Глава XXXVII
Уснуть?
Невозможно. Как уснуть в этом шумном вертепе, битком набитом пьяницами,
ссорящимися и горланящими бездельниками! И еще не мог я уснуть оттого, что
мучительно хотел вырваться отсюда и подробно узнать, что произошло в далеком
невольничьем бараке из-за моего ужасного промаха.
Ночь
казалась бесконечной, но все же утро наступило. На суде я дал исчерпывающие показания.
Я сказал, что я невольник знатного графа Грипа, который накануне с наступлением
темноты прибыл в селение Тобард на том берегу реки и вынужден был там
заночевать вследствие приступа какой-то странной болезни. Меня послали в город,
чтобы поскорее привезти лучшего врача. Я старался изо всех сил и, конечно,
мчался во всю мочь. Ночь была темная, и я налетел на этого дуралея, который
схватил меня за глотку и принялся тузить, хотя я умолял его отпустить меня ради
спасения жизни моего знатного господина.
Дуралей
перебил меня, уверяя, что все это ложь, и стал объяснять, как я ни с того ни с
сего бросился на него.
– Молчи,
плут! – сказал судья. – Уведите его и дайте ему несколько палок,
чтобы он в другой раз знал, как обращаться со слугой знатного господина.
Потом
судья извинился передо мной и выразил надежду, что я доложу его сиятельству о
том, что суд отнюдь не виновен в этом возмутительном происшествии. Я обещал все
уладить и направился к выходу. И как раз вовремя: судья начал расспрашивать
меня, почему я не рассказал все это при аресте. Я ответил, что сказал бы, если
бы мог соображать вовремя, но этот человек выколотил рассудок из меня, и так
далее, и так далее, и выскочил за дверь, все еще бормоча себе что-то под нос.
Я не
стал дожидаться завтрака. Я ног под собой не чуял, – и скоро был в
невольничьем бараке. Пусто – все исчезли. Впрочем, за исключением хозяина. Он
лежал тут же, избитый до смерти, до неузнаваемости изуродованный.
И все
вокруг носило следы жестокой битвы. На тележке возле дверей стоял грубо сколоченный
гроб, и гробовщик с помощью полицейского пробивал себе дорогу сквозь толпу
зевак, чтобы положить тело в гроб.
Я выбрал
человека, достаточно скромного, чтобы снизойти до разговора с таким оборванцем,
как я, и спросил, что тут произошло.
– Шестнадцать
невольников ночью взбунтовались против своего хозяина, и вот видишь, чем все
кончилось.
– Да.
Но как это началось?
– Кроме
рабов, здесь не было свидетелей. Они говорят, что самый ценный невольник освободился
от своих оков и исчез таинственным образом – с помощью колдовства, надо думать,
так как ключа у него не было, а замки оказались целы. Обнаружив потерю, хозяин
от горя пришел в бешенство и стал колотить остальных своей тяжелой дубиной, а
те, сопротивляясь, так исполосовали ему спину, что ему быстро пришел конец.
– Ужасно.
И, конечно, плохо придется невольникам на суде.
– Да
суд уже был.
– Уже
был?
– Неделю,
что ли, ему тянуться? Дело ведь простое. Достаточно и пяти минут, чтобы разобраться
в таком деле.
– Не
понимаю, как в такое короткое время можно было решить, кто виноват?
– Кто
виноват? Да судьи особенно и не разбирались в этом. Осудили всех гуртом. Не знаешь,
что ли, закона? Говорят, еще со времени римлян остался: если один из рабов
убьет хозяина, все рабы должны умереть.
– Верно.
Я позабыл. А когда их казнят?
– Через
двадцать четыре часа. Хотя некоторые говорят, что подождут еще денька два:
вдруг случайно найдут сбежавшего.
– Сбежавшего? –
Мне стало не по себе. – А найдут ли его?
– Ну,
ясно – найдут еще до наступления ночи. Его разыскивают повсюду. У городских ворот
поставили стражу и невольников, которые узнают его, если он появится, и никого
без осмотра не выпускают.
– А
можно взглянуть, куда заперли остальных?
– Снаружи
можно. А внутри – да ты сам не захочешь смотреть.
Я взял
адрес тюрьмы и побрел. В глухом переулке, в первой попавшейся лавке старьевщика
я приобрел грубую одежду моряка, а лицо повязал платком, сославшись на то, что
у меня болят зубы. Повязка скрыла мои синяки. Я совсем преобразился. Я больше
не походил на себя. Потом разыскал проволоку и пошел вдоль нее до того места,
откуда она начиналась. Она выходила из крохотной комнатки над лавкой мясника –
видимо, телеграфное дело не очень-то еще процветало. Юный служащий дремал над
столом. Я запер дверь и положил громадный ключ себе за пазуху. Молодой человек
встревожился и хотел позвать на помощь. Но я сказал:
– Побереги
себя. Если ты раскроешь рот, ты – покойник. За работу! Живо! Вызови Камелот.
– Не
верю! Как может такой человек, как ты, разбираться в…
– Вызови
Камелот. Я человек отчаянный. Вызови Камелот или отойди прочь, и я сам вызову.
– Что?
Ты?
– Заткнись.
Вызови дворец.
Он
вызвал дворец.
– Позови
к аппарату Кларенса.
– Кларенса?
Как его фамилия?
– Тебе
нет дела, как его фамилия. Говорят тебе: позови Кларенса, и тебе ответят.
Он
подчинился. Прошло пять минут… десять минут мучительного ожидания, нервного
напряжения. Как долго! Затем стук, который я сразу узнал, как узнают знакомый
человеческий голос, ибо Кларенс был мой ученик.
– А
теперь проваливай! Они там могли узнать меня, и поэтому я хотел, чтобы вызов
сделал ты, но теперь я и сам справлюсь.
Он
пустил меня на свое место и насторожился, но напрасно: я воспользовался шифром.
Я не стал тратить времени на обмен любезностями с Кларенсом, а начал дело
напрямик:
– Король
здесь и находится в опасности. Нас захватили и продали в рабство. Мы не можем
доказать, кто мы такие; положение мое таково, что я не решаюсь даже
попробовать. Телеграфируй в здешний дворец, чтобы там мне поверили.
Он сразу
ответил:
– В
лондонском дворце не знают о существовании телеграфа: лондонская линия
проведена только что. Лучше не рисковать. Чего доброго, они вас повесят.
Придумай что-нибудь другое.
Нас
повесят! Он даже не подозревал, как он близок к истине. Я ничего не мог
придумать. Наконец меня осенило, и я телеграфировал:
– Вышли
пятьсот отборных рыцарей с Ланселотом во главе; вышли их немедленно. Пусть они
вступят в город через юго-западные ворота и разыщут человека с белой повязкой
на правой руке.
Ответ
был краток:
– Они
выступят через полчаса.
– Отлично,
Кларенс; теперь скажи здешнему молодому человеку, что я твой друг и сорвиголова
и чтобы он был скромен и не болтал о моем посещении.
Аппарат
заговорил с молодым человеком, а я поспешил уйти. Я стал высчитывать. Через
полчаса будет девять часов. Рыцари и кони в тяжелых доспехах не могут двигаться
очень быстро. Если не будет снега или грязи, они могут делать миль по семи в
час; раза два им придется менять коней – следовательно, они явятся к шести или
немного позже, будет еще совсем светло; они заметят белую повязку, которой я
обвяжу свою правую руку, и я приму над ними командование. Мы окружим тюрьму и
выпустим короля. Все это получится достаточно эффектно и живописно, хотя я
предпочел бы, чтобы они явились в полдень, – тогда вышло бы еще
театральнее.
Я всегда
предпочитаю лук с запасными тетивами, а потому решил зайти к кому-нибудь из
моих прежних знакомых. Это, пожалуй, помогло бы нам выпутаться из беды и без
рыцарей. Но нужно быть осторожным, потому что дело это рискованное. Необходимо
раздобыть подходящую одежду и, раздобывая ее, не торопиться. В одной лавке я
куплю одежду бедняка, в другой – одежду человека среднего достатка; я буду
переходить из лавки в лавку, пока не разоденусь в шелк и бархат и не стану
похожим на себя прежнего. Так я и решил поступить.
Но план
мой сразу провалился! За первым же углом я наткнулся на одного из наших рабов,
бродившего по городу в сопровождении стражника. Как назло, я кашлянул; он
взглянул на меня, и кровь застыла в моих жилах. «Раб, вероятно, припомнил, что
уже слышал этот кашель», – подумал я. Я вбежал в лавку, остановился у
прилавка, разглядывая товары, прицениваясь и в то же время поминутно
посматривая через плечо за дверь. Раб и стражник, разговаривая, остановились
перед дверью. Я решил удрать через черный ход, если только в этой лавке есть
черный ход, и спросил лавочницу, нельзя ли мне выйти во двор посмотреть, нет ли
там беглого раба, который, говорят, прячется где-то здесь на задворках; я
пояснил, что я переодетый стражник и что товарищ мой стоит за дверью с одним из
рабов, убивших своего хозяина. Я попросил ее выйти сказать ему, чтобы он не
ждал напрасно, а поспешил бы в другой конец переулка, и схватил бы беглеца,
когда я выгоню его отсюда.
Лавочнице
не терпелось взглянуть на одного из убийц, уже ставших знаменитыми, и она сразу
же побежала выполнять мое поручение. Я выскользнул из лавки по черному ходу,
запер за собою дверь, положил ключ в карман и пошел, посмеиваясь, очень
довольный.
И все
снова испортил, сразу же совершив ошибку. И не одну ошибку, а две. Много было
способов удрать от полицейского – так нет же, мне понадобилось выбрать из них
самый театральный; любовь к театральности – главный мой недостаток. Расчет мой
был основан на том, что полицейский, будучи человеком, поступит самым естественным
образом; но бывает, что как раз тогда, когда вы не ожидаете, человек поступает
вовсе не самым естественным образом. Самым естественным на месте этого
полицейского было бы преследовать меня по пятам; попытаться выломать запертую
дубовую дверь, отделяющую его от меня; пока он будет ее выламывать, я уйду
далеко и с помощью ряда успешных переодеваний превращусь в такого роскошного
господина, что ни одна ищейка Британии не усомнится в моей чистоте и
невинности. Но вместо того чтобы поступить естественно, полицейский поверил
каждому моему слову и выполнил мое приказание. И как раз когда я выходил из
тупика, очень довольный своим умом, он вынырнул из-за угла и встретил меня с
наручниками. Если бы я знал, что это тупик… но это не оправдание. Дело сделано,
и осталось только подсчитать прибыли и убытки.
Конечно,
я негодовал, я клялся, что только что сошел с корабля после долгого плавания,
стараясь сбить с толку раба. Но безуспешно: он узнал меня. Тогда я стал
упрекать его, зачем он выдал меня. Это не столько обидело, сколько изумило его.
Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сказал:
– Неужели
ты думал, что я позволю тебе избежать виселицы? Тебе, из-за которого нас всех
вешают? Поди ты!
Они
говорили «поди ты» в тех случаях, когда мы сказали бы «не смеши меня». Странные
у них были выражения!
По-своему
он был прав, и я не стал спорить. Я не люблю спорить, когда спор бесполезен. И
я сказал:
– Тебя
вовсе не повесят. Никого из нас не повесят.
Они оба
захохотали, и раб ответил:
– Тебя
прежде не считали дураком. Так постарайся сохранить свою репутацию, тем более
что стараться осталось недолго.
– Моя
репутация останется при мне. Еще до завтрашнего утра все мы выйдем из тюрьмы и
будем свободны.
Мудрый
полицейский поковырял пальцем у себя в ухе, прочистил горло и сказал:
– Да,
из тюрьмы вы выйдете и будете свободны, но не здесь, а в подземном царстве дьявола.
Я
сдержал свой гнев и равнодушно проговорил:
– Значит,
ты действительно полагаешь, что нас повесят через день или два?
– Так
я полагал еще несколько минут назад, ибо так было решено и объявлено.
– А
сейчас ты полагаешь по-иному, не правда ли?
– Сейчас
по-иному. Тогда я только полагал, а сейчас знаю.
Я
насмешливо сказал:
– О
премудрый служитель закона, снизойди до нас и открой, что же ты знаешь?
– Что
вас всех повесят сегодня в три часа дня. Ого, как тебя зашатало! Обопрись на
меня!
Мне
действительно нужно было на что-нибудь опереться. Мои рыцари не поспеют. Они
опоздают по крайней мере на три часа. Ничто на свете не спасет короля Англии!
Ничто на свете не спасет меня, хотя я еще необходимее короля. Необходимее не
себе, а народу – единственному народу, готовому вот-вот воспринять цивилизацию.
Мне было дурно. Я молчал, мне больше нечего было сказать. Я понял, что имел в
виду полицейский: если пропавший раб будет найден, отсрочка казни будет
отменена, и казнь свершится сегодня. Ну вот, пропавший раб найден.
|
