Глава V
Я был
так утомлен, что, несмотря на страх и тревогу, сейчас же крепко заснул.
Проснулся
я с ощущением, что проспал очень долго. И прежде всего подумал: «Какой удивительный
я видел сон! Не проснись я сейчас, меня повесили бы, или утопили, или сожгли,
или… Подремлю еще до гудка, а там пойду на оружейный завод и посчитаюсь с
Геркулесом».
Но тут
загремели ржавые цепи и петли, свет хлынул мне в глаза, и передо мною возник
этот мотылек Кларенс! Я разинул рот и чуть не задохнулся от изумления.
– Что! –
сказал я. – Ты еще здесь? Сон кончился, а ты остался? Пропади!
Но он,
со свойственным ему легкомыслием, только рассмеялся и принялся потешаться над
моим печальным положением.
– Ну
что же, – сказал я, сдаваясь. – Пусть сон продолжается. Я не
тороплюсь.
– Какой
сон?
– Как
какой? Мне снится, что я нахожусь при дворе короля Артура, которого никогда не
было, и что я разговариваю с тобой, хотя ты тоже всего только плод моего
воображения…
– Ах,
вот как! А то, что тебя завтра сожгут, – это тоже сон? Хо-хо! Ну-ка, что
ты мне на это скажешь?
Эти
слова заставили меня содрогнуться. Я начал понимать, что сон это или не сон,
положение мое крайне серьезно; ибо я по опыту знал, что сны порой бывают ярки,
как настоящая жизнь, и быть сожженным, хотя бы и во сне, далеко не шутка, и
нужно во что бы то ни стало попытаться всеми правдами и неправдами избежать
этого. И я начал умолять пажа:
– Ах,
Кларенс, милый мальчик, мой единственный друг… ведь ты мне друг, не правда
ли?.. Не покинь меня. Помоги мне бежать отсюда!
– Да
ты понимаешь, о чем ты говоришь? Удрать? Да тут во всех проходах стоят воины.
– Верно,
верно. Но сколько их, Кларенс? Неужели их много?
– Человек
двадцать. На побег нет никакой надежды.
Помолчав,
он нерешительно добавил:
– Побег
невозможен и по другим причинам, более важным.
– По
другим причинам? По каким же?
– Говорят…
Нет, я не смею!.. Не смею!..
– Мой
бедный мальчик, в чем дело? Отчего ты побледнел? Отчего ты так дрожишь?
– Ох,
как мне не дрожать! Я бы все рассказал тебе, но…
– Полно,
полно, будь отважен, будь мужчиной! Расскажи мне все, мой славный мальчик!
Он
колебался между желанием рассказать и страхом; затем он подкрался к двери, выглянул,
прислушался, наконец подошел «о мне вплотную, нагнулся к самому моему уху и
сообщил мне ужасную тайну; он ежился от страха, словно говорил о вещах, одно
упоминание о которых грозит смертью.
– Мерлин,
полный злобы, оплел чарами эту темницу, и теперь во всем королевстве не найти
столь отчаянного человека, который согласился бы перешагнуть ее порог вместе с
тобою! Ну вот, я все тебе сказал, и да спасет меня господь! Ах, будь добр ко
мне, будь милосерд к несчастному мальчику, который пожелал тебе блага; ибо,
если ты выдашь меня, я пропал!
Давно
уже я так от души не смеялся. Я закричал:
– Мерлин
оплел чарами темницу! Мерлин, вот оно что! Этот дешевый старый обманщик, этот
болтливый старый осел! Вздор, чистейший вздор, глупейший вздор на свете!
По-моему, из всех ребяческих, идиотских, дурацких и трусливых суеверий это
самое… Да ну его к черту, этого Мерлина!
Не успел
я кончить, как Кларенс уже стоял передо мной на коленях; он, казалось, обезумел
от страха.
– О,
берегись! Твои слова ужасны! Если ты будешь так говорить, эти стены могут обрушиться
и задавить нас. О, отрекись от своих слов, пока еще не поздно!
Этот
странный испуг навел меня на размышления и внушил мне хорошую мысль. Если здесь
все столь же честно и добросовестно, как Кларенс, верят в жульнические проделки
Мерлина и так его боятся, так почему бы умному человеку вроде меня не воспользоваться
своими преимуществами? Я стал размышлять и выработал план действий. Затем
сказал:
– Встань.
Возьми себя в руки. Посмотри мне в глаза. Ты знаешь, отчего я смеюсь?
– Нет,
не знаю, но, ради пресвятой богородицы, не смейся больше.
– Я
скажу тебе, отчего я смеюсь. Оттого, что я сам чародей!
– Ты?!
Пораженный
мальчик отпрянул от меня и затаил дыхание – этого он не ожидал! Он сразу же
проникся ко мне необычайным уважением. Я это заметил; по-видимому, в этом
сумасшедшем доме от обманщика не требуют никаких доказательств, все готовы и
без доказательств поверить ему на слово. Я продолжал:
– Я
знаю Мерлина уже семьсот лет. Он…
– Семьсот…
– Не
перебивай меня. Он тринадцать раз умирал и тринадцать раз воскресал под новыми
псевдонимами: Смит, Джонс, Робинсон, Джексон, Питерс, Хаскинс, Мерлин – каждый
раз у него новый псевдоним. Триста лет тому назад я встречался с ним в Египте;
я встречался с ним в Индии пятьсот лет назад; всюду он становился мне поперек
дороги, и это мне в конце концов надоело. Колдун он ерундовый: знает несколько
старых трюков, никогда не шел он дальше самого начала – и никогда не пойдет. В
провинции он еще может сойти – «только один раз, проездом»… Но выдавать себя за
знатока, да еще в присутствии настоящего мастера, – это уже нахальство. Слушай,
Кларенс, я всегда буду твоим другом, и ты тоже должен поступать со мной
по-дружески. Сделай мне одолжение. Скажи королю, что я сам чародей, великий
Эй-Ты-Плюхни-В-Грязь, вождь всех чародеев, и втихомолку подготовляю для них
такое бедствие, что от них перья полетят, – пусть только посмеют
послушаться сэра Кэя. Ты согласен передать это от меня королю?
Несчастный
мальчик находился в таком состоянии, что с трудом отвечал мне. Он был до того
напуган, растерян, сбит с толку, что жалко было смотреть на него. Однако он все
обещал, а от меня потребовал только клятвы, что я навсегда останусь его другом
и никогда не обращу против него свое чародейство. Затем он ушел, держась рукой
за стену, словно у него кружилась голова.
Внезапно
я сообразил, что поступил очень неосторожно. Успокоившись, мальчик, конечно,
удивится тому, что я, такой могущественный чародей, прошу его, ребенка, помочь
мне выбраться из темницы; он попробует связать одно с другим, все сопоставит и
сразу поймет, что я обманщик.
Целый
час я сетовал о своем промахе и ругал себя всякими словами. Но вдруг мне пришло
в голову, что эти глупцы не рассуждают, что они никогда не связывают одно с
другим, ничего не сопоставляют, что все их разговоры доказывают полную
неспособность замечать противоречия. И я успокоился.
Но так
уж устроено на свете, что человек, перестав беспокоиться об одном, начинает беспокоиться
о другом. Я вдруг сообразил, что сделал еще одну ошибку: послал мальчика к его
повелителю с какими-то страшными угрозами; он наговорит, что я, сидя здесь, в
уединении, собираюсь наслать на них какую-то беду, – а ведь люди, столь
жадно верящие в чудеса, несомненно, столь же жадны и до самих чудес. Что будет,
если меня попросят сотворить какое-нибудь чудо? Предположим, меня спросят,
какое именно бедствие я готовлю? Да, я сделал ошибку, нужно было сперва
придумать это бедствие. Что сделать? Что сказать им, чтобы оттянуть время? Я
снова волновался, отчаянно волновался… Шаги! Идут. На размышление у меня только
одна минута… Готово! Придумал. Все в порядке.
Меня спасет
затмение. Я внезапно вспомнил, как не то Колумб, не то Кортес,[18] не то кто-то другой в
этом роде, находясь среди дикарей, воспользовался затмением как лучшим козырем
для своего спасения, и в душе моей проснулась надежда. Этот козырь выручит и
меня: я могу воспользоваться им, не боясь упрека в подражании, потому что я
применю его почти на тысячу лет раньше, чем они.
Вошел
Кларенс, покорный, подавленный, и сказал:
– Я
поспешил передать твои слова нашему повелителю королю, и он тотчас же вызвал меня
к себе. Он до смерти перепугался и хотел уже отдать приказ немедленно тебя
освободить, нарядить в роскошные одеяния и поселить с подобающими тебе
удобствами; но тут вошел Мерлин и испортил все; он стал убеждать короля, что ты
безумец и сам не понимаешь того, что говоришь; он заявил, что твоя угроза –
глупость и пустая похвальба. Они долго спорили, но в конце концов Мерлин
насмешливо сказал: «Почему он не назвал того бедствия, которое он нам готовит?
Потому, что он не может его назвать». Этим он заткнул рот королю, и король
ничего не мог ему возразить; но, поневоле вынужденный поступить с тобой
неучтиво, он умоляет тебя войти в его положение и назвать бедствие, которым ты
угрожаешь, – что это за бедствие и когда оно произойдет? О, прошу тебя, не
медли; всякое промедление удвоит и утроит опасности, собравшиеся над твоей
головой. О, будь благоразумен, назови то бедствие, которое ты собираешься нам
ниспослать.
Я долго
молчал, чтобы ответ мой прозвучал внушительно, и затем проговорил:
– Сколько
времени я сижу в этой яме?
– Тебя
бросили сюда вчера под вечер. Сейчас девять часов утра.
– Ага!
Значит, я прекрасно выспался. Сейчас девять часов утра! А тут темно, как в
полночь. Итак, сегодня двадцатое?
– Да,
двадцатое.
– А
завтра меня сожгут живьем?
Мальчик
содрогнулся.
– В
котором часу?
– Ровно
в полдень.
– Ну
ладно, я тебе скажу, что передать королю.
Я умолк
и целую минуту простоял перед мальчиком в зловещем молчании, затем заговорил
глубоким, размеренным, роковым голосом – и голос мой постепенно нарастал и
нарастал, пока не стал громовым; и я торжественно и величаво провозгласил свою
волю, – никогда в жизни я не говорил с таким благородным подъемом:
– Ступай
к королю и скажи ему, что завтра в полдень я покрою весь мир мертвой тьмой
полуночи; я потушу солнце, и оно никогда уже больше не будет сиять; земные
плоды погибнут от недостатка света и тепла, и люди на земле, все, до последнего
человека, умрут с голода!
Я сам
вынес мальчика за порог, так как от страха он потерял сознание. Я передал его
солдатам и вернулся в камеру.
|
