25. Командирская
педагогика
Зима двадцать третьего года принесла нам много важных
организационных находок, надолго вперед определивших формы нашего коллектива.
Важнейшая из них была — отряды и командирв.
И до сих пор в колонии имени Горько и в коммуне имени
Дзержинского есть отряды и командиры, имеются они и в других колониях,
разбросанных по Украине.
Разумеется, очень мало общего можно найти между отрядами
горьковцев эпохи 1927-1928 годов или отрядами коммунаров-дзержинцев и первыми
отрядами Задорова и Буруна. Но нечто основное было уже и зимой двадцать
третьего года. Принципиальное значение системы наших отрядов стало заметно
гораздо позднее, когда наши отряды потрясали педагогический мир широким маршем
наступления и когда они сделались мишенью для остроумия некоторой части педагогических
писак. Тогда всю нашу работу иначе не называли, как командирской педагогикой,
полагая, что в этом сочетании слов заключается роковой приговор.
В 1923 году никто не предпологал, что в нашем лесу создается
важный институт, вокруг которого будет разыгрываться столько страстей.
Дело началось с пустяка.
Полагаясь, как всегда, на нашу изворотливость, нам в этом
году не дали дров. По-прежнему мы пользовались сухостоем в лесу и продуктами
лесной расчистки. летние заготовки этого малоценного топлива к ноябрю были
сожжены, и нас нагнал топливный кризис. По правде сказать, нам всем страшно
надоела эта возня с сухостоем. Рубить его было не трудно, но для того чтобы
собрать сотню пудов этих, с позволения сказать, дров, нужно было обыскать
несколько десятин леса, пробираться между густыми зарослями и с большой и
напрасной тратой сил свозить всю собранную мелочь в колонию. На этой работе
очень рвалось платье, которого и так не было, а зимою топливные операции
сопровождались отмороженными ногами и бешеной склокой в конюшне: Антон и
слышать не хотел о заготовках топлива.
— Старцюйте (нищенствуйте) сами, а коней нечего гонять
старцювать. Дрова они будут собирать! Какие это дрова?
— Братченко, да ведь топить нужно? — задавал
убийственный вопрос Калина Иванович.
Антон отмахивался:
— По мне хоть и не топите, в конюшне все равно не
топите, нам и так хорошо.
В таком затруднительном положении нам все-таки удалось на
общем собрании убедить шере на время сократить работы по вывозке навоза и
мобилизовать самых сильных и лучше других обутых колонистов на лесные работы.
Составилась группа человек в двадцать, в которую вошел весь наш актив: Бурун,
Белухин, Вершнев, Волохов, Осадчий, Чобот и другие. Они с утра набивали карманы
хлебом и в течение целого дня возились в лесу. К вечеру наша мощеная дрожка
была украшена кучами хворосту, и за ними выезжал на «рижнатых» парных санях
Антон, надевая на свою физиономию презрительную маску.
Ребята возвращались голодные и оживленные. Очень часто они
сопровождали свой путь домой своеобразной игрой, в которой присутствовали
некоторые элементы их бандитских воспоминаний. Пока Антон и двое ребят
нагружали сани хворостом, остальные гонялись друг за другом по лесу;
увенчивалось все это борьбой и пленением бандитов. Пойманных «лесовиков»
приводил у колонию конвой, вооруженный топорами и пилами. Их шутя вталкивали в
мой кабинет, и Осадчий или Корыто, который когда-то служил у Махно и потерял
даже палец на руке, шумно требовали от меня:
— Голову сняты або расстриляты! Ходят по лесу с
оружием, мабуть, их там богато.
Начинался допрос. Волохов насупливал брови и приставал к
Белухину:
— Кажи, пулеметов сколько?
Белухин заливался смехом и спрашивал:
— Это что ж такое «пулемет»? Его едят?
— Кого — пулемет? Ах ты, бандитская рожа!..
— Ах, не едят? В таком положении меня пулемет мало
интересует.
К Федоренко, человеку страшно селянскому, обращались вдруг:
— Признавайся, у Махна був?
Федоренко довольно быстро соображал, как нужно ответить,
чтобы не нарушить игру:
— Був.
— А что там робыв?
Пока Федоренко соображает, какой дать ответ, из-за его плеча
кто-нибудь отвечает его голосом, сонным и тупым:
— Коров пас.
Федоренко оглядывается, но на него смотрят невинные
физиономии. Раздается общий хохот. Смущенный Федоренко начинает терять игровую
установку, приобретенную с таким трудом, а в это время на него летит новый
вопрос:
— Хиба в тачанках коровы?
Игровая установка окончательно потеряна, и Федоренко
разрешается классическим:
— Га?
Корыто смотрит на него со страшным негодованием, потом
поворачивается ко мне и произносит напряженным шепотом:
— Повысить? Це страшный чоловик: подывиться на его очи.
Я отвечаю в тон:
— Да, он не заслуживает снисхождения. Отведите его в
столовую и дайте ему две порции!
— Страшная кара! — трагически говорит Корыто.
Белухин начинает скороговоркой:
— Собственно говоря, я тоже ужасный бандит… И тоже
коров пас у матушки Маруськи…
Федоренко только теперь улыбается и закрывает удивленный
рот. Ребята начинают делиться впечатлениями работы. Бурун рассказывает:
— Наш отряд сегодня представил двенадцать возов, не
меньше. Говорили вам, что к рождеству будет тысяча пудов, и будет!
Слово «отряд» было термином революционного времени, того
времени, когда революционные волны еще не успели выстроиться в стройные колонны
полков и дивизий. Партизанская война, в особенности длительная у нас на
Украине, велась исключительно отрядами. Отряд мог вмещать в себя и несколько
тысяч человек, и меньше сотни: и тому и другому отряду одинаково были назначены
и боевые подвиги, и спасательные лесные трущобы.
Наши коммунары больше кого-нибудь другого имели вкус к
военно-партизанской романтике револююционной борьбы. Даже и те, которые игрою
случая были занесены во враждебный классовый стан, прежде всего находили в нем
эту самую романтику. Сущность борьбы, классовые противоречия для многих из них
были и непонятны, и неизвестны — этим и обьяснялось, что советская власть с них
спрашивала немного и присылала в колонию.
Отряд в нашем лесу, пусть только снабженный топором и пилой,
возрождал привычный и родной образ другого отряда, о котором были если не
воспоминания, то многочисленные рассказы и легенды.
Я не хотел препятствовать этой полусознательной игре
революционных инстинктов наших колонистов. Педагогические писаки, так осудившие
и наши отряды, и нашу военную игру, просто не способны были понять, в чем дело.
Отряды для них не были приятными воспоминаниями: они не церемонились ни с их
квартирками, ни с их психологией и по тем и по другим стреляли из трехдюймовок,
не жалея ни их «науки», ни наморщенных лбов.
Ничего не поделаешь. Вопреки их вкусам колония начала с
отряда.
Бурун в дровяном сарае всегда играл первую скрипку, этой
чести у него никто не оспаривал. Его в порядке той же игры стали называть
атаманом.
Я сказал:
— Атаманом называть не годится. Атаманы бывали только у
бандитов.
Ребята возражали:
— Чего у бандитов? И у партизан бывали атаманы. У
красных партизан многие бывали.
— В Красной армии не говорят: атаман.
— В Красной армии — командир. Так нам далеко до Красной
Армии.
— Ничего не далеко, а командир лучше.
Рубку дров кончили: к первому января у нас было больше
тысячи пудов. Но отряд Буруна мы не стали распускать, и он целиком перешел на
постройку парников во второй колонии. Отряд с утра уходил на работу, обедал не
дома и возвращался только к вечеру.
Как-то обратился ко мне Задоров:
— Что же это у нас получается: есть отряд Буруна, а
остальные хлопцы как же?
Думали недолго. В то время у нас уже был ежедневный приказ;
отдали в приказе, что в колонии организуется второй отряд под командой
Задорова. Второй отряд весь работал в мастерских, и в него вернулись от Буруна
такие квалифицированные мастера, как Белухин и Вершнев.
Дальнейшее развертывание отрядов произошло оченб быстро. Во
второй колонии было орагнизованы третий и четвертый отряды с отдельными
командирами. Девочки составили пятый отряд под командованием Насти Ночевной.
Система отрядов окончательно выработалась к весне. Отряды
стали мельче и заключали в себе идею распределения колонистов по мастерским7 Я
помню, что сапожники всегда носили номер первый, кузнецы — шестой, конюхи —
второй, свинари — десятый. Сначала у нас не было никакой конституции. Командиры
назначались мною, но к весне чаще и чаще я стал собирать совещание командиров,
которому скоро ребята присвоили новое и более красивое название: «совет
командиров». Я быстро привык ничего важного не предпринимать без совета
командиров; постепенно и назначение командиров перешло к совету, который таким
образом стал пополняться путем кооптации. Настоящая выборность командиров, их
отчетность была достигнута не скоро, но я эту выборность никогда не считал и
теперь не считаю достижением. В совете командиров выбор нового командира всегда
сопровождался очень пристальным обсуждением. Благодаря способу кооптации мы
имели всегда прямо великолепных командиров, и в то же время мы имели совет, который
никогда как целое не не прекращал своей деятельности и не выхолдил в отставку.
Очень важным правилом, сохранившимся до сегодняшнего дня,
было полное запрещение каких бы то ни было привелегий для командира; он никогда
не получал ничего дополнительно и никогда не освобождался от работы.
К весне двадцать третьего года мы подошли к очень важному
усложнению системы отрядов. Это усложнение, собственно говоря, было самым
важным изобретением нашего коллектива за все триннадцать лет нашей истории.
Только оно позволило нашим отрядам слиться в настоящий, крепкий и единый
коллектив, в котором была рабочая и организационная дифференциация, демократия
общего собрания, приказ и подчинение товарищу товарищу, но в котором не
образовалось аристократии — командной касты.
Это изобретение было сводный отряд.
Противники нашей системы, так нападающие на командирскую
педагогику, никогда не видели нашего живого командира в работе. Но это еще не
так важно. Гораздо важнее то, что они никогда даже не слышали о сводном отряде,
то есть не имели никакого понятия о самом главном и решающем коррективе в
системе.
Сводный отряд взыван к жизни тем обстоятельством, что
главная наша работа была тогда сельскохозяйственная. У нас было до семидесяти
десятин, и летом Шере требовал на работу всех. В то же время каждый колонист
был приписан к той или иной мастерской, и ни один не хотел порывать с нею: на
сельское хозяйство все смотрели как на средство существования и улучшения нашей
жизни, а мастерская — это квалификация. Зимой, когда сельскохозяйственные
работы сводились до миниума, все мастерские были наполнены, но уже с января
Шере начинал требовать колонистов на парники и навоз и потом с каждым днем
увеличивал и увеличивал требования.
Сельскохозяйственная работы сопровождалась постоянной
переменой места и характера работы, а следовательно, приводила к разнообразному
сечению коллектива по рабочим заданиям. Единоначалие нашего командира в работе
и его концентрированная ответственность с самого начала показались нам очень
важным институтом, да и Шере настаивал, чтобы один из колонистов отвечал за
дисциплину, за инструмент, за выработку и за качество. Сейчас против этог
требования не станет возражать ни один здравомыслящий человек, да и тогда
возражали, кажется, только педагоги.
Идя навстречу совершенно понятной организационной нужде, мы
пришли к сводному отряду.
Сводный отряд — это временный отряд, составляющийся не
больше как на неделю, получающий короткое определенное задание: выполнить
картофель на таком-то поле, вспахать такой-то участок, очистить семенной
материал, вывезти навоз, произвести посев и так далее.
На разную работу требовалось и разное число колонистов: в
некоторые сводные отряды нужно было послать двух человек, в другие — пять,
восемь, двадцать. Работа сводных отрядов отличалась также и по времени. Зимой,
пока в нашей школе занимались, ребята работали до обеда или после обеда — в две
смены. После закрытия школы вводился шестичасовой рабочий день для всех в одно
время, но необходимость полностью использовать живой и мертвый инвентарь приводила
к тому, что некоторые ребята работали с шести утра до полудня, а другие — с
полудня до шести вечера. Иногда же работа наваливалась на нас в таком
количестве, что приходилось увеличивать рабочий день.
Все это разнообразие типа работы и ее длительности
определило и большое разнообразие сводных отрядов. У нас появилась сетка
сводных, немного напоминающая расписанеи поездов.
В колонии все хорошо знали, что третий "О" сводный
работает от восьми утра до четырех дня, с перерывом на обед, и при этом
обязательно на огороде, третий "С" — в саду, третий "Р" —
на ремонте, третий "П" — в парниках: первый сводный работает от шести
утра до двенадцати дня, а второй сводный — от двенадцати до шести. Номенклатура
сводных скоро дошла до тринадцати.
Сводный отряд был всегда отрядом только рабочим. Как только
заканчивалась его работа и ребята возвращались вв колонию, сводного отряда
больше не существовало.
Каждый колонист знал свой постоянный отряд, имеющий своего
постоянного командира, определенное место в системе мастерских, место в спальне
и место в столовой. Постоянный отряд — это первичный отряд колонистов, и
командир его — обязательно член совета командиров. Но с весны, чем ближе к
лету, тем чаще и чаще колонист то и дело попадал на рабочую неделю в сводный
отряд того или другого назначения. Бывало, что в сводном отряде всего два
колониста; все равно один из них назначался командиром сводного отряда —
комсводотряда. Комсводотряда распоряжался на работе и отвечал за нее. Но как
только оканчивался рабочий день, сводный отряд рассыпался.
Каждый сводный отряд составлялся на неделю, следовательно, и
отдельный колонист на вторую неделю обычно получал участие в новом сводном, на
новой работе, под командой нового комсводотряда. Командир сводного назначался
советом командиров тоже на неделю, а после этого переходил в новый сводный
обыкновенно уже не командиром, а рядовым членом.
Совет командиров всегда старался проводить через нагрузку
комсводотряда всех колонистов, кроме самых неудачных. Это было справедливо
потому что командование сводным отрядом связано было с большой ответственностью
и заботами. Благодаря такой системе большинство колонистов участвовали не
только в рабочей функции, но и в функции организаторской. Это было очень важно
и было как раз то, что нужно коммунистическому воспитанию. Благодаря именно
этому наша колония отличалась к 1926 году бьющей в глаза способностью
настроиться и перестроиться для любой задачи, и для выполнения отдельных
деталей этой задачи всегда находились с избытком, кадры способных и иницативных
организаторов, распорядителей, людей, на которых можно было положиться.
Значение командира постоянного отряда становилось
чрезвычайно умеренным. Постоянные командиры почти некогда не назначали себя
командирами сводных, полагая, что они и так имеют нагрузку. Командир
постоянного отряда отправлялся на работу простым рядовым участником сводного
отряда и во время работы подчинился временному комсводотряда, часто члену
своего же постоянного отряда. Это создавало очень сложную цепь зависимостей в
колонии, и в этой уепи уже не мог выделиться и стать над коллективом отдельный
колонист.
Система сводных отрядов делала жизнь в колонии очень
напряженной и полной интереса, чередования рабочих и организационнных функций,
упражнений в командовании и в подчинении, движений коллективных и личных.
|
