
Увеличить |
Глава XXII
Мы
поднялись на заре и после мессы выступили в поход. В зале нас встретил хозяин
дома. Добрый старик сетовал, что Жанна отправляется в такой трудный путь не
позавтракав, и просил ее задержаться и чего-нибудь поесть. Но у нее не было
времени, а точнее – терпения, ибо она горела желанием как можно скорее
захватить последнюю вражескую крепость, взятие которой завершило бы первый этап
борьбы за освобождение Франции.
Старик
Буше нашел другой предлог:
– Обратите
внимание, мы, бедные осажденные жители города, за столько месяцев почти забыли
вкус рыбы, но теперь мы опять запаслись рыбой, и все благодаря вам. У нас
превосходный лещ на завтрак. Отведайте, прошу вас.
– O,
скоро у вас будет вдоволь рыбы, – ответила Жанна. – Сегодня весь
берег реки у города перейдет в ваше полное распоряжение.
– Ах,
ваше превосходительство, вы трудитесь для нашего блага, это я знаю. Но мы не
так уж много и требуем, даже от нас. Разве можно сделать все в один день, ведь
у вас впереди целый месяц, – не спешите, останьтесь и поешьте хорошенько.
Есть пословица о рыбаке, который дважды в день переправлялся в лодке через
реку: сначала рыбку съешь, а потом лови, – поймал, не поймал – голодным не
будешь.
– Эта
пословица ко мне не подходит, так как сегодня я только один раз переправлюсь в
лодке.
– Ах,
не говорите этого! Разве вы не вернетесь к нам?
– Вернусь,
но не в лодке.
– А
как же тогда?
– По
мосту.
– Вот
еще – по мосту! Зачем же так шутить, дорогой генерал? Вы лучше послушайте меня.
Рыба чудесная.
– В
таком случае оставьте мне, пожалуйста, кусочек на ужин. Я еще приведу с собой
какого-нибудь англичанина, и на его долю не забудьте оставить.
– Что
ж, поступайте, как знаете. Но кто постится, тот не способен совершать подвиги.
Как говорят: постился-постился, да и с силенкой простился. Когда же вы думаете
вернуться?
– Когда
сниму осаду Орлеана. Вперед!
Мы
ускакали. Улицы были запружены горожанами и войсками, но выглядело все это мрачно.
На лицах ни одной улыбки, всюду – уныние, словно на людей навалилось тяжкое
бедствие, убившее надежды и предвещавшее смерть. Для нас это было непривычно и
удивительно. Но едва появилась Дева, как все вокруг пришло в движение, все с
нетерпением спрашивали друг у друга:
– Куда
она мчится? Куда так торопится? Жанна в ответ воскликнула:
– А
как вы думаете, куда? Штурмовать Турель.
Невозможно
описать, какое впечатление произвели эти несколько слов. Глубокая печаль
сменилась радостью, восторгом, безумием. Могучее «ура» потрясло воздух и
покатилось по улицам, в одно мгновение вдохнув жизнь в мертвенно-унылую толпу,
пробудив в ней желание действовать, волю к борьбе. Солдаты отовсюду стекались
под наше знамя; многие из горожан хватали копья, алебарды и присоединялись к
нам. По мере продвижения вперед силы наши все умножались, а громкое «ура», не
затихая, неслось даже из раскрытых окон, переполненных возбужденными жителями.
Выяснилось,
что совет приказал запереть Бургундские ворота и выставил перед ними сильную
охрану под командой отважного Рауля де Гокура, орлеанского бальи, с приказанием
не выпускать Жанну из города, дабы сорвать намеченную атаку на вражеский форт.
Сей постыдный акт и был причиной всеобщего уныния. Теперь это чувство исчезло,
горожане верили, что Дева отменит распоряжение совета, и не ошиблись.
Когда мы
достигли ворот, Жанна велела Гокуру открыть их и пропустить ее.
Он
ответил, что это невозможно, сославшись на имеющееся у него строжайшее
указание. Жанна возразила:
– Надо
мной никто не властен, кроме короля. Если у вас есть королевский приказ, покажите.
– Сознаюсь,
у меня нет такого приказа, генерал.
– В
таком случае – прочь с дороги или вы будете отвечать за последствия.
Он
принялся спорить, доказывая свою правоту, ибо, как и все прочие представители
оппозиции, предпочитал словесные схватки конкретным делам. Жанна оборвала его
болтовню краткой командой:
– В
атаку!
Мы
ринулись вперед и без труда миновали ворота. Приятно было видеть удивление
бальи, не ожидавшего такого напора. Впоследствии он рассказывал, что его речь
прервали именно в тот момент, когда он собирался выдвинуть свой самый веский довод,
бесспорный и неотразимый, после чего она бы вернулась наверняка.
– О,
конечно, ты бы убедил ее! – иронически согласился с ним его собеседник.
Мы
проскочили блестяще, шумели, кричали, смеялись. Вскоре авангард, переправившись
через реку, двинулся вниз по берегу на Турель.
Прежде
чем приступить к штурму последней бастилии, мы должны были захватить земляной
вал перед фортом, называемый «бульваром». Тыл этого «бульвара» соединялся с
основной крепостью подъемным мостом, под которым текли воды быстрого, глубокого
рукава Луары. «Бульвар» был сильно укреплен, и Дюнуа сомневался – возьмем ли мы
его, но Жанна не колебалась. Все утро, до полудня, она обстреливала «бульвар»
из орудий, а после полудня приказала перейти в наступление и лично повела
войска на штурм. Окутанные пороховым дымом, нещадно осыпаемые ядрами, мы
покатились в ров, а Жанна, подбадривая солдат, начала взбираться вверх по
приставной лестнице. И вот тут-то и случилось несчастье, предусмотренное ею
заранее: железный дротик, пущенный из арбалета[36],
ударил Жанну между шеей и плечом, пробив ее панцирь. Почувствовав острую боль и
увидев хлынувшую кровь, она испугалась – бедная девушка! – и, свалившись
на землю, горько заплакала.
Англичане
завопили от восторга и целой ордой бросились вниз, чтобы схватить ее. В течение
нескольких минут силы обоих противников были сосредоточены на этом клочке
земли. Над Жанной и вокруг нее отчаянно дрались англичане и французы, ибо она
представляла Францию, являлась для обеих сторон олицетворением Франции. Взять
ее означало бы овладеть Францией, и на этот раз навсегда. Здесь, на этом
маленьком клочке земли, за несколько минут навсегда должна была решиться судьба
Франции, и она решилась.
Если бы
тогда англичане схватили Жанну, Карл VII вынужден был бы бежать, и договор,
заключенный в Труа, вошел бы в силу. Покоренная Франция, ставшая собственностью
англичан, несомненно превратилась бы в английскую провинцию и прозябала бы в
плену до скончания века. Честь нации и честь короля были поставлены на карту, и
на решение давалось времени столько, сколько нужно, чтобы сварить яйцо. Это
были самые роковые десять минут в истории Франции из всех когда-либо
отсчитанных курантами вечности. Если вам придется читать в книгах о трагических
часах, днях и неделях, определивших судьбу того или иного народа, вспомните о
них и пусть ваше сердце, сердце француза, забьется сильнее, вспомните те
неповторимые минуты, когда Франция в лице Жанны д'Арк лежала во рву, истекая
кровью, и два народа боролись за нее насмерть.
Не
забудьте вспомнить и богатыря Карлика, который, не отходя от Жанны, сражался за
шестерых. Держа секиру обеими руками, он ударял ею наотмашь и при каждом взмахе
произносил лишь два слова: «За Францию!» Разрубленный шлем врага разлетался на
части, хрустнув, как яичная скорлупа, а голова, носившая его, навсегда теряла
способность оскорблять Францию. Карлик навалил перед собой множество трупов,
груду закованных в железо мертвецов и, стоя сзади, продолжал драться. Когда,
наконец, победа была за нами, мы окружили его со всех сторон, прикрывая щитами,
а он с Жанной на руках выбрался по лестнице из глубокого рва, неся свою
драгоценную ношу так легко, будто держал ребенка. Прямая угроза миновала.
Встревоженные воины толпой сопровождали Жанну, с головы до ног залитую кровью,
своей и вражеской. Там, во рву, тела убитых падали около нее, кровь увлажняла
землю и струилась потоками, и ее белые латы окрасились в красный цвет. Смотреть
на них было жутко.
Дротик
все еще торчал в ране. Утверждают, что он насквозь пробил ключицу. Может, это и
правда, но я не видел, даже не пытался увидеть. Дротик извлекли, и бедная Жанна
снова жалобно вскрикнула. Утверждают, что она вынула его сама, так как другие
не решались, боясь причинить ей боль. Как бы там ни было, я знаю только то, что
дротик извлекли, рану смазали маслом и перевязали по всем правилам.
Ослабевшая,
измученная Жанна долго лежала на траве, настаивая, чтобы сражение не прекращалось.
И оно продолжалось, но безуспешно, потому что только под ее личным наблюдением
солдаты превращались в героев и ничего не боялись. Они напоминали мне Паладина.
Я полагаю, он боялся своей собственной тени, особенно после полудня, когда она
становилась длиннее и больше. Но стоило Паладину оказаться вблизи Жанны,
почувствовать на себе ее ободряющий взгляд, как он мгновенно преображался,
превращаясь в льва. Страх улетучивался бесследно, – и это истинная правда.
К вечеру
Дюнуа прекратил сражение. Жанна услышала звуки труб.
– Как! –
закричала она. – Трубят отбой?
Забыв о
своей ране, она немедленно отменила распоряжение Дюнуа и приказала офицеру,
командиру батареи, дать пять последовательных залпов. Это был сигнал отряду Ла
Гира, находившемуся на орлеанской стороне реки. Ла Гира, как утверждают
некоторые историки, не было тогда с нами. Этот сигнал означал, что «бульвар»
вот-вот попадет в наши руки, и тогда отряд Ла Гира должен произвести контратаку
на Турель через мост.
Жанна
села на коня и помчалась вперед в окружении штаба. Увидев нас, солдаты грянули
громовое «ура» и воспылали желанием броситься в новую атаку на «бульвар». Жанна
прямо поскакала к тому рву, где была ранена, и, стоя там под градом дротиков и
стрел, приказала Паладину развернуть свое большое знамя и заметить, когда его
бахрома коснется стен крепости.
Вскоре
Паладин доложил:
– Знамя
коснулось.
– А
теперь, – обратилась Жанна к батальонам, ожидавшим ее команды, –
крепость принадлежит вам, входите! Трубачи, играйте приступ! Всем слушать мою
команду – вперед!
И мы
рванулись, и мы пошли. И уж тут-то мы показали себя! Никогда в жизни вам не приходилось
видеть такого напора. Мы, как муравьи, поползли вверх по лестницам, сплошной
лавиной взметнулись на высокий вал, на зубчатые бастионы, – и «бульвар»
стал нашим. Право, можно прожить тысячу лет и ни разу не видеть такой
великолепной картины! Зазвенели мечи, копья скрестились с копьями. Мы дрались,
как дикие звери, и не было пощады этим обреченным врагам, и не было для них
другого убеждения, кроме разящего удара! Даже, мертвые они нам казались
опасными. По крайней мере, так думали многие в те незабываемые дни.
Мы так
были увлечены своим делом, что не обратили внимания на пять орудийных залпов, а
они раздались сразу же после того, как Жанна приказала наступать. И пока мы
били англичан, а они били нас в малой крепости, наш резерв со стороны Орлеана
устремился по мосту и атаковал Турель с противоположной стороны. Вниз по
течению реки была пущена горящая барка; ее подвели под самый подъемный мост,
соединявший Турель с нашим «бульваром». И когда, наконец, мы погнали англичан
перед собой, а они пытались перебежать узкий мост и присоединиться к своим в
Туреле, пылающие бревна провалились под ними, и они все попадали в реку в своих
тяжелых доспехах. Горестно было смотреть на храбрых солдат, погибавших таким
ужасным образом.
– Да
помилует их бог! – промолвила Жанна и прослезилась, созерцая печальное зрелище.
Она произнесла слова прощения и пролила слезы сострадания, несмотря на то, что
три дня тому назад один из этих утопающих грубо оскорбил ее, назвав
непристойным именем, когда получил от нее письмо с предложением сдаться. Это
был английский военачальник сэр Вильям Гласдель, весьма доблестный рыцарь.
Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и, конечно, больше не вынырнул.
Мы
наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний оплот англичан,
отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще закатиться солнце,
как этот исторический день закончился полной победой. Знамя Жанны д'Арк
развевалось над фортом Турель. Она с честью сдержала свое слово и сняла осаду
Орлеана!
Семимесячному
окружению наступил конец. Осуществилось то, что казалось невозможным для
опытных полководцев Франции. Маленькая семнадцатилетняя крестьянская девушка
довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех дней, несмотря на все
козни, чинимые ей королевскими министрами и военными советниками. Хорошая
новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы готовились к
возвращению торжественным маршем через мост, весь Орлеан сиял от праздничных
костров, и вечернее небо, все в ярком зареве, широко улыбалось земным огням;
грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали воздух. За все время
своего существования Орлеан никогда еще не был свидетелем такого шума, блеска и
ликования.
Когда мы
прибыли туда, – нет, это не поддается никакому описанию! – толпы
людей, сквозь которые мы с трудом пробивались, проливали такие ручьи счастливых
слез, что река могла бы выйти из берегов. Не было ни одного человека в этом
море огней, в этом ослепительном зареве, глаза которого оставались бы сухими.
Если бы ноги Жанны не были закованы в броню, ей бы грозила опасность лишиться
их, столь обильно народ осыпал их пылкими поцелуями. Кругом только и слышалось –
«Ура! Да здравствует Орлеанская Дева!» Таков был общий крик; он повторялся
сотни тысяч раз. А некоторые кричали просто: «Да здравствует наша Дева!»
История
не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна д'Арк в этот
день. Вы, может быть, думаете, это ей вскружило голову и она засиделась
допоздна, упиваясь музыкой приветствий и похвал? Нет. Другая бы так и
поступила, но только не она. В ее груди билось самое благородное и самое
простое сердце. Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок, когда он
устал. Народ, узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл все шлагбаумы
и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь была выставлена
стража, чтобы охранять ее сон. «Она дала нам покой, – говорили люди, –
пусть же и сама отдохнет».
Люди
знали, что завтра же вся провинция будет очищена от англичан, и говорили, что
всегда будут отмечать этот благословенный день в память о Жанне д'Арк.
Правдивость этих слов подтверждается вот уже более шестидесяти лет, Орлеан
будет вечно помнить день восьмого мая и никогда не перестанет праздновать его.
Это – день Жанны д'Арк, день священный[37].
|