IX
На перроне его встречала Арабелла. Она смерила его взглядом
с головы до ног.
— Ездил к ней?
— Да, — ответил Джуд, шатаясь от холода и
усталости.
— Ну ладно, марш домой.
Вода стекала с его одежды, и при каждом приступе кашля он
был вынужден прислоняться к стене, чтобы не упасть.
— Этой поездкой ты, доконал себя, голубчик, — сказала
Арабелла. — Ты сам-то понимаешь это?
— Ну, разумеется. Я того и хотел.
— Что? Покончить с собой?
— Да.
— Вот тебе на! Кончать с собой из-за женщины!
— Послушай-ка, Арабелла. Ты думаешь, ты сильнее меня, и
это верно — в физическом смысле. Ты можешь сбить меня с ног, словно кеглю. Ты
тогда не отправила письма, и я не собираюсь высказывать тебе свою обиду. Но в
некотором смысле я не так слаб, как тебе кажется. Я решил, что если у человека,
прикованного к постели воспалением легких, есть в жизни два желания — увидеть
любимую женщину и умереть, он может выполнить их сразу, предприняв вот такое
путешествие под дождем. Так я и сделал. Я увидел ее в последний раз и убил себя
— покончил с лихорадочной жизнью, которой лучше было не начинаться.
— Господи! Как высокопарно ты выражаешься! Не хочешь ли
выпить, чего-нибудь горячительного?
— Нет, благодарю. Пойдем домой.
Они проходили мимо молчаливых колледжей, и Джуд то и дело
останавливался.
— Ну, на что уставился?
— Так, глупое воображение. Мне чудится, что сейчас, на
этой последней моей прогулке, я снова вижу тени умерших, которые явились мне,
когда я впервые проходил здесь.
— Все-то ты чудишь!
— Мне кажется, я вижу их, даже как будто слышу шелест
их шагов. Но преклоняюсь теперь уже не перед всеми. Половине из них я больше не
верю. Все эти теологи, апологеты и их братья метафизики, деспотические
государственные деятели и прочие меня больше не интересуют. Суровая
действительность беспощадно развенчала их в моих глазах.
В свете уличного фонаря мертвенно-бледное лицо Джуда
казалось таким странным, словно он и в самом деле видел людей там, где их нет.
Он то и дело останавливался перед какой-нибудь аркой, будто ожидая, что из-под
нее кто-то выйдет, то напряженно всматривался в какое-нибудь окно, точно там
мелькнуло за стеклом знакомое лицо. Казалось, ему слышатся голоса, и он громко
повторял за ними слова, словно желая вникнуть в их смысл.
— Они как будто смеются надо мной!
— Кто?
— А, это я сам с собой! Здесь повсюду призраки — и под
арками колледжей, и в окнах, Когда-то они смотрели на меня дружелюбно, особенно
Аддисон, Гиббон, Джонсон, доктор Броун, епископ Кен…
— Да идем же! Призраки! Никого здесь нет — ни живых, ни
мертвых, один только чертов полисмен торчит. Никогда не видела таких безлюдных
улиц!
— Нет, ты подумай! Вот здесь прогуливался поэт Свободы,
а там — великий исследователь Меланхолии!
— Слышать о них не хочу! Надоело!
— Вод из того переулка мне кивает Уолтер Рейли… А вон
Уиклиф… Гарвей… Хукер… Арнольд… целый сонм трактарианских теней!..
— Тебе говорят, я ничего не желаю о них знать! Что мне
до каких-то там покойников! Ей-богу, подвыпивши, ты трезвее, чем не пивши!
— Мне надо отдохнуть минутку, — сказал Джуд. Он
остановился и, держась за ограду, оглядел фронтон колледжа сверху
донизу. — Это старый Рубрик. А это Саркофаг. Вон там, в переулке, Крозье и
Тюдор, а там дальше Кардинальский со своим длинным фасадом, его окна точно
подняли брови и выражают вежливое удивление всего университета при виде таких;
как я, которые тщетно пытаются попасть в него.
— Да идем же, я поднесу тебе рюмочку.
— Отлично. Это поможет мне добраться до дому.
Промозглый туман с лужаек Кардинальского колледжа пронимает меня, словно смерть
все глубже вонзает в меня свои когти. Как сказала Антигона, я не жилец ни среди
людей, ни среди теней. Но вот увидишь, Арабелла, когда я умру, мой дух будет
витать здесь среди других призраков.
— Глупости! Может, еще и не умрешь, ты у меня крепкий
старичок.
В Мэригрин был поздний вечер; дождь как лил весь день, так и
не переставал. Примерно в то же время, когда Джуд с Арабеллой возвращались
домой по улицам Кристминстера, вдова Эдлин прошла через лужайку к дому учителя
и открыла дверь черного хода, — теперь, перед тем как лечь спать, она
часто приходила то Сью и помогала ей заканчивать хозяйственные дела.
Сью беспомощно возилась на кухне, — несмотря на все
старания, хозяйство ей не давалось, и мелкие домашние дела только раздражали
ее.
— Господи боже! Зачем вы сами, это делаете? Ведь я
нарочно пришла вам помочь. Вы же знали, что я приду.
— Не знаю… забыла. Впрочем, нет, не забыла. Я взялась
за все это сама, чтобы приучить себя к работе. С восьми часов я мыла лестницу.
Мне нужно привыкать к хозяйству. Я его позорно запустила.
— Чего ради? Скоро вашему мужу дадут школу получше, а
со временем он, может, и священником станет, и вы будете держать двух служанок.
Жаль губить такие красивые ручки.
— Не говорите о моих красивых ручках, миссис Эдлин. Мое
красивое тело меня уже погубило.
— Вздор какой! Да у вас и тела-то вовсе нет! Ни дать ни
взять воробушек, да и только. Сдается мне, что-то с вами сегодня стряслось. Муж
сердится?
— Нет. Он никогда не сердится. Он рано лег спать.
— Так в чем же дело?
— Я не могу вам этого сказать. Сегодня я дурно
поступила и хочу искупить свою вину. А впрочем, скажу: днем здесь был Джуд, и я
поняла, что все еще люблю его… люблю грешной любовью. А больше ничего не скажу.
— Вот видите! — воскликнула вдова. — Что я
вам говорила!
— Но этому не бывать! Я ничего не рассказала мужу,
зачем волновать его, ведь я больше никогда не увижусь с Джудом, я так решила. А
чтобы совесть моя была чиста, я решила наложить на себя епитимью — пойти до
конца и исполнить супружеский долг перед Ричардом. Так надо.
— Я б не стала — раз он согласен обходиться без этого и
вы живете так уже три месяца.
— Да, он согласен, чтобы я жила, как мне хочется, но я
чувствую, что это уступка, которой я не вправе требовать, не вправе принимать.
Это было бы для меня ужасно, но я должна быть к нему справедлива. Ах, почему я
неспособна на подвижничество!
— И что вам в нем так не нравится? — полюбопытствовала
миссис Эдлин.
— Не знаю. Есть в нем что-то такое… словом, трудно
сказать. Печальнее всего то, что никто не признал бы в этом уважительной
причины для тех чувств, какие я испытываю. Вот почему мне нет оправдания.
— Вы когда-нибудь говорили об этом Джуду?
— Никогда.
— Я, когда еще молодая была, странные слыхала рассказы
о мужьях, — сказала вдова почти шепотом. — В прежние времена, когда еще на
земле жили святые, дьяволы по ночам принимали образ мужа и втягивали несчастных
женщин во всякие пакости. Не знаю, с чего это сейчас мне вспомнилось, ведь все
это так, сказки… Ну и расходилась сегодня непогода — и дождь и ветер! А вы,
милая, не торопитесь менять вашу жизнь. Подумайте хорошенько!
— Нет, нет! Хоть я и слаба духом, но твердо решила быть
с ним поласковее… И это надо сделать сейчас… немедленно… пока у меня еще есть
на это силы.
— Не понимаю, зачем так принуждать себя! Ни от одной
женщины нельзя этого требовать.
— Это мой долг. И я выпью чашу до дна.
Полчаса спустя миссис Эдлин собралась уходить. Она надела
чепец и шаль, как вдруг Сью охватил необъяснимый ужас.
— Нет, нет… не уходите, миссис Эдлин, — умоляюще
шептала она, озираясь расширенными от страха глазами.
— Но ведь время спать, дитя мое.
— Да, но… у нас есть свободная комната… та, что до сих
пор была моей. Она в полном порядке. Ну прошу вас, останьтесь, миссис Эдлин.
Утром вы будете мне нужны.
— Ну, что ж, останусь, если вам так хочется. С моей-то
развалюхой ничего не случится, буду я там ночевать или нет.
Сью заперла входные двери, и они вдвоем поднялись наверх.
— Подождите здесь, миссис Эдлин, — сказала
она. — Я на минутку зайду к себе.
Оставив вдову на площадке лестницы, Сью вошла в комнату,
которую занимала одна с тех пор, как переселилась в Мэригрин, и, прикрыв дверь,
постояла с минуту на коленях перед кроватью. Потом поднялась, разделась, надела
ночную рубашку, лежавшую на подушке, и вышла к миссис Эдлин. Из комнаты
напротив раздавался мужской храп. Сью пожелала миссис Эдлин спокойной ночи, и
вдова вошла в ее комнату.
Сью приоткрыла дверь в другую спальню и вдруг как
подкошенная опустилась на пол у порога. Потом поднялась, открыла дверь шире и
позвала: «Ричард!» Звук собственного голоса заставил ее содрогнуться.
Храп затих, но ответа не последовало. У Сью отлегло от
сердца, и она поспешила к двери своей комнаты.
— Вы легли, миссис Эдлин? — спросила она.
— Нет, милая, — ответила вдова, открыв дверь. — Я
старая и неповоротливая, мне много времени надо, чтобы раздеться. Вот даже
еще корсета не развязала.
— Он не отвечает… А вдруг он…
— Что, детка?
— А вдруг он умер? — пролепетала Сью, чуть дыша. —
Ведь тогда я свободна, я смогу уйти к Джуду! Ах, нет… Я забыла о ней… и о боге!
— Пойдем послушаем. Нет — вот он, храпит себе. Такой
ветер и дождь, что только урывками и расслышишь.
Сью медленно отступила назад.
— Еще раз спокойной ночи, миссис Эдлин! Простите, что
побеспокоила вас.
Вдова вновь скрылась за дверью.
Когда Сью осталась одна, на лице ее снова появилось
выражение напряженной покорности.
— Я должна это сделать, — должна! Должна испить чашу до
дна, — прошептала она и снова позвала: — Ричард!
— А? Что? Это ты, Сюзанна?
— Да, я.
— Что тебе надо? Случилось что-нибудь? Подожди минутку.
— Он наскоро оделся и подошел к двери. — В чем дело?
— Когда мы жили в Шестоне, я выпрыгнула из окна и не
подпустила тебя к себе. С тех пор это так и оставалось, а теперь я прошу, чтобы
ты простил меня и впустил к себе.
— Ты, наверное, считаешь это своим долгом? Я уже
говорил, что не хочу, чтобы ты насиловала себя.
— Нет, я прошу, чтобы ты пустил меня к себе. — Она
помолчала немного и снова повторила: — Прошу, чтобы пустил, Я заблуждалась
вплоть до сегодняшнего дня. Я обманула твое доверие. Я не хотела говорить тебе
об этом, но, наверное, должна сказать: сегодня днем я согрешила, я виновата
перед тобой.
— Как так?
— Я виделась с Джудом. Я не знала, что он приедет. И…
— И что?
— Я целовалась с ним.
— О-о! Старая история!
— Ричард, я не хотела целоваться, это вышло как-то само
собой.
— Сколько же раз вы поцеловались?
— Очень много раз. Не знаю сколько. Мне страшно вспомнить
об этом, и вот я пришла к тебе, чтобы хоть как-то загладить свою вину.
— Ну, знаешь ли, нехорошо как-то получается, после
всего того, что я для тебя сделал!.. Есть еще какие-нибудь признания?
— Нет. — Она хотела было сказать: «Я назвала его:
радость моя», — но так как каждая кающаяся женщина всегда что-нибудь да
утаивает, эта часть эпизода осталась нерассказанной. — Я решила никогда больше
с ним не встречаться, — продолжала она. — Он напомнил мне о нашем
прошлом, и я просто забылась. Он напомнил о детях… Но я уже говорила, что я
рада», почти рада, что они умерли, Ричард. Их смерть зачеркивает всю мою
прошлую жизнь!
— Ты действительно решила с ним больше не встречаться?
Это твердо? — По тону Фипотсона чувствовалось, Что три месяца вторичного
брака со Сью не принесли ему того удовлетворения, какого он ожидая в качестве
мзды за терпеливое обуздание своих любовных чувств.
— Да, да!
— Ты поклянешься мне в этом на Евангелии?
— Да.
Он ушел в комнату и вернулся с маленьким Евангелием в
коричневом переплете.
— Повторяй за мной: «Да поможет мне бог…»
Она произнесла клятву.
— Очень хорошо!
— Умоляю тебя, Ричард, я принадлежу тебе, я поклялась
почитать тебя и повиноваться — впусти меня к себе.
— Подумай хорошенько! Ты должна понимать, что это
означает. Взять тебя обратно в дом — одно, а это — совсем другое. Подумай еще.
— Я все обдумала — я хочу этого.
— Какая покладистость! Ну что ж, возможно, ты права.
Когда где-то рядом бродит любовник, неполный брак следует завершить. Но
предупреждаю тебя в третий, в последний раз, — подумай!
— Таково мое желание… о, боже!
— Почему ты сказала «о, боже!»?
— Не знаю.
— Нет, знаешь. Но… — Он задержался хмурым взглядом
на ее хрупкой фигурке, жавшейся перед ним в ночной рубашке, и, помолчав,
сказал: — Ну что ж, так я и думал, что этим кончится. Я ничем тебе не обязан
после всего, что было, но я поверю тебе на слово, принимаю и прощаю тебя.
Он обнял ее и хотел взять на руки. Она отпрянула.
— Что такое? — Впервые за все время в его голосе
прозвучала суровость. — Ты снова за старое?
— Нет, Ричард, я… я не думала…
— Ты хотела войти ко мне?
— Да.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Да. Это мой долг.
Поставив подсвечник на комод, он пропустил ее в комнату,
поднял на руки и поцеловал. На ее лице мелькнула тень отвращения, но она
стиснула зубы и не проронила ни звука.
Тем временем миссис Эдлин разделась и уже собиралась лечь в
постель, но вдруг подумала: «А не пойти ли мне взглянуть, что там делается с
малюткой? Ну и ветер, ну и дождь!»
Вдова вышла на площадку лестницы и увидела, что Сью там нет.
«Вот бедняжка! Похоже, теперешние свадьбы больше смахивают на похороны. Этой
осенью пятьдесят пять лет минет, как поженились мы со стариком! Да, другие
нынче пошли времена!»
|
