Увеличить |
Ох уж эти
мне сказочники! Нет чтобы написать что-нибудь полезное, приятное,
усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают!.. Вот уж запретил бы им
писать! Ну, на что это похоже: читаешь… невольно задумываешься, – а там
всякая дребедень и пойдет в голову; право бы, запретил им писать; так-таки
просто вовсе бы запретил.
Кн.
В. Ф. Одоевский
Апреля 8-го
Бесценная
моя Варвара Алексеевна!
Вчера я
был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица,
меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете, маточка, что
я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю
бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю глаза, – право, у меня сердце
вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку
моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к
горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же
показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки
вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как же мне досадно было, голубчик
мой, что миловидного личика-то вашего я не мог разглядеть хорошенько! Было
время, когда и мы светло видели, маточка. Не радость старость, родная моя! Вот
и теперь все как-то рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь
что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут так, что даже совестно
перед чужими бывает. Однако же в воображении моем так и засветлела ваша
улыбочка, ангельчик, ваша добренькая, приветливая улыбочка; и на сердце моем
было точно такое ощущение, как тогда, как я поцеловал вас, Варенька, –
помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик мой, мне даже показалось, что вы там
мне пальчиком погрозили? Так ли, шалунья? Непременно вы это все опишите
подробнее в вашем письме.
Ну, а
какова наша придумочка насчет занавески вашей, Варенька? Премило, не правда ли?
Сижу ли за работой, ложусь ли спать, просыпаюсь ли, уж знаю, что и вы там обо
мне думаете, меня помните, да и сами-то здоровы и веселы. Опустите занавеску –
значит, прощайте, Макар Алексеевич, спать пора! Подымете – значит, с добрым
утром, Макар Алексеевич, каково-то вы спали, или: каково-то вы в вашем
здоровье, Макар Алексеевич? Что же до меня касается, то я, слава творцу,
здорова и благополучна! Видите ли, душечка моя, как это ловко придумано; и писем
не нужно! Хитро, не правда ли? А ведь придумочка-то моя! А что, каков я на эти
дела, Варвара Алексеевна?
Доложу я
вам, маточка моя, Варвара Алексеевна, что спал я сию ночь добрым порядком,
вопреки ожиданий, чем и весьма доволен; хотя на новых квартирах, с новоселья, и
всегда как-то не спится; все что-то так, да не так! Встал я сегодня таким ясным
соколом – любо-весело! Что это какое утро сегодня хорошее, маточка! У нас
растворили окошко; солнышко светит, птички чирикают, воздух дышит весенними
ароматами, и вся природа оживляется – ну, и остальное там все было тоже
соответственное; все в порядке, по-весеннему. Я даже и помечтал сегодня довольно
приятно, и все об вас были мечтания мои, Варенька. Сравнил я вас с птичкой
небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я,
Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже
завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц, – ну, и
остальное все такое же, сему же подобное; то есть я все такие сравнения
отдаленные делал. У меня там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое,
все такое же весьма подробно описано. Я к тому пишу, что ведь разные бывают
мечтания, маточка. А вот теперь весна, так и мысли все такие приятные, острые,
затейливые, и мечтания приходят нежные; все в розовом цвете. Я к тому и написал
это все; а впрочем, я это все взял из книжки. Там сочинитель обнаруживает такое
же желание в стишках и пишет –
Зачем я
не птица, не хищная птица!
Ну и т.
д. Там и еще есть разные мысли, да бог с ними! А вот куда это вы утром ходили сегодня,
Варвара Алексеевна? Я еще и в должность не сбирался, а вы, уж подлинно как
пташка весенняя, порхнули из комнаты и по двору прошли такая веселенькая. Как
мне-то было весело, на вас глядя! Ах, Варенька, Варенька! вы не грустите;
слезами горю помочь нельзя; это я знаю, маточка моя, это я на опыте знаю.
Теперь же вам так покойно, да и здоровьем вы немного поправились. Ну, что ваша
Федора? Ах, какая же она добрая женщина! Вы мне, Варенька, напишите, как вы с
нею там живете теперь и всем ли вы довольны? Федора-то немного ворчлива; да вы
на это не смотрите, Варенька. Бог с нею! Она такая добрая.
Я уже
вам писал о здешней Терезе, – тоже и добрая и верная женщина. А уж как я
беспокоился об наших письмах! Как они передаваться-то будут? А вот как тут
послал господь на наше счастье Терезу. Она женщина добрая, кроткая,
бессловесная. Но наша хозяйка просто безжалостная. Затирает ее в работу словно
ветошку какую-нибудь.
Ну, в
какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира! Прежде ведь я
жил таким глухарем, сами знаете: смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так
и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не знаете, как это
все здесь устроено. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и
нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери,
точно нумера, все так в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в
них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не
спрашивайте – Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, все такие образованные,
ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек
начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе,[1]
и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, – умный
человек! Два офицера живут и все в карты играют. Мичман живет;
англичанин-учитель живет. Постойте, я вас потешу, маточка; опишу их в будущем
письме сатирически, то есть как они там сами по себе, со всею подробностию.
Хозяйка наша, – очень маленькая и нечистая старушонка, – целый день в
туфлях да в шлафроке ходит и целый день все кричит на Терезу. Я живу в кухне,
или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната
(а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка
небольшая, уголок такой скромный… то есть, или еще лучше сказать, кухня большая
в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит
как бы еще комната, нумер сверхштатный; все просторное, удобное, и окно есть, и
все, – одним словом, все удобное. Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и
не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой
был; что вот, дескать, кухня! – то есть я, пожалуй, и в самой этой комнате
за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку
живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев
парочку, образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, – может быть, есть
и гораздо лучшие, – да удобство-то главное; ведь это я все для удобства, и
вы не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и
двор-то узенький, вас мимоходом увидишь – все веселее мне, горемычному, да и
дешевле. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять рублей
ассигнациями стоит. Не по карману! А моя квартира стоит мне семь рублей
ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною, а прежде
ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а
теперь вот и на чай и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить
как-то стыдно; здесь все народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь
его, Варенька, для вида, для тона; а по мне все равно, я не прихотлив. Положите
так, для карманных денег – все сколько-нибудь требуется – ну, сапожишки какие-нибудь,
платьишко – много ль останется? Вот и все мое жалованье. Я-то не ропщу и
доволен. Оно достаточно. Вот уже несколько лет достаточно; награждения тоже
бывают. Ну, прощайте, мой ангельчик. Я там купил парочку горшков с
бальзаминчиком и гераньку – недорого. А вы, может быть, и резеду любите? Так и
резеда есть, вы напишите; да, знаете ли, все как можно подробнее напишите. Вы,
впрочем, не думайте чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне, что я
такую комнату нанял. Нет, это удобство заставило, и одно удобство соблазнило
меня. Я ведь, маточка, деньги коплю, откладываю: у меня денежка водится. Вы не
смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом
перешибет. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого,
как прилично твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик!
Расписался я вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора. Целую ваши
пальчики, маточка, и пребываю вашим нижайшим слугою и вернейшим другом
Макаром
Девушкиным.
P. S. Об
одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее. Я вам при сем
посылаю, Варенька, фунтик конфет; так вы их скушайте на здоровье, да, ради
бога, обо мне не заботьтесь и не будьте в претензии. Ну, так прощайте же,
маточка.
|