
Увеличить |
Июля 27-го
Милостивый
государь, Макар Алексеевич!
Последние
происшествия и письма ваши испугали, поразили меня и повергли в недоумение, а
рассказы Федоры объяснили мне все. Но зачем же было так отчаиваться и вдруг
упасть в такую бездну, в какую вы упали, Макар Алексеевич? Ваши объяснения
вовсе не удовольствовали меня. Видите ли, была ли я права, когда настаивала
взять то выгодное место, которое мне предлагали? К тому же и последнее мое
приключение пугает меня не на шутку. Вы говорите, что любовь ваша ко мне
заставила вас таиться от меня. Я и тогда уже видела, что многим обязана вам,
когда вы уверяли, что издерживаете на меня только запасные деньги свои,
которые, как говорили, у вас в ломбарде на всякий случай лежали. Теперь же,
когда я узнала, что у вас вовсе не было никаких денег, что вы, случайно узнавши
о моем бедственном положении и тронувшись им, решились издержать свое
жалованье, забрав его вперед, и продали даже свое платье, когда я больна
была, – теперь я, открытием всего этого, поставлена в такое мучительное
положение, что до сих пор не знаю, как принять все это и что думать об этом.
Ах! Макар Алексеевич! вы должны были остановиться на первых благодеяниях своих,
внушенных вам состраданием и родственною любовью, а не расточать деньги
впоследствии на ненужное. Вы изменили дружбе нашей, Макар Алексеевич, потому
что не были откровенны со мною, и теперь, когда я вижу, что ваше последнее
пошло мне на наряды, на конфеты, на прогулки, на театр и на книги, – то за
все это я теперь дорого плачу сожалением о своей непростительной ветрености
(ибо я принимала от вас все, не заботясь о вас самих); и все то, чем вы хотели
доставить мне удовольствие, обратилось теперь в горе для меня и оставило по
себе одно бесполезное сожаление. Я заметила вашу тоску в последнее время, и
хотя сама тоскливо ожидала чего-то, но то, что случилось теперь, мне и в ум не
входило. Как! вы до такой уже степени могли упасть духом, Макар Алексеевич! Но
что теперь о вас подумают, что теперь скажут о вас все, кто вас знает? Вы,
которого я и все уважали за доброту души, скромность и благоразумие, вы теперь
вдруг впали в такой отвратительный порок, в котором, кажется, никогда не были
замечены прежде. Что со мною было, когда Федора рассказала мне, что вас нашли
на улице в нетрезвом виде и привезли на квартиру с полицией! Я остолбенела от
изумления, хотя и ожидала чего-то необыкновенного, потому что вы четыре дня
пропадали. Но подумали ли вы, Макар Алексеевич, что скажут ваши начальники,
когда узнают настоящую причину вашего отсутствия? Вы говорите, что над вами
смеются все; что все узнали о нашей связи и что и меня упоминают в насмешках
своих соседи ваши. Не обращайте внимания на это, Макар Алексеевич, и, ради
бога, успокойтесь. Меня пугает еще ваша история с этими офицерами; я об ней
темно слышала. Растолкуйте мне, что это все значит? Пишете вы, что боялись
открыться мне, боялись потерять вашим признанием мою дружбу, что были в
отчаянии, не зная, чем помочь мне в моей болезни, что продали все, чтобы
поддержать меня и не пускать в больницу, что задолжали сколько возможно
задолжать и имеете каждый день неприятности с хозяйкой, – но, скрывая все
это от меня, вы выбрали худшее. Но ведь теперь же я все узнала. Вы совестились
заставить меня сознаться, что я была причиною вашего несчастного положения, а
теперь вдвое более принесли мне горя своим поведением. Все это меня поразило,
Макар Алексеевич. Ах, друг мой! несчастие – заразительная болезнь. Несчастным и
бедным нужно сторониться друг от друга, чтоб еще более не заразиться. Я
принесла вам такие несчастия, которых вы и не испытывали прежде в вашей скромной
и уединенной жизни. Все это мучит и убивает меня.
Напишите
мне теперь все откровенно, что с вами было и как вы решились на такой поступок.
Успокойте меня, если можно. Не самолюбие заставляет меня писать теперь о моем
спокойствии, но моя дружба и любовь к вам, которые ничем не изгладятся из моего
сердца. Прощайте. Жду ответа вашего с нетерпением. Вы худо думали обо мне,
Макар Алексеевич.
Вас
сердечно любящая
Варвара
Доброселова.
Июля 28-го
Бесценная
моя Варвара Алексеевна!
Ну уж,
как теперь все кончено и все мало-помалу приходит в прежнее положение, то вот что
скажу я вам, маточка: вы беспокоитесь об том, что обо мне подумают, на что
спешу объявить вам, Варвара Алексеевна, что амбиция моя мне дороже всего.
Вследствие чего и донося вам об несчастиях моих и всех этих беспорядках,
уведомляю вас, что из начальства еще никто ничего не знает, да и не будет
знать, так что они все будут питать ко мне уважение по-прежнему. Одного боюсь:
сплетен боюсь. Дома у нас хозяйка кричит, а теперь, когда я с помощью ваших
десяти рублей уплатил ей часть долга, только ворчит, а более ничего. Что же
касается до прочих, то и они ничего; у них только не нужно денег взаймы
просить, а то и они ничего. А в заключение объяснений моих скажу вам, маточка,
что ваше уважение ко мне считаю я выше всего на свете и тем утешаюсь теперь во
временных беспорядках моих. Слава богу, что первый удар и первые передряги
миновали и вы приняли это так, что не считаете меня вероломным другом и себялюбцем
за то, что я вас у себя держал и обманывал вас, не в силах будучи с вами
расстаться и любя вас, как моего ангельчика. Рачительно теперь принялся за
службу и должность свою стал исправлять хорошо. Евстафий Иванович хоть бы слово
сказал, когда я мимо их вчера проходил. Не скрою от вас, маточка, что убивают
меня долги мои и худое положение моего гардероба, но это опять ничего, и об
этом тоже, молю вас – не отчаивайтесь, маточка. Посылаете мне еще полтинничек,
Варенька, и этот полтинничек мне мое сердце пронзил. Так так-то оно теперь
стало, так вот оно как! то есть это не я, старый дурак, вам, ангельчику,
помогаю, а вы, сироточка моя бедненькая, мне! Хорошо сделала Федора, что
достала денег. Я покамест не имею надежд никаких, маточка, на получение, а если
чуть возродятся какие-нибудь надежды, то отпишу вам обо всем подробно. Но
сплетни, сплетни меня беспокоят более всего. Прощайте, мой ангельчик. Целую
вашу ручку и умоляю вас выздоравливать. Пишу оттого не подробно, что в
должность спешу, ибо старанием и рачением хочу загладить все вины мои в
упущении по службе; дальнейшее же повествование о всех происшествиях и о приключении
с офицерами откладываю до вечера.
Вас
уважающий и вас сердечно любящий
Макар
Девушкин.
|