 Увеличить |
Глава XV
– Итак,
я владелец нескольких рыцарей, – сказал я, когда мы тронулись в
путь. – Вот никогда не думал, что мне придется копить такое добро. Не
знаю, что мне с ними делать; разве разыграть их в лотерею? Сколько их, Сэнди?
– Семеро,
с вашего позволения, сэр, не считая оруженосцев.
– Недурной
улов. Кто они такие? Откуда они свалились?
– Откуда
они свалились?
– Ну
да, где они живут?
– Ах,
я не поняла вас. Сейчас я дам вам ответ.
И, в
глубокой задумчивости, она заговорила, мягко и выразительно произнося слова:
– Свалились…
свалились… откуда свалились?.. откуда они свалились? Верно, верно – откуда они
свалились? Какая изящная фраза, какое изысканное сочетание слов! Я буду
повторять эти слова до тех пор, пока не выучу их наизусть. Откуда они
свалились? Правильно! Теперь эти слова так и катятся с языка, и когда…
– Не
забудь, что ты хотела мне рассказать про этих ковбоев, Сэнди.
– Про
ковбоев?
– Ну,
про рыцарей. Ты собиралась мне про них рассказать. Говоря в переносном смысле,
ты уже сделала первый ход.
– Первый
ход?..
– Да!
Да! Да! Бей по мячу. Я хочу сказать: начинай свой рассказ и не трать так много
спичек на растопку. Расскажи мне об этих рыцарях.
– Я
расскажу, я сейчас начну… Итак, они вдвоем пустились в путь и въехали в
огромный лес. И…
– Черт
побери!
Я,
видите ли, сразу понял свою ошибку. Я открыл шлюзы красноречия Сэнди, я сам был
виноват! Теперь пройдет целый месяц, прежде чем она доберется до фактов.
Начинала она всегда без предисловия и кончала без вывода. Если вы ее перебьете,
она либо не обратит на вас никакого внимания, либо ответит вам двумя словами,
вернется назад и повторит всю фразу сначала. Следовательно, перебивать ее
значило ухудшать положение, однако я перебивал ее, и перебивал часто, ради
спасения собственной жизни, ибо, слушая целый день ее однообразное журчание,
можно было умереть.
– Черт
побери! – сказал я в отчаянии.
Она
тотчас же вернулась назад и повторила:
– Итак,
они вдвоем пустились в путь и въехали в огромный лес. И…
– Кто
они?
– Сэр
Гоуэн и сэр Уэн. И приехали они в монашескую обитель, и приняли их там радушно.
И наутро, прослушав обедню, они снова пустились в путь и въехали в огромный
лес; и вдруг в долине, возле башни, сэр Гоуэн узрел двенадцать прекрасных дев,
а с ними двух рыцарей на огромных конях; девы гуляли возле какого-то дерева. И
сэр Гоуэн узрел, что на дереве висит белый щит и что девы, проходя мимо этого
щита, плюют в него и швыряют в него грязью.
– Я
не поверил бы тебе, Сэнди, если бы сам не видел в здешней стране таких же выходок.
Но я видел и живо представляю себе, как эти девы шествуют перед щитом и плюют в
него. Женщины ведут себя здесь как одержимые. Я имею в виду даже самых лучших
женщин из самого избранного общества. Самая заурядная телефонная барышня,
обслуживающая провод в десять тысяч миль, могла бы научить вежливости,
терпению, скромности и хорошим манерам знатнейшую герцогиню в стране короля
Артура.
– Телефонная
барышня?
– Да.
И не проси у меня объяснений; это девушка нового склада, таких здесь не бывает;
иногда человек грубо с нею поговорит, хотя она нисколько не виновата, а потом
стыдится этого и жалеет об этом тринадцать сотен лет, так как грубить подло,
особенно если грубость твоя ничем не вызвана; ни один настоящий джентльмен не
станет грубить телефонной барышне… хотя я… да, я сам, признаться…
– Быть
может, она…
– Бог
с ней, оставь ее в покое; все равно ты ничего в ней не поймешь, сколько бы я ни
объяснял.
– Пусть
будет так, если вам угодно. И вот сэр Гоуэн и сэр Уэн приблизились к ним, поздоровались
с ними и спросили их, за что они так презирают этот щит. «Милорды, –
сказали девы, – мы вам ответим. Этот белый щит принадлежит одному рыцарю,
живущему в нашей стране; он отважный рыцарь, однако он ненавидит всех дам и
знатных женщин, живущих в нашей стране, и потому мы позорим его щит». –
«Не подобает, – сказал сэр Гоуэн, – славному рыцарю ненавидеть дам и
знатных женщин, но, быть может, у него есть тому причины, быть может, он любит
дам и знатных женщин какой-нибудь другой страны? И если он так доблестен, как
вы утверждаете…»
– Доблестен…
Да, женщины ценят только доблесть, Сэнди. Ум для них – ничто. Том Сэйерс, Джон
Хинэн, Джон Л. Сэлливан,[36]
как жаль, что вас здесь нет. Через двадцать четыре часа вы добились бы права
держать ноги под Круглым Столом и носить титул «сэр»; а еще через двадцать
четыре часа вы перетасовали бы заново всех замужних принцесс и герцогинь двора.
Здешний двор напоминает двор команчей, где каждая индианка готова променять
мужа на любого здорового молодца, лишь бы у него за поясом было побольше скальпов.
–…«Если
он так доблестен, как вы утверждаете, – сказал сэр Гоуэн, – назовите
мне его имя». – «Сэр, – сказали они, – его зовут Мархауз, он
королевский сын Ирландии».
– Надо
говорить – сын короля Ирландии; ты говоришь неправильно. А теперь держись крепче,
мы сейчас перепрыгнем через этот овраг… Вот так! Наша лошадь годится для цирка;
она родилась преждевременно.
–…«Этот
рыцарь мне хорошо знаком, – сказал сэр Уэн, – он не хуже любого из
обитающих ныне».
– Обитающих
ныне. У тебя есть всего один недостаток, Сэнди, – твоя речь несколько
архаична. Но это не важно.
–…«Я
видел, как он на турнире сражался со многими рыцарями, и ни один не мог
победить его». – «Ах, девы, – сказал Гоуэн, – мне думается, вы
поступаете неосторожно, ибо тот, кто повесил здесь свой щит, скоро вернется, и
тогда вы увидите, могут ли с ним сравниться те два рыцаря, и узнаете, что этот
щит более достоин вашего поклонения, чем поругания; я же не хочу больше
оставаться здесь и смотреть на посрамление рыцарского щита». Сэр Уэн и сэр
Гоуэн отъехали в сторону и вдруг увидели сэра Мархауза, который скакал прямо к
ним на огромном коне. Заметив сэра Мархауза, двенадцать дев со всех ног
кинулись в башню и так спешили, что некоторые даже упали. Тогда один из рыцарей
башни поднял свой щит и заносчиво крикнул: «Сэр Мархауз, защищайся!» И они
съехались, и рыцарь сломал о Мархауза свое копье, а сэр Мархауз скинул его на
землю, и тот, падая, сломал шею себе и спину своему коню…
– Какой
скверный обычай! Сколько лошадей гибнет зря.
–…Это
увидел второй рыцарь башни и бросился на Мархауза, и они сшиблись так яростно,
что рыцарь башни рухнул на землю вместе с конем, оба мертвые.
– Еще
одна лошадь погибла; говорю тебе, этот обычай надо уничтожить. Не понимаю, как
умные люди могут терпеть такие обычаи и восхищаться ими.
–…И вот
эти два рыцаря яростно кинулись друг на друга…
Я,
видимо, задремал и пропустил целую главу, но ничего не сказал о этом Сэнди. Я
предположил, что ирландский рыцарь за это время успел подраться с приезжими, и
так оно и оказалось.
–…Сэр
Уэн с такой силой ударил сэра Мархауза, что сломал свое копье о его щит, и сэр
Мархауз с такой силой ударил сэра Уэна, что свалил его вместе с конем на землю
и пронзил ему левый бок…
– Сказать
по правде, Алисанда, все эти ваши старинные повести слишком просты; запас слов
у вас очень мал, и потому описания страдают отсутствием разнообразия; в них
одни только факты, голые, как Сахара, и совсем нет никаких живописных
подробностей, это придает им монотонность; ведь все сражения, в сущности,
одинаковы: двое яростно бросаются друг на друга; «яростно» – хорошее слово, но
есть слова ничуть не хуже, например, «бешено», или «пламенно», или «хищно», и
сотни других; а то, черт возьми, что получается: они яростно кидаются друг на
друга, ломают копья, затем один разбивает щит другого, и тот падает вместе с
конем или перелетает через круп коня и ломает себе шею; затем на оставшегося в
живых яростно кидается новый кандидат и ломает свое копье, и ему разбивают щит,
и он падает вместе с конем или перелетает через круп коня и ломает себе шею;
потом еще кто-нибудь яростно кидается, потом еще и еще, пока не будет
израсходован весь материал; и если вы захотите подвести итог, вам не удастся ни
отличить один поединок от другого, ни понять, кто победил, и вместо живой
картины боя, полной бешенства и рева, у вас получается нечто бледное и
беззвучное – будто какие-то призраки сражались в тумане. Боже, как бы вы стали
описывать при таком скудном запасе слов какое-нибудь происшествие
позначительнее – например, сожжение Рима Нероном! Вы сказали бы: «Город сгорел;
страховая премия уплачена не будет; мальчик разбил окно; пожарный сломал себе
шею!» Нет, это не изображение пожара!
Я прочел
ей целую лекцию, но на Сэнди она не произвела ни малейшего впечатления; пары ее
словоизвержения снова вырвались наружу, чуть только я приоткрыл крышку.
–…Тогда
сэр Мархауз повернул коня и помчался к Гоуэну, направив на него копье. Заметив
это, сэр Гоуэн поднял свой щит, и они оба, выставив копья вперед, понеслись
друг на друга во всю прыть своих коней и ударили друг друга в щиты, но копье
сэра Гоуэна сломалось…
– Я
знал это заранее.
–…а у
сэра Мархауза не сломалось; и сэр Гоуэн вместе с конем рухнул на землю…
– Ну
конечно… и сломал себе спину…
–…однако
сэр Гоуэн с легкостью вскочил на ноги, вы-хватил свой меч и пеший бросился на
сэра Мархауза, и тот тоже спешился, и стали они биться мечами с такой яростью,
что их щиты разлетелись в куски, их шлемы и панцири раскололись, и оба они были
ранены. Уже пробило девять часов, они дрались уже три часа, и с каждым часом
сэр Гоуэн становился все сильней и сильней, и силы его утроились. Сэр Мархауз
это заметил и очень дивился, почему сила его противника растет, хотя они оба
ранены; и когда наконец наступил полдень…
Звук ее
заунывного голоса напомнил мне звуки, которые я так часто слышал в детстве:
«Нью-у-у Хэйвен! Десять минут остановки… За две минуты до отправления кондуктор
ударит в колокол… Пассажиров, отправляющихся по Приморской дороге, просят
пересесть в задний вагон… Этот вагон дальше не пойдет… Яблоки, апельсины,
бананы, бутерброды, конфеты!»
–…и
прошел полдень, и день стал клониться к вечеру. И сила сэра Гоуэна стала
иссякать, и он ослабел и не мог больше биться, а сэр Мархауз становился все
огромнее и огромнее…
– Ему
сделалось тесно в его латах; но разве эти люди способны обратить внимание на подобные
мелочи.
–…«Сэр, –
сказал сэр Мархауз, – я вижу, что вы доблестный рыцарь и что вы человек
необычайной силы, но сила ваша начинает покидать вас, а так как важных причин
для нашей ссоры нет, мне было бы жаль убить вас теперь, когда вы совсем
ослабели». – «Ах, – сказал сэр Гоуэн, – благородный рыцарь, вы
произнесли слова, которые я произнес бы сам на вашем месте». И они сняли шлемы,
и поцеловались, и поклялись любить друг друга, как братья…
Но тут я
потерял нить и задремал, размышляя над тем, как жаль, что люди, обладающие такой
необычайной силой – силой, дающей им возможность, закупорив себя в нестерпимо
тяжелый железный панцирь и обливаясь потом, рубить, и колоть, и молотить друг
друга шесть часов подряд, – не родились в такое время, когда их сила могла
бы пригодиться на что-нибудь полезное. Возьмите, например, осла: осел обладает
как раз такою силой, но употребляет эту силу на пользу, и потому весь мир ценит
его за то, что он осел; а дворянина никто не станет ценить за то, что он осел.
Из сочетания дворянина с ослом ничего путного выйти не может, и дворянин никогда
не должен выдвигать на первое место ослиную силу. Но ничего не поделаешь – раз
вы начали с ошибки, беды не исправишь, и никто вам не скажет, чем вы кончите.
Проснувшись,
я заметил, что опять пропустил целую главу и что Алисанда уже увела своих
героев очень далеко.
–…Они
ехали, ехали и въехали в глубокий овраг, полный камней, по дну которого бежал
прозрачный ручеек; этот ручеек вытекал изфонтана, а у фонтана сидели три девы.
«С тех пор как этот край принял христианство, – сказал сэр Мархауз, –
со всяким рыцарем, заезжавшим сюда, непременно случались странные приключения…»
– Ты
неправильно передаешь его речь, Алисанда. Сэр Мархауз, сын ирландского короля,
говорит у тебя, как все остальные; ты должна придать ему ирландский акцент или
по крайней мере какие-нибудь характерные словечки, чтобы его сразу можно было
узнать, как только он заговорит, и чтобы отпала необходимость всякими раз
называть его имя. Это общеупотребительный литературный прием всех крупных
писателей. Пусть он скажет: «С тех пор как этот край принял христианство,
проткни его насквозь, со всяким рыцарем, заезжавшим сюда, непременно случались
странные приключения, проткни его насквозь». Видишь, насколько лучше это
звучит.
–…«со
всяким рыцарем, заезжавшим сюда, непременно случались странные приключения,
проткни его насквозь». И вправду, благородный лорд, так гораздо лучше; мне
трудно это выговорить, но со временем я привыкну. И они подъехали к девам и
обменялись с ними приветствиями, и на голове у старшей девы сиял золотой венец,
а от роду ей было три раза по двадцать зим и даже больше…
– Деве?
– Да,
дорогой лорд, и под венцом у нее были белые волосы…
– И
зубы у нее, можно поручиться, были из целлулоида, по девяти долларов за
челюсть, те самые, которые при еде прыгают вверх и вниз, как шторы, а при смехе
вываливаются изо рта.
– У
второй девы, тридцати зим от роду, на голове был маленький золотой венчик. А
третьей деве было всего пятнадцать лет…
Поток
воспоминаний хлынул мне в душу и заглушил голос Сэнди.
Пятнадцать
лет… О сердце мое, разбейся! О милая моя, утраченная навеки! Пятнадцать лет
было ей, такой нежной, такой прелестной, той, которую я любил больше всего на
свете и которую никогда уже не увижу! И сразу при мысли о ней память перенесла
меня в то далекое счастливое время, много-много столетий спустя, когда я,
бывало, просыпался теплым летним утром, оторвавшись от милых снов о ней, и
говорил: «Алло, центральная!» – только для того, чтобы услышать в ответ слова: «Алло,
Хэнк!», казавшиеся моему очарованному слуху музыкой сфер. Она зарабатывала три
доллара в неделю и была вполне их достойна.
Я так и
не понял из дальнейших объяснений Алисанды, кто были плененные нами рыцари, –
она, впрочем, и не пыталась мне это объяснить. Любопытство мое угасло, мысли
мои были печальны и витали далеко. По случайным обрывкам ее рассказа я смутно
догадался, что каждый из этих трех рыцарей посадил одну из трех дев на круп
своего коня и что они разъехались в разные стороны – один на север, другой на
восток, третий на юг – в поисках приключений, с тем чтобы встретиться через год
и один день и лгать о своих похождениях. Уехали на год и один день – и без
всякого багажа. Вот еще один пример простоватости здешних жителей.
Солнце
уже садилось. Свой рассказ о том, кто такие плененные нами ковбои, Алисанда
начала в три часа пополудни, но, если принять во внимание обычную пространность
ее речей, она, как видите, все же довольно далеко продвинулась в своем
повествовании. Без сомнения, она когда-нибудь довела бы его до конца, –
торопить таких, как она, невозможно.
Мы
подъехали к замку, стоявшему на холме; это было обширное, могучее древнее строение
с серыми башнями, восхитительно окутанными плющом. Вся его величавая громада
тонула в сиянии заходящего солнца. Это был самый большой замок из всех
встреченных нами на пути, и я подумал: не тот ли это самый, который мы ищем? Но
Сэнди сказала: «Нет». Она не знала, кому принадлежит этот замок. Во время ее
путешествия в Камелот она проехала мимо него не останавливаясь.
|
