Увеличить |
Глава XXX
Трагедия усадьбы
В
полночь все кончилось, и мы сидели рядом с четырьмя трупами. Мы укрыли их теми
тряпками, какие нам удалось найти, и ушли, затворив за собою дверь. Их дом
должен был стать их могилой, ибо отлученных от церкви нельзя хоронить по
христианскому обряду, в освященной земле. Они были как псы, как дикие звери,
как прокаженные, и ни одна душа, надеющаяся на вечную жизнь, не согласилась бы
пожертвовать своей надеждой, войдя в соприкосновение с этими осужденными и
отверженными.
Мы не
успели отойти, как вдруг я услышал звук шагов по песку. Мое сердце забилось.
Нельзя, чтобы видели, как мы выходим из этого дома. Я оттащил короля за полу,
мы попятились и спрятались за углом хижины.
– Теперь
мы в безопасности, – сказал я, – но чуть не попались. Если бы ночь
была светлее, этот прохожий непременно увидел бы нас, он проходил так близко.
– Быть
может, это вовсе не человек, а зверь?
– Возможно.
Но человек это или зверь, а нам нужно постоять здесь и подождать, пока он
уйдет.
– Тише!
Он идет сюда.
Король
был прав. Шаги приближались к нам, направляясь прямо к хижине. Очевидно, это
зверь, и нам нечего бояться. Я уже собирался идти, но король положил руку на
мое плечо. Наступила тишина, потом кто-то чуть слышно постучал в дверь хижины.
Я вздрогнул. Стук повторился, и мы услышали осторожный голос:
– Мама!
Отец! Мы вышли на волю и принесли вам вести! От них побледнеют ваши щеки, но
развеселятся сердца. Нельзя терять ни мгновения, нужно бежать! И… но отчего они
не отвечают? Мама! Отец!
Я
увлекал короля подальше от двери, шепча:
– Идем!
Теперь мы можем выйти на дорогу.
Король
медлил, не хотел уходить, но тут мы услышали, как дверь открылась, и поняли,
что эти несчастные уже рядом со своими мертвецами.
– Идем,
повелитель! Сейчас они зажгут свет, и то, что мы услышим, разобьет ваше сердце.
Он
больше не колебался. Едва мы вышли на дорогу, я побежал, и король, забыв о
своем сане, побежал тоже. Мне тяжело было думать о том, что сейчас происходит в
хижине. Стараясь отогнать неприятные мысли, я заговорил о первом, что мне
пришло на ум:
– Я
болел той болезнью, от которой умерли эти люди, и мне нечего бояться, но если
вы не болели ею…
Он
перебил меня, сказав, что он в тревоге: его мучает совесть.
– Эти
молодые люди, по их словам, вышли на волю. Но как? Вряд ли лорд сам освободил
их.
– О
нет! Не сомневаюсь, что они удрали!
– Вот
это меня и тревожит; я опасаюсь, что они удрали, и твои слова подтверждают мои
опасения.
– Я
не стал бы это называть опасениями. Я подозреваю, что они удрали, но, если это
так, я ничуть не огорчен.
– Я
тоже не огорчен… но…
– В
чем же дело? Что может вас тревожить?
– Если
они удрали, наш долг повелевает нам поймать их и доставить лорду, ибо нехорошо,
если человек столь знатный потерпит тяжкую обиду от людей низкого звания.
Вот оно,
опять! Он способен был видеть только одну сторону дела. Так он был воспитан, в
его венах текла кровь предков, отравленная бессознательной жестокостью,
передаваемая по наследству длинной цепью сердец, из которых каждое еще
добавляло отравы. Посадить в тюрьму этих людей без всякого доказательства вины
и уморить голодом их родителей – это не беда, так как они всего только
крестьяне и покорны воле и прихотям своего лорда, какими бы страшными ни были
эти прихоти. Но если они разобьют столь неправедно наложенные на них оковы –
это дерзость, которую не может терпеть ни один порядочный человек, сознающий
свой долг по отношению к своей священной касте.
Целыхполчаса
старался я отвлечь его от этих мыслей, но безуспешно; наконец одно внешнее
событие отвлекло его: поднявшись на вершину небольшого холма, мы увидели вдали
красное зарево.
– Пожар, –
сказал я.
Я вообще
очень интересовался пожарами, так как начал вводить страховое дело, одновременно
тренируя лошадей и строя машины, чтобы завести со временем пожарную команду.
Попы восставали против моих проектов страхования от огня и несчастных случаев,
утверждая, что это дерзостная попытка помешать проявлению божьей воли; когда же
я доказывал, что я вовсе не пытаюсь идти против божьей воли, а лишь стремлюсь
смягчить тяжкие последствия ее проявления, они утверждали, что смягчать
суровость божьей кары – не меньшая дерзость. Они мешали мне, но тем не менее
страхование от несчастных случаев у меня налаживалось. Как правило, рыцари были
глупы и невежественны, и эти торговцы суевериями легко могли их убедить самыми
убогими доводами; но даже рыцари оказывались иногда способными понять
практическую сторону вопроса – и потому в последнее время при уборке после
турниров в каждом шлеме непременно находили квитанцию моего общества
страхования жизни от несчастных случаев.
Мы
стояли в глубоком мраке и безмолвии, глядя на алевшее вдалеке зарево, и
старались объяснить себе значение отдаленного рокота, то тихого, то более громкого.
Иногда казалось, что он приближается, и мы уже надеялись отгадать его причину,
но он вдруг затихал и удалялся, унося с собой свою тайну. Мы спустились с холма
и пошли извилистой тропинкой в ту сторону, откуда доносился шум, и погрузились
в непроглядный мрак, оказавшись между двумя стенами высоких деревьев. Так шли
мы около полумили вниз по скату, а рокот становился все слышнее, и все
явственнее ощущали мы приближение грозы по внезапным порывам ветра, по слабым
вспышкам молний, по угрюмому ворчанию отдаленных раскатов грома. Я шагал
впереди и вдруг наткнулся на что-то мягкое и грузное, слегка поддавшееся под
моею тяжестью; блеснула молния, и на расстоянии фута от моего лица я увидел
перед собой искаженное лицо человека, висевшего на ветке дерева, – казалось,
оно корчило рожи. Это было омерзительное зрелище. Раздался оглушительный грохот
грома, и небеса прорвались: дождь хлынул, как во времена потопа. Тем не менее
разве мы не обязаны были перерезать веревку, на которой висел этот человек, чтобы
узнать, не теплится ли в нем еще жизнь? Ослепительные молнии сверкали одна за
другой, и было то светло, как в полдень, то темно, как в полночь. Повешенный
был то отчетливо виден, то исчезал во мраке. Я сказал королю, что мы должны
перерезать веревку. Но король возразил:
– Если
он повесился сам, значит, он желал, чтобы его имущество досталось его лорду;
так пусть он висит. Если же его повесили, значит, имели право его
повесить, – и пусть он висит.
– Но…
– Никаких
«но», оставь его висеть. Есть и еще причина. Когда опять сверкнет молния, погляди
вперед.
В
пятидесяти ярдах от нас болтались еще двое повешенных.
– В
такую погоду нет смысла оказывать бесполезные любезности мертвецам. Они уже не
в состоянии поблагодарить тебя. Идем. Мы тут зря теряем время.
Слова
эти были разумны, и мы пошли дальше. На протяжении мили мы при блеске молний
насчитали еще шесть повешенных. Это было пренеприятное путешествие. Рокот,
который мы слышали раньше, превратился в рев человеческих голосов. Мимо нас во
мраке промчался убегающий человек. Толпа мужчин догоняла его. Они исчезли.
Потом опять человек и погоня за ним, и опять, и опять. Внезапный поворот
тропинки – и мы очутились перед пожаром. Горела большая помещичья усадьба, и от
нее уже почти ничего не осталось. И всюду были люди убегавшие и люди, гнавшиеся
за ними.
Я
предостерег короля, что это не безопасное место для прохожих. Лучше держаться подальше
от света и подождать. Мы отошли в сторону и спрятались на опушке леса. Отсюда
мы видели мужчин и женщин, за которыми гналась толпа. Эта страшная работа
продолжалась почти до рассвета. Затем пожар стал угасать, гроза миновала, крики
бегущих смолкли, и снова воцарились темнота и безмолвие.
Мы
осторожно двинулись вперед. Мы очень устали и очень хотели спать, но шли до тех
пор, пока пожарище не осталось далеко позади. Мы попросили гостеприимства в
хижине угольщика и отдали себя в руки судьбы. Жена угольщика уже встала, но он
сам все еще спал на соломе, которой был покрыт глиняный пол. Женщина, казалось,
встревожилась, но я объяснил ей, что мы путники, сбились с дороги и проблуждали
в лесу всю ночь. Тогда она стала разговорчивой и спросила, слыхали ли мы об
ужасах, которые произошли в Аббласурской усадьбе.
Да, мы
слыхали о них, но сейчас мы хотим только спать.
Король
добавил:
– Продайте
нам свой дом и уходите, так как мы можем вас заразить. Мы недавно были возле
людей, которые умерли от Пятнистой Смерти.
Это было
благородно с его стороны, но излишне. Почти у всех его подданных были рябые,
как вафельница, лица. Я давно уже заметил, что женщина и ее муж тоже были
рябые. Она приняла нас радушно и без тени страха. Предложение короля потрясло
ее; немалое событие – наткнуться на человека в крестьянской одежде, который
готов купить дом, чтобы провести в нем одну ночь. Это внушило ей такое почтение
к нам, что она изо всех сил старалась устроить нас поудобнее.
Мы
проспали почти весь день и проснулись такими голодными, что крестьянская пища показалась
королю очень вкусной, хотя ее было мало и разнообразием она не отличалась: лук,
соль и черный овсяный хлеб. Хозяйка стала рассказывать нам о вчерашних
событиях.
Часов в
десять или одиннадцать вечера, когда все уже легли спать, усадьба загорелась. Соседи
кинулись на помощь, и вся семья лорда была спасена, но сам он исчез. Это всех
очень огорчило, и два стражника пожертвовали жизнью, разыскивая его драгоценную
особу в горящем здании. Потом нашли его труп; он лежал в трехстах ярдах от
усадьбы, связанный, с кляпом во рту и с множеством колотых ран.
Чьих рук
это дело? Подозрение пало на скромную семью по соседству, с которой барон не
так давно обошелся особенно сурово; а с этой семьи перекинулось на родных и
близких. Подозрения было достаточно: ливрейная челядь лорда возглавила
крестовый поход против этих людей, и вся округа примкнула к нему. Муж нашей
хозяйки тоже принимал участие в погоне и вернулся только на рассвете. Теперь он
ушел, чтобы узнать, чем все кончилось. Пока мы беседовали, он возвратился. Его
рассказ был страшен. Восемнадцать человек повешены или убиты; два стражника и
тринадцать узников погибли в огне.
– А
сколько узников находилось в подземелье?
– Тринадцать.
– И
все они погибли?
– Да,
все.
– Но
ведь люди успели спасти семью лорда. Почему же они не спасли никого из узников?
Наш
хозяин удивился и сказал:
– Кто
же станет открывать казематы в такую минуту? Ведь заключенные разбежались бы.
– Ты
хочешь сказать, что никто не открыл казематов?
– Никто
даже не подошел к тюрьме. Замки были крепкие, и достаточно было поставить часового,
чтобы изловить всякого, кто попытается удрать. Но ловить никого не пришлось,
значит, никто и не удрал.
– Нет,
трое удрали, – сказал король, – и ты хорошо сделаешь, если объявишь
об этом и направишь правосудие на их след, ибо это они убили барона и подожгли
дом.
Я так и
знал, что он этим кончит. Вначале угольщик и его жена были взволнованы таким
известием и приготовились сейчас же бежать, чтобы рассказать соседям, но
внезапно что-то новое мелькнуло в их глазах, и они стали нас расспрашивать. Я
сам отвечал на их вопросы и внимательно наблюдал за их лицами. Я с
удовольствием заметил, что, узнав, кто были трое бежавших, наши хозяева уже
только делали вид, будто торопятся оповестить соседей. Король не заметил
перемены, и я был рад этому.
Я
заговорил о других подробностях событий минувшей ночи, и наши хозяева вздохнули
с облегчением.
Самым
печальным в этом деле была та готовность, с какой угнетенные набросились на
своих же братьев, защищая общего угнетателя. Этот мужчина и эта женщина,
по-видимому, считают, что в ссоре человека, принадлежащего к их собственному
классу, с их лордом им естественнее и выгоднее стать на сторону своего
господина и сражаться за него, даже не вникая в то, кто прав и кто виноват.
Этот угольщик помогал вешать своих соседей, и помогал усердно, хотя отлично
знал, что против этих людей нет никаких улик, а одни только смутные подозрения;
и ни он, ни его жена не видели в том ничего ужасного.
Это было
тяжело для человека, мечтавшего о республике. Мне вспомнилось время тринадцать
веков спустя, когда «белые бедняки» нашего Юга, всегда презираемые и
притесняемые рабовладельцами, бедствовавшие как раз потому, что вокруг них
существовало рабство, малодушно поддерживали рабовладельцев во всех
политических движениях, стремившихся сохранить и продлить рабство, и, наконец,
даже взяли ружья и проливали кровь свою за то, чтобы не погибло то самое
учреждение, которое их принижало. В этом прискорбном историческом событии
единственной искупающей чертой было то, что втайне «белые бедняки» ненавидели
рабовладельцев и чувствовали, что покрывали себя позором. Это чувство никак
внешне не проявило себя, но оно существовало и при благоприятных
обстоятельствах могло проявиться; а это уже немало, так как доказывает, что в
глубине души человек остается человеком, даже когда человечность его внешне ни
в чем не проявляется.
Как
выяснилось, наш угольщик был родным братом тех южных «белых бедняков» отдаленного
будущего.
Король
наконец стал выказывать нетерпение и сказал:
– Если
вы будете болтать здесь весь день, правосудие пострадает. Вы думаете, преступники
так и будут сидеть в доме своего отца? Они улетят, они ждать не станут. Вы
должны добиться, чтобы по их следу направили всадников.
Женщина
слегка побледнела, а у ее мужа вид был растерянный и нерешительный.
Я
сказал:
– Пойдем,
друг, я провожу тебя и покажу тебе, в каком направлении они могли удрать. Если
бы они обвинялись в уклонении от платежа податей или в каком-нибудь другом
пустяке, я постарался бы их защитить, но убийство знатного человека и поджог
его дома – дело другое.
Последнее
было сказано для короля, чтобы успокоить его. По дороге угольщик взял себя в
руки и зашагал увереннее, но особого усердия я в нем не заметил. Как бы
невзначай я спросил:
– Эти
люди твои родственники?
Он так
побледнел, что бледность стала заметна даже сквозь слой угольной пыли, покрывавшей
его лицо, и остановился дрожа.
– О
боже! Как ты об этом узнал?
– Я
ничего не знаю. Я случайно догадался.
– Бедные
мальчики, они пропали! А какие славные мальчики!
– Ты
и вправду собираешься донести на них?
Он не
знал, как отнестись к моему вопросу, и нерешительно ответил:
– Д-да.
– Значит,
ты просто негодяй!
Он так
обрадовался, словно я назвал его ангелом.
– Повтори
свои добрые слова, брат! Ты действительно хочешь сказать, что не выдашь меня,
если я не исполню свои долг?
– Долг?
У тебя есть одиндолг – молчать и дать этим людям уйти подальше. Они совершили
справедливое дело.
Он был
доволен; доволен, хотя и встревожен. Он поглядел по сторонам и, убедившись, что
мы одни, сказал вполголоса:
– Из
какой страны ты пришел, брат, что говоришь такие опасные слова и не боишься?
– Эти
слова нисколько не опасны, когда я говорю их человеку одного со мною сословия.
Ведь ты никому не скажешь, что слышал от меня эти слова?
– Я?
Скорее меня разорвут на части дикие кони.
– Тогда
дай мне сказать то, что я думаю. Я не боюсь повторить свои слова. Дьявольское
дело совершили вы вчера, повесив невинных. Старый барон получил по заслугам.
Будь моя воля, всех таких, как он, постигла бы та же участь.
Выражение
страха и подавленности сошло с лица моего спутника; он оживился, в глазах его
блеснула отвага.
– Если
даже ты шпион и слова твои только ловушка, в них такая отрада, что, ради того
чтобы слушать их снова и снова, я готов пойти на виселицу; такие речи – пир для
голодного. Дай теперь мне сказать и донеси на меня, если ты доносчик. Я помогал
вешать своих соседей потому, что я бы погиб, если бы не проявил усердия в
защите моего господина; все остальные помогали по той же причине. Все рады
сегодня, что он мертв, но все притворяются опечаленными и проливают лживые
слезы, чтобы обезопасить себя. Я все сказал, я все сказал! Никогда еще слова не
оставляли у меня во рту такого приятного вкуса, и в этом моя награда. Веди меня
теперь куда хочешь, хоть на эшафот, – я готов.
Вот
видите. Человек всегда остается человеком. Века притеснений и гнета не могут
лишить его человечности. Тот, кто полагает, что это ошибка, сам ошибается. Да,
любой народ таит в себе достаточно сил, чтобы создать республику, даже такой
угнетенный народ, как русский, и такой робкий и нерешительный, как немецкий;
выведите его из состояния покоя, и он затопчет в грязь любой трон и любую
знать. Мы еще увидим многое, будем же надеяться и верить. Сперва смягченная
монархия, до конца жизни Артура. Потом разрушение трона и упразднение
дворянства; дворянам придется заняться полезными ремеслами. Потом введение
всеобщего избирательного права и передача власти навеки в руки мужчин и женщин,
составляющих народ. Да, у меня пока еще нет причин отказываться от своей мечты.
|