Увеличить |
Глава XXVIII
Утром
четвертого дня, на восходе солнца, прошагав уже целый час в предрассветной прохладе,
я пришел к решению: короля необходимо выдрессировать! Так больше не может продолжаться,
его нужно взять в руки и добросовестно вымуштровать, иначе нам нельзя будет
войти ни в один жилой дом: даже кошки сразу поймут, что этот крестьянин
ряженый. Я предложил ему остановиться и сказал:
– Государь,
ваша одежда в полном порядке и не вызывает подозрений, но между вашей одеждой и
вашим поведением – бросающийся в глаза разлад. Военная выправка, царственная
осанка – нет, это никуда не годится. Вы держитесь слишком прямо, ваши взоры
слишком надменны. Царственные заботы не горбят спины, не приучают клонить
голову, не заставляют смотреть себе под ноги, не поселяют в сердце страх и
сомнение, которые делают голову понурой, а поступь неуверенной. Низкорожденный
человек вечно согбен под бременем горьких забот. И вам необходимо научиться
этому; вы должны подделать клейма бедности, несчастья, унижения, обид, которые
обесчеловечивают человека и превращают его в преданного, покорного раба,
радующего взор своего господина, – иначе младенцы отгадают, что вы
ряженый, и наша затея рухнет в первой же хижине, куда мы зайдем. Прошу вас,
попробуйте ходить вот так.
Король
внимательно посмотрел на меня и попытался мне подражать.
– Недурно,
совсем недурно. Подбородок немного ниже, пожалуйста… вот так, хорошо. Слишком
надменный взор. Постарайтесь смотреть не на горизонт, а на землю, в десяти
шагах от себя. Так лучше, так, хорошо. Нет, погодите, в вашей походке слишком
много уверенности, решительности; нужно ступать неуклюжей. Будьте добры, посмотрите
на меня: вот как надо ступать… У вас получается… в этом роде… Да, почти хорошо…
Но чего-то все-таки не хватает, я сам не вполне понимаю чего. Пожалуйста,
пройдите ярдов тридцать, чтобы я мог посмотреть на вас со стороны… Голову вы
держите правильно, плечи тоже, подбородок тоже, скорость шага как раз такая,
как нужно, осанка, взор – все как следует. Однако все вместе – не то. Итог не
сбалансирован. Пройдите еще, пожалуйста… Ага, я начинаю понимать. Нет в вас
настоящей унылости, вот в чем загвоздка. Получилась любительщина, дилетантщина;
все детали проработаны правильно, до волоска, казалось бы, иллюзия должна быть
полная, а иллюзии нет.
– Что
же делать?
– Дайте
мне подумать… Ничего мне не приходит на ум. По правде сказать, здесь помочь
может только практика. Вот как раз подходящее место: корни и камни, есть на чем
испортить себе походку. Никто нам тут не помешает – кругом поле и всего одна
хижина, да и то так далеко, что оттуда не видно. Сойдите, пожалуйста, с дороги,
государь, и мы посвятим этот день дрессировке.
Подрессировав
его немного, я сказал:
– А
теперь вообразите себе, государь, что мы подходим к двери той хижины и нас
встречает вся семья. Прошу вас, как вы обратитесь к главе дома?
Король
бессознательно выпрямился, словно памятник, и с ледяной суровостью произнес:
– Мужик,
принеси мне кресло. И подай мне чего-нибудь поесть.
– Ах,
ваше величество, не так.
– Чем
же не так?
– Эти
люди не называют друг друга мужиками.
– Не
называют?
– Их
так называют только те, кто выше.
– Ну
так я попробую еще раз. Я скажу – «крепостной».
– Нет,
нет. Он, может быть, свободный человек.
– Ну
хорошо, я назову его «добрый человек».
– Это
подходит, ваше величество, но еще лучше было бы, если бы вы его назвали другом
или братом.
– Братом!
Такую грязь!
– Но
ведь мы притворяемся, что мы такая же грязь, как и он.
– Ты
прав. Я скажу ему: «Брат, подай мне кресло и угости чем можешь». Так хорошо?
– Не
совсем, не вполне хорошо. Вы просите для себя одного, а не для нас обоих: пищу
для одного, кресло для одного.
Король
посмотрел на меня удивленно – он был не очень сообразителен, голова его работала
медленно. Он мог усвоить новую мысль, но не сразу, а по зернышкам.
– Разве
тебе тоже нужно кресло? Разве ты сел бы?
– Если
бы я не сел, этот человек заметил бы, что мы только притворяемся равными, и притворяемся
очень плохо.
– Ты
говоришь справедливо! Как удивительна истина, в каком бы неожиданном виде она
ни предстала перед нами. Он обязан принести кресла и пищу для обоих и подавать
рукомойник и салфетки одному с такой же почтительностью, как и другому.
– И
все-таки остается еще одна деталь, которую нужно исправить. Он ничего не обязан
приносить; мы войдем в хижину; там будет грязь и, вероятно, много противного,
но мы войдем и сядем за стол вместе с его семьей и будем есть, что подадут и
как подадут, и держаться будем на равной ноге – если только хозяин не раб; а
рукомойника и салфеток не будет вовсе, кто бы ни был хозяин – раб или
свободный… Прошу вас, повелитель, пройдитесь еще раз. Так… это лучше… еще
лучше; и все же не совсем хорошо. Ваши плечи не гнутся – они никогда не знали ноши,
менее благородной, чем железная кольчуга.
– Дай
мне твой мешок. Я хочу узнать, что значит неблагородная ноша. Не вес ее сгибает
плечи, а ее неблагородство; кольчуга тяжела, но благородна, и человек, носящий
ее, остается прям… Нет, не спорь, не возражай. Дай мне мешок. Взвали его мне на
спину.
Теперь,
с мешком за плечами, король наконец совсем не был похож на короля. До конца
упрямыми оказались только его плечи; они не гнулись, а если и гнулись, то
совсем неестественно. Продолжая дрессировку, я направлял и исправлял его:
– Вообразите
себе, что вы опутаны долгами, что вас мучат беспощадные кредиторы; вы
безработный – ну скажем, вы кузнец, и вас выгнали с работы; ваша жена больна, а
дети ваши плачут, потому что им хочется есть…
И так
далее и так далее. Я заставлял его изображать людей, страдающих от самых разных
несчастий и притеснений. Но господи, для него это были всего только слова, и
если бы я свистел, а не говорил, мой свист тронул бы его не больше. Слова не
значат для вас ничего, если вы не выстрадали сами того, что слова эти пытаются
выразить. Бывают мудрецы, которые любят с видом знатоков снисходительно
потолковать о «рабочем классе» и успокаивают себя тем, что умственный труд куда
тяжелее труда физического и по праву оплачивается много лучше. Они и вправду
так думают, потому что испытали только умственный труд, а физического не знают.
Но я испытал и умственный, и физический; и за все деньги вселенной не
согласился бы я тридцать дней подряд работать заступом; а любым умственным
трудом, даже самым тяжелым, я охотно займусь почти даром – и буду доволен.
Умственный
труд неправильно назван «трудом»; это удовольствие, наслаждение, и в нем самом
его высшая награда. Самый низкооплачиваемый архитектор, инженер, генерал, писатель,
скульптор, живописец, лектор, адвокат, депутат, актер, проповедник, работая,
блаженствует, как в раю. А что сказать про музыканта, сидящего со смычком в
руке посреди большого оркестра, в то время как льющиеся струи божественных
звуков плещут вокруг него? Он, конечно, трудится, если вам угодно это называть
трудом, но, по правде говоря, такое название – издевательство над самим
понятием труда. Закон труда крайне несправедлив, но уж таким он создан и
изменить его невозможно: чем больше радости получает труженик трудясь, тем
больше денег платят ему за труд. Подобному же закону подчинены и такие
откровенно мошеннические установления, как наследственная знать и королевская
власть.
|