Глава XIII
Мы
выступили объединенными силами, с большой пышностью, и направились к Орлеану.
Наконец-то первая заветная мечта Жанны начала сбываться! Впервые в жизни мы,
юноши, увидели настоящую армию, и ее вид произвел на нас внушительное,
неизгладимое впечатление. Как все это было интересно! Бесконечная колонна войск
терялась в необозримой дали, продвигаясь вперед по извилинам дороги, словно
исполинская змея. Во главе ехала Жанна со всем своим штабом; далее следовала
группа священников, распевающих «Veni Creator»[26],
несущих хоругвь со знамением креста; а за ними – необозримый лес сверкающих
копий. Некоторые дивизии возглавлялись прославленными арманьякскими генералами,
в число которых входили: Ла Гир, маршал де Буссак[27], сьер де Рец[28], Флоран
д'Илье[29]
и Потон де Сентрайль.
Каждый
из них был по-своему смел, дерзок и груб, но Ла Гир превосходил всех. В сущности,
это были знаменитые, признанные разбойники; вследствие долгой привычки к
беззаконию они совершенно утратили способность повиноваться, да и вряд ли у них
была такая способность. Король строго-настрого приказал им «во всем слушаться
Жанны, ничего не предпринимать без ее ведома и согласия».
Напрасные
усилия! Для этих вольных птиц не существовало законов. Они редко слушались даже
самого короля и никогда не подчинялись ему, если это их не устраивало. И теперь
повиноваться Деве? Во-первых, они вообще не умели повиноваться ни ей, ни
кому-либо другому; во-вторых, разве могли они относиться всерьез к военным
способностям этой деревенской семнадцатилетней девчонки, которая училась
сложному и кровавому военному ремеслу – где? На пастбищах, присматривая за
овцами.
Они и не
думали повиноваться ей, за исключением тех случаев, когда собственный опыт и
знания подсказывали им, что требования Жанны правильны, разумны и не
противоречат логике военного дела. Подлежат ли они осуждению? Думаю, что нет.
Закаленные, бывалые воины – люди практичные и сообразительные. Не так-то легко
поверить в способность неопытной девушки составлять планы кампаний и
командовать войсками. Ни один генерал в мире не мог отнестись к Жанне серьезно
(с военной точки зрения) до тех пор, пока она не сняла осаду Орлеана и не отличилась
в боях на Луаре.
Быть
может они не считались с ней? Далеко не так. Они дорожили Жанной, как плодородная
земля дорожит солнцем, и надеялись, что с ее помощью урожай будет богатым, но
снимать его надлежит им, а не ей. Они чувствовали к Жанне глубокое, суеверное
почтение, полагая, что она в состоянии свершить нечто сверхъестественное, в чем
они сами были бессильны. Да, она может вдохнуть жизнь и храбрость в жалкие
остатки их поверженных армий и превратить солдат в героев.
По их
мнению, с Жанной они были все, без нее – ничто. Конечно, она могла вдохновить
солдат и сделать их боеспособными, но сражаться самой? – Чепуха! Это уж
дело генералов. Будут драться они, генералы, и под водительством Жанны придут к
победе. Таковы были их суждения – подсознательный вывод из ее ответа
доминиканцу.
И они пошли
на хитрость. Жанна ясно представляла себе картину будущих военных действий. Она
намеревалась смело двинуться на Орлеан по северному берегу Луары. Такой приказ
она и отдала генералам. Но они решили про себя: эта мысль – безумие, это грубая
ошибка; ничего другого и нельзя было ожидать от ребенка, не разбирающегося в
военном искусстве. Они тайком донесли об этом бастарду Орлеанскому. Тот также
признал план нелепым – во всяком случае, таково было его мнение – и
неофициально посоветовал генералам не подчиняться приказу.
Так они
и поступили, обманув Жанну. Она же верила этим людям и не ожидала такого коварства,
не была готова к нему. Это было хорошим уроком; она поняла, что доверяться
никому не следует.
Почему
же с точки зрения генералов ее план казался безумным? Да потому, что она хотела
снять осаду немедленно, вступив в открытый бой, между тем как генералы
собирались зажать неприятеля в кольцо, перерезать коммуникации и только потом,
обессилив противника голодом, освободить город штурмом. Осуществление такого
плана заняло бы многие месяцы.
К этому
времени англичане возвели вокруг Орлеана несколько грозных фортов, именуемых
«бастилиями», которые закрывали собой все городские ворота, кроме одних. Мысль
прорваться сквозь эти крепости и ввести войска в Орлеан для французских
генералов казалась нелепой, ибо, полагали они, это приведет к гибели всей
армии. Несомненно, это было разумно с военной точки зрения, то есть было бы
разумно, если бы не одно важное обстоятельство. Дело в том, что английские,
солдаты были охвачены суеверным страхом: они верили, что Дева в союзе с самим
сатаной. Поэтому мужество покинуло их, а силы иссякли. Солдаты же Девы,
наоборот, были сильны, бодры и полны энтузиазма.
Жанна
вполне могла бы пройти мимо английских фортов. Однако ее планам не суждено было
осуществиться: Жанну обманули и лишили возможности в борьбе за освобождение
родины нанести первый мощный удар по врагу.
В ту
ночь она спала в лагере прямо на голой земле, не снимая доспехов. Ночь была
холодная, и когда рано утром мы снова двинулись в поход, ее лицо было
иссинясерым, под цвет кольчуги, которая заменяла ей одеяло. Но радостная мысль,
что она близка к осуществлению своей цели, была тем пламенем, которое сразу
согрело и ободрило ее.
Ее
воодушевление и нетерпение возрастали с каждой милей пути. И вот, наконец, мы достигли
Оливе, прошли его, и там эти чувства сменились негодованием. Жанна увидела,
какую злую шутку сыграли с ней: нас от Орлеана отделяла река.
Жанна
считала необходимым атаковать один из трех фортов, находящихся на нашей стороне
реки, взять этот форт и тем самым прорваться к мосту, который он прикрывал.
Этот план, в случае удачи, немедленно снял бы осаду Орлеана. Но прочно
укоренившийся страх перед англичанами охватил французских полководцев, и они
всячески отговаривали ее от этой попытки. Солдаты рвались в бой, но им пришлось
пережить горькое разочарование. Тогда мы двинулись дальше и остановились только
в пункте, лежащем напротив Шеси, в шести милях выше Орлеана.
Дюнуа,
бастард Орлеанский, в сопровождении рыцарей и дворян вышел из города, чтобы
приветствовать Жанну. Все еще пылая гневом от сыгранной с нею злой шутки, Жанна
не была расположена к мирной беседе даже с высокочтимыми кумирами своего
детства.
– Вы
бастард Орлеанский? – спросила она.
– Да,
я. Очень рад вашему прибытию.
– Не
вы ли посоветовали привести меня на этот берег, вместо того чтобы ударить
англичанам в лоб и разгромить Тальбота?
Ее
резкость смутила его, и он не мог ответить с честной прямотой; запинаясь и
оправдываясь, он кое-как вышел из затруднительного положения, признав, что он и
совет поступили так, руководствуясь особыми тактическими соображениями.
– Поймите
же, бога ради, – продолжала Жанна, – совет небесный надежнее и умнее
вашего. Вы думали обмануть меня, но обманулись сами. Ведь я оказываю вам такую
помощь, какую не получал еще ни один самый доблестный рыцарь, ни один из
городов Франции. Это помощь господня, и господь посылает ее вам не из-за любви
ко мне, а из милости к вам. По заступничеству святого Людовика и святого Карла
господь сжалился над Орлеаном и не позволит нечестивому врагу, глумиться над
герцогом Орлеанским[30]
и его городом. Провиант для спасения голодающих жителей здесь, лодки – на реке
за городом, вниз по течению, но нет попутного ветра, и они не могут подняться
сюда. А теперь скажите мне, бога ради, вы, которые так мудры: о чем думал ваш
совет, принимая такое неразумное решение?
Дюнуа и
все остальные впали в замешательство и вскоре вынуждены были признать, что
допустили оплошность.
– Да
еще какую! – сказала Жанна. – И пока господь бог не возьмется за ваше
дело сам, не изменит направление ветра и тем самым не исправит вашу преступную
ошибку, – осажденному городу помочь нельзя.
Некоторые
из них начали сознавать, что при всем своем неведении тонкостей военного искусства
она обладает практическим умом и здравым рассудком и, владея природным
обаянием, она не из тех, над кем можно шутить.
Вскоре
господь бог счел за благо исправить ошибку, и по его воле ветер подул в другую
сторону. Благодаря этому флотилия лодок, груженная провизией и скотом, поднялась
по реке и доставила долгожданный провиант голодающему городу. Вылазка из города
на форт Сен-Лу успешно прикрыла эту операцию.
Жанна
опять обратилась к бастарду:
– Вы
видите армию?
– Да.
– Она
на этом берегу согласно решению вашего совета?
– Да.
– Ради
бога, скажите теперь: может ли ваш мудрый совет объяснить, почему ей лучше
находиться здесь, а не на дне морском?
Дюнуа
начал путаться, стараясь объяснить необъяснимое и оправдать непростительное, но
Жанна резко прервала его:
– Ответьте
же мне, милостивый государь, чего стоит наша армия, находясь по эту сторону
реки?
Дюнуа
согласился, что войска бесполезны, особенно если учесть план кампании, разработанный
Жанной и доведенный до его сведения.
– И
зная это, вы все же решились не подчиниться моему приказу? Так как место армии
не на этом берегу, а на том, не скажете ли вы, как перебросить ее туда?
Вредная
путаница была разоблачена окончательно. Увертки оказались излишними. И Дюнуа
высказал мысль, что единственно правильный выход из создавшегося положения –
это отправить армию обратно в Блуа, все начать заново и появиться на
противоположном берегу реки, в соответствии с первоначальным планом.
На ее
месте любая другая девушка, одержавшая такую победу над знаменитым воином,
участником многих сражений, торжествовала бы, и это было бы ей простительно, но
Жанна не возгордилась. Она лишь выразила сожаление, что так неразумно тратится
драгоценное время, и тут же приказала повернуть войска обратно. Ей было больно
видеть, как уходили войска; она говорила, что ее солдаты преисполнены решимости
и высокого героизма и что с такой армией за плечами она не побоится встретиться
лицом к лицу со всем могуществом Англии. Распорядившись о возвращении главных
сил армии, Жанна взяла с собой Дюнуа, Ла Гира и еще около тысячи человек и
направилась в Орлеан, все жители которого с лихорадочным нетерпением ждали ее
появления. Было часов восемь вечера, когда она со своим отрядом вступила в
Бургундские ворота. Впереди с развевающимся знаменем двигался Паладин. Жанна
ехала на белом коне и держала в руке священный меч из Фьербуа. Посмотрели бы
вы, что творилось тогда в Орлеане! Что это было за зрелище! Черное море
человеческих голов, мерцающее пламя факелов, гулкие раскаты восторженных
приветствий, трезвон колоколов и грохот пушек! Казалось, наступает светопреставление.
И всюду, освещенные факелами, нескончаемые ряды людей с поднятыми вверх мертвенно-бледными
лицами, с широко раскрытыми ртами – возбужденная толпа, кричащая и плачущая от
счастья. Жанна медленно продвигалась среди встречающих, выстроившихся шпалерами
по обеим сторонам улиц, и ее фигурка, закованная в броню, напоминала серебряную
статую, возвышавшуюся над морем человеческих голов. А вокруг теснились люди –
мужчины и женщины, – взиравшие восхищенными, блестящими от слез глазами на
это небесное видение. Благодарный народ целовал ей ноги, а те, кто не имел
такого счастья, старались дотронуться хотя бы до ее коня и потом целовали свои
пальцы.
Ни одно
движение Жанны не оставалось незамеченным: каждый ее жест обсуждался и сопровождался
рукоплесканиями. Со всех сторон только и слышалось:
– Смотрите,
она улыбается!
– Она
снимает пернатую шапочку и машет кому-то! Как это красиво, как благородно!
– Смотрите,
смотрите: гладит женщину по голове!
– Она
прирожденный всадник! Как она держится в седле, как поворачивается! Глядите,
она целует рукоятку меча и посылает воздушный поцелуй дамам, осыпающим ее
цветами из окна!
– Какая-то
бедная мать протягивает ей ребенка. Она целует ребенка! Это просто божественно!
– Как
она изящна! А какое милое лицо! Сколько в нем радости и жизни!
Но тут
случилось неожиданное: высоко поднятое знамя Жанны покачнулось, и его бахрома
загорелась от факела. Жанна рванулась вперед и затушила пламя рукой.
– Она
не боится огня, она ничего не боится! – раздался общий крик, и взрыв
восторженных рукоплесканий всколыхнул воздух.
Жанна
проехала к собору и воздала благодарение богу. Народ, собравшийся на площади,
присоединился к ее молитвам. Потом она снова медленно стала пробираться сквозь
толпу и лес пылающих факелов к дому Жака Буше, казначея герцога Орлеанского.
Там она должна была остановиться в качестве гостьи жены казначея и проживать в
одной комнате с его юной дочерью. Народное ликование длилось до утра под
торжественный звон колоколов и пушечные салюты.
Первое
действие великой драмы началось. Жанна д'Арк вышла на сцену и была готова
приступить к исполнению своей роли.
|