 Увеличить |
VI
Когда Филотсон вернулся учительствовать в свой родной
Шестон, жители города приняли в нем участие и, по старой памяти, встретили его
с искренним почтением, хоть и не сумели оценить по достоинству его
разнообразных познаний, как оценили бы, вероятно, где-нибудь в другом месте. А
когда вскоре после приезда он ввел в свой дом хорошенькую жену, они и ее
встретили радушно, отметив, однако, про себя, что уж слишком она хорошенькая, и
горе ему, если он не будет как следует присматривать за ней.
Первое время после отъезда Сью ее отсутствие не вызывало
никаких толков. Через несколько дней ее место в школе заняла новая учительница,
но и это прошло незамеченным, так как Сью исполняла должность помощницы
Филотсона лишь временно. Однако когда месяц спустя Филотсон в разговоре со
знакомым случайно обмолвился, что не знает, где находится его жена, это
возбудило всеобщее любопытство, и обитатели города вскоре пришли к заключению,
что Сью изменила мужу и сбежала от него. Подавленность Филотсона, его
рассеянность в часы занятий лишь придавали правдоподобие такому объяснению.
Филотсон отмалчивался, сколько мог, делая исключение
лишь для Джиллингема, однако врожденная честность и прямота заставили его
заговорить, как только о поведении Сью пошли ложные слухи. Как-то утром, в
понедельник, в школу зашел председатель школьного комитета и, побеседовав о
делах, отвел Филотсона в сторону, чтобы их дальнейший разговор не услышали
ученики.
— Извините меня, Филотсон, но поскольку все говорят о
ваших семейных делах… Правда ли; что жена ваша не уехала в гости, а тайно
сбежала со своим любовником? Если так, весьма вам — сочувствую.
— Можете не сочувствовать. И никакого секрета здесь
нет.
— Значит, она поехала навестить друзей?
— Нет.
— Так что же случилось?
— Она уехала при обстоятельствах, обычно вызывающих
сочувствие к мужу. Но я сам дал ей свое согласие.
Председатель смотрел на него, ничего не понимая.
— Я говорю вам то, что есть, — с досадой продолжал
Филотсон. — Она попросила отпустить ее к любимому человеку, и я отпустил ее.
Почему бы нет? Она взрослый человек, и это вопрос ее совести, а не моей. Я не
тюремщик. Больше я ничего не хочу объяснять и прошу вас оставить этот допрос.
Школьники заметили серьезное выражение на лицах обоих мужчин
и, придя домой, рассказали родителям, что с миссис Филотсон приключилась
какая-то история. Затем служанка Филотсона, девочка только что со школьной
скамьи, рассказала, как он помогал своей жене укладываться в дорогу, предлагал
ей денег и написал дружеское письмо ее молодому человеку с просьбой
позаботиться о ней. Взвесив обстоятельства дела, председатель переговорил с
другими членами комитета, и Филотсону предложили явиться для дачи объяснений.
После продолжительной беседы учитель, по обыкновению бледный и усталый,
вернулся домой. Там его ожидал Джиллингем.
— Ты был прав; — произнес Филотсон, тяжело опускаясь на
стул. — Мне предложили подать в отставку по причине моего недостойного
поведения: я, видишь ли, дал свободу своей измаявшейся жене или, как они
выражаются, поощрил прелюбодеяние. Но я не уйду по своей воле!
— Я бы, пожалуй, ушел.
— А я не уйду. Какое им дело? В конце концов, это вовсе
не отражается на моих учительских способностях. Пусть сами уволят меня, если
хотят.
— Если ты подымешь шум, дело попадет в газеты, и ты не
получишь места ни в одной школе. Комитет ведь должен считаться с тем, что ты
наставник юношества, в этом смысле твой поступок влияет на общественную
нравственность, и общепринятой точки зрения твою позицию оправдать нельзя. Ты
уж позволь мне это сказать.
Но Филотсон не желал слушать своего друга.
— Мне все равно, — заявил он. — Я не уйду,
пока меня не выгонят, хотя бы потому, что, уходя добровольно, я как бы признаю,
что поступил неправильно. А между тем я с каждым днем все более убеждаюсь, что
я прав и перед богом, и с точки зрения простой, неизвращенной человечности.
Джиллингем понимал, что его строптивый друг не сможет долго отстаивать
такие взгляды, но не стал спорить, и не прошло и четверти часа, как Филотсоку
вручили официальное уведомление об увольнении. Чтобы написать его, члены
комитета специально задержались после ухода учителя. Он заявил, что не согласен
с увольнением, и передал дело на решение собрания горожан, куда к отправился
сам, хотя выглядел совсем больным и Джиллингем уговаривал его остаться дома.
Филотсон взял слово и так же твердо, как в разговоре со своим другом, возражал
против решения комитета, утверждая, что речь идет о его личных, семенных делах,
которые никого не касаются. Комитет опроверг его заявление, указав, что всякие
ненормальности в личной жизни учителей также подлежат контролю со стороны
комитета, поскольку они затрагивают нравственность обучаемых. На это Филотсон
ответил, что не видит, каким образом проявление милосердия может повредить
нравственности.
Зажиточные и уважаемые граждане города, как один, ополчились
против Филотсона, но, к немалому его удивлению, у него оказались и неожиданные
защитники числом более десяти человек.
Как уже говорилось выше, Шестон служил пристанищем разного
рода бродягам, стекавшимся в Уэесекс на многочисленные базары я ярмарки в
летние и осенние месяцы. И вот, хотя Филотсон никогда не водил с ними компании,
они доблестно выступили в защиту заведомо проигранного дела. В числе их были
два коробейника, владелец тира с двумя помощницами, заряжавшими ружья, два
боксера, хозяин карусели, пряничник, две торговки метлами, выдававшие себя за
вдов, и владельцы силомера и качелей.
Эта благородная фаланга сочувствующих и еще несколько
присоединившихся к ним независимых, у которых семейная жизнь тоже шла не совсем
гладко, подходили к Филотсону и горячо пожимали ему руку, после чего в таких
сильных выражениях высказывали свое мнение собравшимся, что дело дошло до
потасовки, в пылу которой было разбито три окна и сломана классная доска,
манишка городского советника оказалась залита чернилами, а церковного старосту
так ударили картой Палестины, что голова его насквозь проткнула Самарию; много
было наставлено синяков и разбито носов, в том числе, к общему ужасу, нос
приходского священника, пострадавшего от усердия какого-то просвещенного
трубочиста, ставшего на сторону Филотсона. Увидев кровь на лице священника,
Филотсон чуть не застонал от сознания неловкости и унизительности происшедшего
и горько пожалел, что не принял предложенную ему отставку, а вернувшись домой,
почувствовал себя так плохо, что слег и на другой день не смог встать с
постели.
Это прискорбное и нелепое событие явилось для него началом
серьезной болезни. Он лежал в своей одинокой спальне в том трогательно-грустном
настроении, какое бывает у пожилого человека, осознавшего, что жизнь его как в
общественном, так и в личном плане сложилась неудачно. Джиллингем навещал его
по вечерам и однажды завел разговор о Сью.
— Ей все равно, есть я или нет, — сказал
Филотсон. — С чего бы ей мною интересоваться?
— Она не знает, что ты болен.
— Тем лучше для нас обоих.
— Где же она теперь живет со своим любовником?
— Наверное, в Мелчестере. По крайней мере, раньше он
жил там.
Джиллингем вернулся домой, подумал и написал Сью анонимное
письмо с расчетом, что оно как-нибудь дойдет до нее; письмо он вложил в
конверт, адресованный на имя Джуда в кафедральный собор. Оттуда оно было
направлено в Мэригрин, в Северном Уэссексе, а из Мэригрин в Олдбрикхем его
переслала вдова, в свое время ухаживавшая за бабкой Джуда, так как только она
одна и знала его теперешний адрес.
Через три дня вечером, когда солнце во всем своем
великолепии склонялось к закату над долиной Блекмур и окна Шестона казались
жителям этой долины огненными языками, больному учителю послышалось, что кто-то
подъехал к дому, и через минуту в дверь спальни постучали. Филотсон не ответил,
дверь нерешительно приоткрылась, и вошла Сью.
На ней был светлый весенний костюм, и в ее появлении было
что-то призрачно-нереальное, словно в комнату впорхнул мотылек. Он взглянул на
нее, покраснел, хотел было что-то сказать, но удержался.
— У меня нет тут никаких дел, — начала она,
наклонив к нему испуганное лицо. — Но до меня дошли слухи, что ты болен,
серьезно болен, и вот, зная, что ты допускаешь возможность иных отношений между
мужчиной и женщиной, чем плотская любовь, — я приехала.
— Я не так уж серьезно болен, дружок мой. Мне просто
нездоровится.
— Этого я не знала. Боюсь, что в таком случае мой
приезд ничем не оправдан.
— Да, да. Пожалуй, тебе лучше было бы не приезжать. То
есть я хочу сказать, что ты чуточку поспешила. Ну да ладно, пусть будет так.
Ты, наверное, ничего не слышала о событиях в нашей школе?
— Нет. А что?
— Я ухожу отсюда на другое место. Не поладил со
школьным комитетом, и мы решили расстаться — вот и все!
Ни в эту минуту, ни после Сью даже не догадывалась о том,
какие неприятности он навлек на себя, дав ей свободу. Ей это просто не приходило
в голову, а новостей из Шестона она не получала. Они немного поговорили о том,
о сем, и когда ему был подан чай, он приказал изумленной маленькой служанке
принести чашку чаю Сью. Эта молодая особа интересовалась их делами гораздо
больше, чем они предполагали: спустившись в кухню, она возвела глаза к небу и в
совершенном изумлении всплеснула руками. Во время чаепития Сью подошла к окну.
— Какой чудесный закат, Ричард! — проговорила она
задумчиво.
— Они почти всегда хороши, когда смотришь отсюда,
наверное, потому, что лучи пронизывают туман над долиной. Но это не для меня:
солнце не заглядывает в сумрачный угол, где я лежу.
— А может, ты полюбуешься им хоть сегодня? Небо словно
разверзлось над нами!
— И хотел бы, да не могу.
— Я помогу тебе.
— Нет… Кровать невозможно передвинуть.
— А вот посмотри, что я сделаю.
Она сняла со стены вращающееся в раме зеркало и поставила
его на подоконник так, чтобы в нем отражался закат, а затем стала
поворачивать до тех пор, пока отраженные лучи не упали на лицо Филотсона.
— Ну вот, теперь тебе видно, какое солнце огромное и
яркое! — воскликнула она. — Я уверена… я так надеюсь на то, что оно тебя
подбодрит!
В голосе ее была ласковость раскаявшегося ребенка, который
не знает, чем еще он может загладить свою вину.
— Странное ты создание, — печально усмехнулся
Филотсон, когда в глаза ему блеснуло солнце. — Вздумала вдруг приехать ко
мне после всего того, что между, нами произошло!
— Не будем ворошить прошлое! — быстро сказала
она. — Мне надо доспеть на омнибусе к ближайшему поезду. Джуд не знает,
что я здесь, потому что его не было дома, когда я выезжала, так что мне надо
поскорее вернуться. Я так рада, что тебе лучше, Ричард. Ты ведь не чувствуешь
ко мне ненависти? Ты всегда был таким добрым моим другом!
— Рад слышать, что ты так думаешь, — хрипло проговорил
он. — Нет, ненависти к тебе я не чувствую.
Пока шел этот отрывистый разговор, в комнате быстро
стемнело. Когда принесли свечи и Сью было пора уезжать, она вложила свою руку в
руку Филотсона, вернее, лишь слепа коснулась ее, так мимолетно было это
движение. Она отвернулась, и Филотсон заметил при этом, что у неё задрожали
губы и слезы набежали на глаза. Когда она почти совсем затворила за собой
дверь, он вдруг позвал ее?
— Сью!
Он понимал, что ему не следует этого делать, но не мог
удержаться. Она вернулась.
— Сью! — прошептал он. — Хочешь, помиримся?
Оставайся… Я все прощу, все забуду.
— Нет, нет, — поспешно возразила она, — ты не
можешь меня простить!
— Ты хочешь сказать, что фактически он уже стал твоим
мужем?
— Считай, что так. Он хлопочет о разводе со своей женой
Арабеллой.
— С женой? Для меня новость, то он женат!
— Это был неудачный брак.
— Как твой.
— Да, как мой. Он делает это не столько ради себя,
сколько ради нее. Она писала, что этим он окажет ей услугу, потому что она
сможет снова выйти замуж и жить, как все порядочные женщины. Джуд согласился.
— Жена?.. Услуга?.. Да, конечно, это услуга — дать ей
полную свободу, хотя мне это что-то не нравится… Но как бы там ни было, я могу
все простить, Сью.
— Нет, нет, я не могу вернуться к тебе после того, как
поступи ла так дурно!
В лице Сью мелькнул испуг, который охватывал ее всякий раз,
как Филотсон пытался выступать в роли мужа, а не друга. В таких случаях она
любым способом старалась оградить себя от его супружеских чувств.
— Мне надо идти. Я приеду еще раз, можно?
— Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты
осталась.
— Спасибо, Ричард, но мне надо идти. Раз ты не
настолько болен, как я думала, я не могу остаться.
— Ты его — с головы до ног! — сказал Филотсон так
тихо, что Сью не расслышала этих слов, закрывая за собой дверь.
Ее испугал порыв учителя, к тому же она стыдилась призваться
даже ему, какой неполноценной и несовершенной должна была казаться мужчине, та
любовь, которую она дарила теперь Джуду. Вот почему она не решалась сказать ему
о своих неопределенных отношениях с Джудом, и Филотсон терпел адские муки,
представляя себе, как это нарядное, носящее его имя существо, в котором
сочувствие к нему мешается с отвращением, нетерпеливо стремится домой, к своему
возлюбленному.
Джиллингем так близко принимал к сердцу дела Филотсона и так
за него беспокоился, что два, а то и три раза в неделю поднимался в Шестон по
круче холма, хотя путешествие в оба конца составляло около девяти миль и он
совершал его между чаем и ужином, после тяжелого рабочего дня в школе. Придя в
первый раз после посещения Сью, он застал своего друга в нижнем этаже и
заметил, что его апатия сменилась более спокойным и сосредоточенным
настроением.
— Она была у меня после твоего последнего
посещения, — сказал учитель.
— Кто? Миссис Филотсон?
— Да.
— Ага!
— Значит, вы помирились?
— Нет, она просто приехала поиграть полчасика в
заботливую сиделку, взбила своими белыми ручками мои подушки и уехала.
— Вот потаскушка, черт бы ее подрал!
— Что ты сказал?
— Ничего.
— Но все-таки?
— Я говорю: вот капризница, вот мучительница! Не будь
она твоей женой…
— А она и не жена мне, она жена другого, разве что не
по имени и не по закону. Разговор с ней навел меня на мысль, что для ее блага
мне следует полностью порвать законные узы, связывающие нас. Мне думается, я
смогу это сделать сейчас, после того, как она побывала у меня и отказалась
остаться, даже когда я сказал, что прощаю ее. Мне кажется, это облегчит дело
развода, хоть я и не сразу это сообразил. Что толку держать ее на привязи, раз
она мне уже не принадлежит? Я знаю, я абсолютно уверен в том, что она воспримет
такой шаг как величайшее благодеяние. Потому что если она сочувствует мне,
жалеет и даже оплакивает меня как близкого человека, как муж я ей невыносим и даже
противен — именно противен, не будем стесняться в выражениях, — а стало быть, у
меня остается лишь один достойный мужчины милосердный выход — завершить то, что
я начал. К тому же и с практической точки зрения ей лучше быть независимой. Я
безнадежно погубил свою карьеру, поступив так, как мне казалось лучше для нас
обоих, хотя она об этом не знает; теперь у меня впереди жестокая нужда, —
до самой могилы — так как в учителя меня больше не возьмут. Лишившись права
учительствовать, я, вероятно, весь остаток моих дней буду вынужден добывать
себе хлеб тяжким трудом, и одному это будет легче. Могу еще добавить, что на
мое решение повлияло известие о том, что Фаули тоже разводится.
— О-о, значит, у него тоже есть супруга? Любопытная
парочка, нечего сказать!
— Мм… Меня не интересует мое мнение по этому вопросу.
Скажу только, что развод не принесет Сью вреда и откроет ей возможность
счастья, о котором она до сих пор не мечтала; Они ведь смогут тогда пожениться.
Это им следовало сделать с самого начала.
Джиллингем помедлил с ответом.
— Едва ли я соглашусь с твоими обоснованиями, —
мягко проговорил он, так как привык уважать чужие взгляды, даже если их не
разделял. — Но решение твое считаю правильным; если только ты сможешь его
осуществить, в чем я сильно сомневаюсь
|
