 Увеличить |
IV
В своем деле он был искусным работником, мастером на все
руки, как и полагается быть ремесленнику в маленьких городах. В Лондоне
рабочий, высекающий из камня рельефную деталь лиственного орнамента, откажется
резать прилегающую к листве часть фриза, словно находя для себя унизительным
выполнять вторую половину единого целого. Когда в мастерской не хватало работы
по готическому фризу или украшению окон, Джуд нанимался делать надписи на
памятниках и могильных плитах и даже находил удовольствие в такой перемене
работы.
В следующий раз он увидел Сью, когда, стоя на приставной
лестнице, выполнял подобного рода работу в одной из церквей. Начиналось
короткое утреннее богослужение, и как только священник вошел, Джуд спустился с
лестницы и подсел к прихожанам, — их набралось человек шесть, — чтобы по
окончании молебна снова взяться за молоток. Только под конец он заметил среди
женщин Сью: ей пришлось сопровождать в церковь почтена мисс Фонтовер.
Джуд смотрел на ее изящные плечи, на то, как свободно и
непринужденно она вставала и снова садилась, как небрежно преклоняла колени, и
думал о том, как помощницей была бы ему эта англиканка при более
счастливых обстоятельствах. Вовсе не желание скорее приступить к работе
заставило его снова взобраться на лестницу, как только прихожане стали
расходиться, он просто не осмеливался здесь, в святом месте посмотреть в
лицо женщине, которая производила на него столь неизъяснимое впечатление.
Теперь, когда он уверился окончательно, что его влечение к ней носит чувственный
характер, три упомянутых веских довода против близкого знакомства со Сью
Брайдхед опять неотступно стояли перед ним. Но само собой разумеется человек не
может жить одной только работой, и уж во всяком случае, такому человеку, как
Джуд, необходимо было кого-нибудь любить. Другие не задумываясь кинулись бы к
ней, чтобы вкусить прелесть легкой дружбы в которой она едва ли могла бы
отказать, а там что бог пошлет. Джуд так не мог — поначалу.
В последующие дни, особенно же в одинокие вечеря он,
терзаясь душевно, замечал, что думает о ней все больше и больше, да еще находит
тайную сладость в этом недозволенном чувстве. Он везде чувствовал ее
присутствие; проходя мимо зданий, которые она посещала, он неизменно вспоминал
о ней и был вынужден признаться себе, что в этой борьбе совесть его, кажется
терпит поражение.
Разумеется, она все еще была для него идеалом, почти целиком
созданным его воображением. Быть может знакомство с нею излечило бы его от этой
нежданной и запретной страсти. Однако внутренний голос шептал ему, что хоть он
и желает этого знакомства, но излечиваться от своей страсти вовсе не желает.
Не оставалось никаких сомнений в том, что с точки зрения
общепринятой морали, которую он разделял, положение становится безнравственным.
Ибо для человека, которому по законам его страны разрешается любить до конца
дней своих только Арабеллу и который к тому же избрал тот путь, на какой он,
Джуд, стал, — полюбить Сью было прискорбным началом для его новой жизни.
Он был так твердо в этом убежден, что однажды, работая, по обыкновению, один в
деревенской церкви в окрестностях города, счел своим долгом обратиться к богу с
просьбой избавить его от этой слабости. Но, несмотря на все старания, молитва у
него не получилась. Он увидел, что невозможно просить, чтобы тебя избавили от
искушения, когда ты трижды жаждешь этого искушения. Тогда он нашел себе
оправдание. В конце концов, — сказал он себе, — нельзя считать, что
мною, как и в тот раз, владеет лишь чувственность. Я вижу, что она на редкость
умна, и мои чувства в какой-то мере вызваны потребностью в духовной близости и
доброте, которых мне так недостает в моем одиночестве. И он продолжал
боготворить ее, боясь признаться себе, что в этом крылся некий порок. Ибо
каковы бы ни были добродетели Сью, ее способности и религиозные чувства, отнюдь
не они пробудили его любовь к ней, — это было очевидно.
Как-то вскоре днем во двор-мастерскую каменщика нерешительно
вошла девушка и, приподняв юбки, чтобы они не волочились по белесой каменной
пыли, направилась через двор к конторе.
— Миленькая, — бросил один из рабочих, которого
звали дядюшка Джо.
— Кто такая? — спросил другой.
— Не знаю… Вижу ее то тут, то там. Постой, ну конечно
же, это дочка того головастого малого Брайдхеда, что работал по металлу в
церкви святого Силы лет десять назад, а потом уехал в Лондон. Не знаю, как
сейчас у него дела, думаю, не очень, раз она вернулась сюда.
Между тем девушка постучалась в контору и спросила, можно ли
видеть мистера Джуда Фауди. Как раз в это время Джуд куда-то отлучился; это
известие она выслушала с видимым разочарованием и тут же ушла. Когда Джуд
вернулся и ему рассказали о посетительнице, описав ее внешность, он воскликнул:
— Да ведь это моя кузина Сью!
Он выглянул на улицу, но она уже скрылась из виду. Больше он
уже не думал о том, чтобы умышленно избегать встречи с нею, и решил в тот же
вечер навестить ее. Придя домой, он нашел от нее записку — первую записку, один
из тех документов, которые сами по себе не представляют ничего особенного или
необыкновенного, однако, когда оглянешься на прошлое, оказывается, таят в себе
нечто невероятно важное. Полное неведение относительно надвигающейся драмы, о
коем свидетельствуют эти первые невинные послания женщины к мужчине или vice
versa[5] делает их тем более
выразительными и торжественными, а бывает, и зловещими, что по завершении драмы
послания эти перечитываются в ее огненно-грозовом либо мертвенно-бледном свете.
Послание Сью было самым бесхитростным и непринужденным. Она
называла его своим милым кузеном Джудом, сообщала, что лишь совсем недавно и
совершенно случайно узнала о его пребывании в Кристминстере, и упрекала за то,
что он не дал ей об этом знать. Они могли бы так приятно проводить время
вместе, писала она, ведь по существу она предоставлена самой себе и у нее нет
здесь, пожалуй, ни одного близкого друга. А теперь она, по всей вероятности,
скоро уедет, и случаи завести с ним дружбу будет упущен, возможно, навсегда.
При известии, что она уезжает, Джуд похолодел.
Ему и в голову не приходило, что это может случиться, и он
поспешил написать ей записку. Он будет ждать ее сегодня вечером, через час
после написания записки, у креста, выложенного на мостовой в знак принятых на
этом месте мук.
Отослав с мальчиком записку, он тут же пожалел, что сгоряча
предложил ей встретиться на улице, тогда как можно было просто зайти к ней.
Назначать свидание под открытым небом — так было принято в деревне, и потому ни
о чем другом он не подумал. Именно так встречался он, на свою беду, с
Арабеллой, но такой тонкой девушке, как Сью, это может показаться неприличным.
Однако поправить дело было уже нельзя, и за несколько минут до назначенного
срока он направился к условленному месту при свете только что зажженных
фонарей.
Широкая улица была безмолвна и почти пустынна, хотя час был
не поздний. На противоположной стороне он заметил фигуру — это была она, и они
оба одновременно двинулись к изображению креста. Но не успели они дойти до
него, как она крикнула:
— Не хочу, чтобы наша первая встреча произошла здесь!
Пройдем дальше.
Голос ее, решительный и звонкий, звучал взволнованно. Они
пошли параллельно друг другу, и Джуд, повинуясь ее воле, ждал, пока она не
подала знак к сближению. Они встретились как раз на том месте, где днем стояли
извозчики; в этот час тут никого уже не было.
— Прости, что я назначил встречу на улице, а не зашел к
тебе, — с робостью влюбленного начал Джуд. — Мне казалось, так мы сбережем
время, если вдруг захотим пройтись.
— О, все равно, — ответила она с дружеской
непринужденностью. — Собственно говоря, мне и позвать-то к себе некуда. Я
только подумала, что ты выбрал такое ужасное место… нет, пожалуй, нехорошо
говорить — ужасное… я хотела сказать, мрачное и зловещее, если вспомнить… Но
разве не смешно начинать разговор вот так, когда я даже не знакома с тобой? —
Она с любопытством окинула его взглядом, меж тем как Джуд старался не смотреть
на нее. — Ты как будто лучше знаешь меня, чем я тебя, — добавила она.
— Да… я тебя изредка видел.
— И знал, кто я, и не заговорил? Ну вот, а теперь я
уезжаю.
— Да, это очень грустно. У меня ведь нет здесь больше
друзей. Есть, правда, один старый друг, который живет где-то в этих краях, но
пока я еще не хочу с ним встречаться. Не знаю, может, ты слыхала о нем. Его
зовут Филотсон. Я думаю, теперь он уже приходский священник где-нибудь в
графстве.
— Нет, я знаю другого Филотсона, что живет неподалеку в
деревне, в Ламсдоне. Он школьный учитель.
— Как? Неужели это тот самый Филотсон? Нет, не может
быть! Все еще школьный учитель! А как его зовут? Уж не Ричард ли?
— Да, Ричард. Я посылала ему книги, но его самого ни
разу не видела.
— Стало быть, он так ничего и не добился!
Джуд помрачнел: где ему рассчитывать на успех, если даже сам
великий Филотсон потерпел неудачу? Он бы на целый день впал в отчаянье, если бы
получил это известие не от своей обожаемой Сью. Однако уже сейчас он ясно
представлял себе, как тяжело будет переживать крах планов Филотсона, когда она
уйдет и он останется один.
— Раз уж мы решили погулять, может, зайдем к нему? —
неожиданно предложил Джуд. — Еще не поздно.
Она согласилась, и они пошли вверх по холму через красивую
лесистую местность. Вскоре на фоне неба показались зубчатая башня и квадратная
колокольня, а за ними и школа. Они спросили первого встречного, бывает ли
мистер Филотсон в это время дома, и услышали в ответ, что он всегда дома.
Учитель вышел на стук со свечой в руке; лицо его, изможденное и похудевшее с
тех пор, как Джуд видел его в последний раз, выражало недоумение.
Не такой рисовалась воображению Джуда встреча с мистером
Филотсоном все эти годы, и безотрадное от нее впечатление мигом развеяло ореол,
которым был окружен в его глазах образ учителя с того дня, как они расстались.
Вместе с тем в нем пробудилось сочувствие к Филотсону как к человеку явно много
претерпевшему в жизни и перенесшему крах всех своих иллюзий. Джуд назвал себя и
сказал, что пришел повидаться с ним, своим старым другом, который был так добр
к нему в дни его детства.
— Я совершенно не помню вас, — задумчиво произнес
учитель. — Вы говорите, что были моим учеником? Очень может быть, но их прошло
тысячи через мою жизнь, разумеется, они так изменились, что я помню лишь
немногих, разве что самых последних.
— Это было в Мэригрин, — сказал Джуд, уже жалея,
что пришел.
— Да, да, я работал там некоторое время. А это тоже моя
бывшая ученица?
— Нет… это моя кузина… Я просил вас прислать мне
грамматики, если вы помните, и вы их прислали.
— Да, да! Помнится, было что-то такое.
— С вашей стороны это было очень любезно. Именно вы
направили меня на верный путь. В то утро, когда щы уезжали из Мэригрин и вещи
ваши уже лежали в повозке, вы пожелали мне всего доброго и сказали, что
намереваетесь окончить университет и вступить в лоно церкви, что ученая степень
— это то пробирное клейма, которое необходимо всякому, кто хочет чего-либо
добиться как теолог или преподаватель.
— Помню, я подумывал об этом про себя, но удивлен, что
не сохранил этого в тайне. Эту мечту я оставил давно.
— Зато я никогда не забывал об этом. Это-то и привело
меня в Кристминстер и побудило навестить вас сегодня.
— Заходите, — пригласил Филотсон. — Вместе с
вашей кузиной, разумеется.
Они вошли в гостиную с лампой под бумажным абажуром,
освещавшей три или четыре книги на столе. Филотсон снял его, чтобы лучше
разглядеть гостей, свет упал на выразительное лицо, живые черные глаза
и волосы Сью, на серьезное лицо ее брата и усталое лицо и фигуру самого
учителя — худощавого, задумчивого человека лет сорока пяти, с тонким, нервным
ртом. Он чуть сутулился в силу привычки и был одет в черный сюртук, слегка
лоснившийся от долгой носки на спине и на локтях.
Былая дружба мало-помалу возобновлялась: школьный учитель
рассказывал о своей жизни, брат и сестра — о своей. Он признался им, что иногда
все еще подумывает о духовной карьере и, хотя не имеет возможности осуществить
свое давнишнее намерение — принять сан, все же надеется приобщиться к церкви в
качестве лиценциата. А пока что, сказал он, его вполне устраивает настоящее
положение, вот разве что недостает помощника.
Ужинать они не остались и пошли обратно в Кристминстер, так
как Сью должна была рано вернуться домой. Несмотря на то что говорили они
только на обще темы, Джуд с изумлением убеждался, какая замечательная женщина
открывается ему в Сью. Она была сама трепетность, и казалось, будто все, что бы
она ни делал, имеет своим источником чувство. Какая-нибудь вдруг взволновавшая
ее мысль заставляла ее настолько ускорять шаг, что он едва поспевал за нею, а
ее щепетильность в некоторых вопросах могла быть принята за тщеславие. С тоскою
в сердце от отмечал, что любит ее теперь сильнее, чем до знакомства, тогда как
она питает нему всего лишь искренние дружеские чувства. И на обратном пути мрак
царил не только в нависшей над ними ночи, но и в его мыслях о ее отъезде.
— Зачем ты уезжаешь из Кристминстера? — спросил он
с сожалением. — Как ты можешь изменить городу, чья история связана с
такими громкими именами, как Ньюмен, Пьюзи, Уорд и Кэбл?
— Да… громкими. Но прогремят ли они в мировой
истории?.. И что за смешная причина к тому, чтобы остаться! Мне бы это и в
голову не пришло! — Она засмеялась. — Ничего не поделаешь, приходится
уезжать, — продолжала она. — Мисс Фонтовер, одна из совладелиц заведения,
в котором я служу, недовольна мной, а я ею, так что мне лучше уехать.
— Что у вас произошло?
— Она разбила мои статуэтки.
— Как! Нарочно?
— Да. Она нашла их у меня в комнате и хотя они
принадлежали мне лично, она швырнула их на пол и стала топтать ногами только
потому, что они пришлись ей; не по вкусу. У одной из статуэток она искрошила
каблуком руки и голову. Это было ужасно!
— Должно быть, они показались ей слишком католическими?
Наверное, она обозвала их папскими идолами и говорила о поклонении святым?
— Нет, не то. Дело обстояло совсем иначе.
— Вот как? Тогда я не понимаю!
— Мои святые заступники не понравились ей совсем по
другой причине. Я не стерпела и заявила ей свое неудовольствие. Кончилось тем,
что я решила уехать и найти такую работу, при которой я буду более независима.
— А не взяться ли тебе снова за преподавание? я слыхал,
ты когда-то занималась этим.
— Я не думала возвращаться к преподаванию, потому что
делала успехи как рисовальщица.
— Пожалуйста, позволь мне попросить Филотсона, чтобы он
разрешил тебе попробовать свои силы в его школе, хорошо? Если работа тебе
понравится, ты сможешь поступить в педагогический колледж и стать настоящей
учительницей с дипломом и зарабатывать тогда будешь вдвое больше, чем любой
рисовальщик или церковный художник, и свободней будешь вдвое.
— Что ж, попроси. А теперь я должна идти. До свиданья,
милый Джуд! Я так рада, что мы наконец познакомились. Мы ведь не будем
ссориться только из-за того, что ссорились наши родители, правда?
Не смея даже показать, до какой степени он с ней согласен,
Джуд свернул в тихую улицу, на которой жил.
Им теперь владело одно желание — удержать Сью Брайдхед возле
себя, не считаясь с последствиями, и на другой же вечер он опять отправился в
Ламсдон, не рассчитывая на убеждающую силу письма. Учитель не ожидал такого
предложения.
— По правде говоря, мне бы нужен помощник для старших
учеников, — сказал он. — Конечно, и ваша кузина могла бы подойти, но у нее
нет опыта. Ах, есть, вы говорите? И она всерьез хочет избрать профессию
учителя?!
Джуд ответил, что, по его мнению, Она к этому расположена, и
принялся так чистосердечно превозносить ее врожденные педагогические
способности, которые внезапно в ней обнаружил, что учитель согласился взять ее в
помощницы, но по-дружески внушил Джуду, что если его кузина не намерена всерьез
работать на этом поприще и не будет рассматривать этот шаг как первую ступень
ученичества, за которой последует вторая — обучение в педагогическом училище,
она только понапрасну, потеряет время, по сути даром получая деньги.
На другой день после этого посещения Филотсон получил от
Джуда письмо, в котором тот сообщал, что еще раз говорил с кузиной, что ее все
больше начинает увлекать мысль о преподавании, словом, что она согласна
приехать. Одинокому немолодому учителю и в голову не пришло, что пылкими
стараниями Джуда устроить эти дело руководили какие-либо иные чувства по
отношению к Сью чем естественное желание помочь родственнице.
|
