют дело. Они сказали королю то, что сочли нужным:

– Вы утверждаете, ваше величество, что «голоса» ее устами поведали вам тайну, которую знали только вы да бог. Но откуда вам известно, что сии «голоса» не от сатаны и что она не выражает его волю? Разве сатана, постигнув тайны людей, не использует свои знания для искушения душ человеческих? Сие весьма опасно, и ваше величество поступило бы разумно, не предпринимая никаких действий без тщательного расследования.

Этого было достаточно. Трусливая душа короля содрогнулась от ужаса, и он тотчас же втайне назначил комиссию из епископов для ежедневных посещений и опроса Жанны, пока не выяснится, откуда исходит ее сверхъестественная сила – с небес или из ада.

Родственник короля герцог Алансонский, три года находившийся в плену у англичан, недавно освободился, дав обещание представить значительный выкуп; и когда громкое имя и слава Девы коснулись его ушей – ведь о ней теперь говорили всюду, – он приехал в Шинон, чтобы собственными глазами взглянуть на это чудо. Король послал за Жанной и представил ее герцогу. Она приветствовала герцога со своей обычной простотой:

– Добро пожаловать. Чем больше благородной французской крови присоединится к нашему делу, тем лучше для дела и для нас.

Герцог и Жанна обменялись мнениями, и их свидание завершилось тем, чего и следовало ожидать, – герцог стал ее другом и сторонником.

На следующий день Жанна присутствовала на королевской мессе, по окончании которой обедала вместе с королем и герцогом. Король научился ценить ее общество, и это вполне понятно: подобно многим королям, он не находил ничего привлекательного в обществе своих подданных, слушая их осторожные, бесцветные речи, обильно разбавленные лестью и славословием. Их болтовня, как правило, раздражала и утомляла короля. Но беседы с Жанной были особенными, полными свежести, новизны, искренности, благородства, прямоты, лишенными заискивания, робкой настороженности и скованности. Она всегда говорила то, что думала, говорила просто и откровенно. Можно смело утверждать, что для короля беседы с Жанной были словно ключевая вода для запекшихся уст путника, привыкшего, блуждая в бескрайних равнинах, утолять жажду водой из пересыхающих луж.

После обеда на лугу перед Шинонским замком Жанна в присутствии короля так очаровала герцога искусством верховой езды, ловкостью и умением обращаться с копьем, что король в знак своего благоволения подарил ей великолепного вороного коня.

Каждый день епископы являлись к Жанне, подробно расспрашивая о «голосах» и о ее миссии, а затем возвращались и докладывали обо всем королю. Но это назойливое любопытство авторитетной комиссии не приносило пользы. Жанна высказывалась сдержанно, храня в себе свои заветные мысли. Не достигали цели ни угрозы, ни хитрости: она не боялась их и искусно обходила ловушки, оставаясь при этом чистой и простодушной, как ребенок. Жанна знала, что епископы подосланы королем, что их вопросы – это вопросы самого короля, и что, согласно законам и обычаям, на них нельзя не отвечать; и все же однажды за королевским столом она с подкупающей наивностью заявила, что отвечает лишь на те вопросы, которые считает уместными.

Наконец, епископы пришли к заключению, что они не в состоянии определить, кем послана Жанна – богом или сатаной. Как видите, они поступили осторожно. При дворе существовали две могущественные партии; и если бы они вынесли определенное решение, то навлекли бы на себя гнев одной из них. Поэтому они сочли наиболее благоразумным избежать ответственности, что им и удалось легко сделать. Они заявили, что дело Жанны не входит в их компетенцию, и посоветовали передать его в руки ученых и знаменитых богословов университета в Пуатье. После этого епископы удалились, дав краткое показание, внушенное им разумным поведением Жанны; они сказали, что она «кроткая и простая пастушка, чистосердечная, но не словоохотливая».

С их точки зрения, это было правдой. Но если бы они могли оглянуться назад и увидеть ее вместе с нами на мирных лугах в Домреми, они бы убедились, что Жанна не была лишена дара речи и умела говорить прекрасно, когда ее слова никому не причиняли вреда.

Итак, мы отправились в Пуатье еще на три недели томительных проволочек, в течение которых бедную девушку допрашивали и изматывали перед многочисленным судилищем – кого? Быть может, военных экспертов, поскольку она прибыла просить о предоставлении ей войска и о разрешении повести его в бой против врагов Франции? О нет! То было грозное судилище из священников и монахов, хитроумных ученых казуистов, именитых профессоров богословия! Вместо того чтобы созвать военных экспертов для выяснения, может ли юная воительница одерживать победы, была учреждена коллегия из мракобесов, схоластов и фразеров, чтобы выяснить, достаточно ли она, как воин, сильна в благочестии и не заражена ли ересью. Это похоже на то, как если бы в доме завелись крысы и все пожирали, а хозяева, вместо того чтобы освидетельствовать когти и зубы кошки, лишь занялись бы выяснением, благочестива ли данная кошка. И если бы данная кошка оказалась благочестивой, святой и высоконравственной – тогда все в порядке; что касается других ее качеств, они никого не интересовали.

Жанна была так мила, спокойна и полна самообладания перед этим суровым трибуналом со всеми его формальностями, торжественностью и пышностью церемониалов, что создавалось впечатление, будто она явилась сюда как зритель, а не как подсудимая. Она сидела одиноко на своей скамье, нисколько не волнуясь, и своей возвышенной простотой приводила в замешательство мужей науки. Эта простота была той каменной стеной, о которую разбивались, не причиняя вреда, коварство, хитрость и доводы ученых. Они не могли разбить эту маленькую крепость – безмятежное, доброе сердце Жанны, ее чистую душу, стоявшие на страже ее великого призвания.

На все вопросы она отвечала откровенно; Жанна рассказала подробно о своих видениях, беседах с ангелами и о том, что они ей говорили. Ее речь была так непосредственна, так искренна, так серьезна и правдоподобна, что даже мрачный трибунал, задумавшись, сидел молча и, как очарованный, внимал ей. Если вы не верите моему свидетельству, обратитесь к истории, и вы найдете там показания одного свидетеля, данные под присягой на Процессе по реабилитации Жанны. Он показал, что она рассказывала о себе «с благородной простотой и достоинством», а в отношении эффекта, который вызывали ее рассказы, его показания полностью подтверждают то, о чем я пишу. А было ей в то время всего семнадцать лет, и она сидела одинокая на скамье перед судьями. Однако она не пугалась, а смотрела прямо в лицо этому сборищу знатоков права и богословия. В своих доказательствах она не прибегала ни к искусству, ни к учености, которыми не обладала, а действовала лишь очарованием, данным ей природой: своей юностью, своей искренностью, своим нежным, мелодичным голосом и красноречием, исходившим прямо из сердца. Именно этим она и очаровала их. А разве вас это не трогает? Если бы я мог, я бы описал вам все так, как видел, и я представляю себе, что бы вы тогда почувствовали.

Как я уже вам сказал, она не умела читать. Однажды они до того утомили ее доводами, рассуждениями, возражениями и многословными, пустыми цитатами, почерпнутыми из трудов тех или иных знаменитых богословов, что она, наконец, не выдержала и, резко повернувшись к ним, сказала:

– Я не могу отличить букву А от буквы Б, но я знаю одно: я послана отцом небесным освободить Орлеан от английского владычества и возложить в Реймсе корону на голову короля, а все то, о чем вы тут толкуете, не имеет значения!

Безусловно, эти дни были днями тяжелого испытания для нее и для всех, кто имел отношение к этому делу; но ее участь была самой незавидной: ей не давали ни отдыха, ни покоя; Жанна должна была быть всегда настороже и переносить изнурительные перекрестные допросы; когда один инквизитор сменялся другим, он мог отдыхать, она же оставалась на месте. Однако Жанна преодолевала усталость и редко теряла самообладание. Она выдерживала трудные испытания бодро, терпеливо, скрещивая оружие с выдающимися мастерами ученых поединков и всегда выходя из боя без единой царапины.

Однажды член трибунала, доминиканец, задал ей вопрос, возбудивший всеобщее любопытство. Я задрожал от страха, полагая, что теперь бедная Жанна попадется в ловушку, ибо ответить на такой каверзный вопрос было невозможно. Хитрый доминиканец начал издалека, небрежно, притворяясь, что его слова не имеют никакого значения:

– Ты утверждаешь, что бог повелел освободить Францию от английского владычества?

– Да, господь повелел.

– Ты желаешь получить войско, чтобы освободить Орлеан, не так ли?

– Да, и чем быстрее, тем лучше.

– Господь всемогущ и может свершить все, что пожелает, не так ли?

– Безусловно. Никто не сомневается в этом. Доминиканец быстро поднял голову и в упор задал ей вопрос, о котором я упоминал:

– В таком случае отвечай мне: если господу угодно спасти Францию и если он властен свершить все, что пожелает, какая тогда надобность в войске?

По залу прокатилась волна всеобщего изумления; люди наклонились вперед, насторожились и замерли в ожидании ответа, а доминиканец самодовольно покачивал головой и оглядывался по сторонам, следя за выражением, лиц. Но Жанна не растерялась. Она ответила сразу, и в ее голосе никто не смог уловить ни малейшего признака тревоги:

– Бог помогает тому, кто помогает сам себе, – сказала она. – Сыны Франции будут сражаться, а господь дарует им победу!

Выражение восторга, словно луч солнца, промелькнуло на всех лицах. Даже хмурый доминиканец улыбнулся, видя, как мастерски отражен его рассчитанный удар, и я лично слышал, как почтенный епископ вымолвил слова, вполне соответствующие данному случаю: «Клянусь богом, дитя сказало правду. Господь повелел сразить Голиафа и послал ребенка, и ребенок сразил его!»

В другой раз, когда следствие чересчур затянулось и все устали – не так допрашиваемая, как сами судьи, – брат Сегюэн, профессор богословия университета в Пуатье, человек желчный и язвительный, начал снова донимать Жанну ехиднейшими вопросами на ломаном французском наречии (он был родом из Лиможа). Он спросил:

– Как ты могла понимать ангелов? На каком языке они говорили?

– На французском.

– Неужели? Отрадно слышать, что наш язык в таком почете среди небожителей! На чистейшем французском языке?

– На чистейшем.

– На чистейшем? Гм… Ну, конечно, кому же знать, как не тебе? Вероятно, даже на лучшем, чем говоришь ты?

– Не знаю, не сравнивала, – ответила Жанна и, немного подумав, добавила: – Во всяком случае, произношение у них было лучше, чем у вас!

И я заметил, как в ее глазах, при всей их невинности, вспыхнул задорный огонек. Все засмеялись. Брат Сегюэн был уязвлен. Он гневно спросил:

– Ты веришь в бога?

Жанна ответила с поразительной невозмутимостью:

– Больше, чем вы.

Сегюэн потерял терпение, задал ей еще несколько каверзных вопросов и наконец с раздражением воскликнул:

– Знай же, самозванная блюстительница благочестия: милосердный господь не допустит, чтобы в тебя уверовали без знамения. Яви нам свое знамение! Покажи его!

Это задело Жанну, она порывисто встала и энергично возразила:

– Я не для того прибыла в Пуатье, чтобы показывать знамения и творить чудеса. Пошлите меня в Орлеан, и у вас будет достаточно знамений. Дайте мне войско, большое или малое, и поскорее отпустите меня!

Ее глаза засверкали. О милая героиня! Вы представляете ее себе? По залу пронесся гул одобрения, и она, покраснев, села на место: не в ее натуре было обращать на себя внимание.

Этот ее новый ответ и остроумное замечание по поводу французского произношения брата Сегюэна могли бы вызвать в нем ненависть, но придирчивый богослов был смелым и добросовестным человеком. Исторические факты говорят: на Процессе по реабилитации он не скрыл подробностей своей злополучной беседы с Жанной, а дал правдивое и честное показание.

В последние дни этой трехнедельной сессии облаченные в мантии профессора и богословы, объединившись, начали общее наступление, стремясь подавить Жанну возражениями и вескими аргументами, почерпнутыми из авторитетных творений отцов римской церкви.

Казалось, она будет побеждена, но Жанна не падала духом и сама перешла в наступление.

– Послушайте! – сказала она. – Писание господне выше тех сочинений, которые вы здесь упоминаете, и я придерживаюсь его. И я говорю вам: в этой святой книге есть то, что вы не сможете прочесть при всей вашей учености!

С самого начала следствия она жила в доме любезно пригласившей ее госпожи де Рабато, жены советника городского парламента^[23] в Пуатье. В этом доме по вечерам собирались знатные дамы города, чтобы увидеть Жанну и побеседовать с ней. И не только дамы, но и почтенные законоведы, советники парламента и седовласые ученые из университета. Эти серьезные люди, привыкшие взвешивать, анализировать и всесторонне рассматривать каждое странное явление и во всем сомневаться, по вечерам приходили к Жанне, подпадая все больше и больше под влияние того таинственного, необъяснимого очарования, которым она была так богато наделена. Прелесть и сладостное обаяние этой девушки, которое признавали и чувствовали решительно все, от простых людей до высшей знати, волнующее и непостижимое, победило наконец упорство мужей науки. Они сдались, заявив в один голос: «Эта девушка действительно послана богом».

Весь день Жанна, в соответствии со строгими правилами судебной процедуры, была в невыгодном положении; судьи поворачивали дело по-своему. Вечером же роли менялись: она сама превращалась в судью и председательствовала в трибунале. Ее речь текла свободно, и те же самые судьи с увлечением внимали ее словам; и все препятствия, с таким трудом воздвигнутые ими в течение дня, вечером рушились. Наконец, очарованные силой ее убеждения, судьи единогласно вынесли оправдательный приговор.

Это было захватывающее зрелище! С какой тревогой забились сердца, когда председатель суда, развернув пергамент, поднялся со своего места! Зал был переполнен, даже городская знать далеко не вся могла присутствовать в зале. Сначала были выполнены торжественные церемонии, обязательные и обычные в те времена; затем, когда зрители успокоились, был зачитан приговор, каждое слово которого, вонзаясь в глубокую тишину, было отчетливо слышно во всех концах зала.

«Установлено и настоящим объявляется, что Жанна д'Арк, прозванная Девой, является истинной христианкой и хорошей католичкой; что ни в ней, ни в ее словах нет ничего противного вере; что король может и должен принять ее помощь, ибо отвергнуть ее – значит нанести оскорбление святому духу и сделать короля не достойным помощи божьей».

Судьи направились к выходу, и зал разразился бурей рукоплесканий. Радость и восторг охватили всех. Я потерял из виду Жанну, – ее поглотил людской поток, хлынувший к ней, чтобы поздравить с успехом и благословить святое дело освобождения Франции, отныне торжественно и безвозвратно отданное в маленькие женские руки.