11
Весь следующий день мать провела в хлопотах, устраивая
похороны, а вечером, когда она, Николай и Софья пили чай, явилась Сашенька,
странно шумная и оживленная. На щеках у нее горел румянец, глаза весело
блестели, и вся она, казалось матери, была наполнена какой-то радостной
надеждой. Ее настроение резко и бурно вторглось в печальный тон воспоминаний об
умершем и, не сливаясь с ним, смутило всех и ослепило, точно огонь, неожиданно
вспыхнувший во тьме. Николай, задумчиво постукивая пальцем по столу, сказал:
— Вы не похожи на себя сегодня, Саша…
— Да? Может быть! — ответила она и засмеялась
счастливым смехом.
Мать посмотрела на нее с молчаливым упреком, а Софья
напоминающим тоном заметила:
— А мы говорили об Егоре Ивановиче…
— Какой чудесный человек, не правда ли? —
воскликнула Саша. — Я не видала его без улыбки на лице, без шутки. И как
он работал! Это был художник революции, он владел революционной мыслью, как
великий мастер. С какой простотой и силой он рисовал всегда картины лжи,
насилий, неправды.
Она говорила негромко, с задумчивой улыбкой в глазах, но эта
улыбка не угашала в ее взгляде огня не понятного никому, но всеми ясно видимого
ликования.
Им не хотелось уступить настроение печали о товарище чувству
радости, внесенному Сашей, и, бессознательно защищая свое грустное право
питаться горем, они невольно старались ввести девушку в круг своего настроения…
— И вот он умер! — внимательно глядя на нее,
настойчиво сказала Софья.
Саша оглянула всех быстрым, спрашивающим взглядом, брови ее
нахмурились. И, опустив голову, замолчала, поправляя волосы медленным жестом.
— Умер? — громко сказала она после паузы с снова
окинула всех вызывающими глазами. — Что значит — умер? Что — умерло? Разве
умерло мое уважение к Егору, моя любовь к нему, товарищу, память о работе мысли
его, разве умерла эта работа, исчезли чувства, которые он вызвал в моем сердце,
разбито представление мое о нем как о мужественном, честном человеке? Разве все
это умерло? Это не умрет для меня никогда, я знаю. Мне кажется, мы слишком
торопимся сказать о человеке — он умер. «Мертвы уста его, но слово вечно да
будет жить в сердцах живых!»
Взволнованная, она снова села к столу, облокотилась на него
и тише, вдумчивее продолжала, с улыбкой глядя на товарищей затуманенными
глазами:
— Может быть, я говорю глупо, по — я верю, товарищи, в
бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить прекрасной
жизнью, которой я живу, которая радостно опьяняет меня удивительной сложностью
своей, разнообразием явлений и ростом идей, дорогих мне, как сердце мое. Мы,
может быть, слишком бережливы в трате своих чувств, много живем мыслью, и это
несколько искажает нас, мы оцениваем, а не чувствуем…
— С вами случилось что-нибудь хорошее? — спросила
Софья улыбаясь.
— Да! — кивнув головой, сказала Саша. —
Очень, мне кажется! Я всю ночь беседовала с Весовщиковым. Я не любила его
раньше, он мне казался грубым и темным. Да он и был таким, несомненно. В нем
жило неподвижное, темное раздражение на всех, он всегда как-то убийственно
тяжело ставил себя в центре всего и грубо, озлобленно говорил — я, я, я! В этом
было что-то мещанское, раздражающее…
Она улыбнулась и снова обвела всех сияющим взглядом.
— Теперь он говорит — товарищи! И надо слышать, как он
это говорит. С какой-то смущенной, мягкой любовью, — этого не передашь
словами! Стал удивительно прост и искренен, и весь переполнен желанием работы.
Он нашел себя, видит свою силу, знает, чего у него нет; главное, в нем родилось
истинно товарищеское чувство…
Власова слушала речь Саши, и ей было приятно видеть суровую
девушку смягченной, радостной. Но в то же время где-то глубоко в ее душе
зарождалась ревнивая мысль:
«А как же Паша-то?..»
— Он, — продолжала Саша, — весь охвачен
мыслями о товарищах, и знаете, в чем убеждает меня? В необходимости
устроить для них побег, да! Он говорит, что это очень просто
и легко…
Софья подняла голову и оживленно сказала:
— А вы как думаете, Саша? Это — мысль!
Чашка чая в руке матери задрожала. Саша нахмурила брови,
сдерживая свое оживление, помолчала и серьезным голосом, но радостно улыбаясь,
сбивчиво проговорила:
— Если действительно все так, как он говорит, — мы
должны попытаться! Это наша обязанность!..
Она покраснела, опустилась на стул, замолчала. «Милая ты
моя, милая!» — улыбаясь, думала мать. Софья тоже улыбнулась, а Николай, мягко
глядя в лицо Саши, тихо засмеялся. Тогда девушка подняла голову, строго
посмотрела на всех и, бледная, сверкнув глазами, сухо, с обидой в голосе,
сказала:
— Вы смеетесь, я понимаю вас… Вы считаете меня лично
заинтересованной?
— Почему, Саша? — лукаво спросила Софья, вставая и
подходя к ней. Вопрос этот показался матери лишним и обидным для девушки, она
вздохнула и, подняв бровь, с упреком посмотрела на Софью.
— Но — я отказываюсь! — воскликнула Саша. — Я
не приму участия в решении вопроса, если вы будете рассматривать его…
— Перестаньте, Саша! — спокойно сказал Николай.
Мать тоже подошла к ней и, наклонясь, осторожно погладила ее голову. Саша
схватила ее руку и, подняв кверху покрасневшее лицо, смущенно взглянула в лицо
матери. Та улыбнулась и, не найдя, что сказать Саше, печально вздохнула. А
Софья села рядом с Сашей на стул, обняла за плечи и, с любопытной улыбкой
заглядывая ей в глаза, сказала:
— Вы чудачка!..
— Да, я, кажется, наглупила…
— Как могли вы подумать… — продолжала Софья. Но Николай
деловито и серьезно прервал ее:
— Об устройстве побега, если он возможен, — не
может быть двух мнений. Прежде всего — мы должны знать, хотят ли этого
заключенные товарищи…
Саша опустила голову.
Софья, закуривая папиросу, взглянула на брата и широким
жестом бросила спичку куда-то в угол.
— Как, чай, им не хотеть! — вздохнув, сказала
мать. — Только не верю я, что можно это…
Все молчали, а ей так хотелось послушать еще о возможности
побега!
— Мне нужно повидаться с Весовщиковым! — сказала
Софья.
— Завтра я скажу вам, когда и где! — негромко
ответила Саша.
— Что он будет делать? — спросила Софья,
расхаживая по комнате.
— Его решили пристроить наборщиком в новую типографию.
до того времени поживет у лесничего.
Брови Саши нахмурились, лицо приняло обычное суровое
выражение, и голос звучал сухо. Николай подошел к матери, перемывавшей чашки, и
сказал ей:
— Вы послезавтра на свидание идете, так надо передать
Павлу записку. Понимаете — нужно знать…
— Я понимаю, понимаю! — торопливо отозвалась
она. — Я уж передам…
— Я ухожу! — заявила Саша и, быстро, молча пожав
всем руки, шагая как-то особенно твердо, ушла, прямая и сухая.
Софья положила руки на плечи матери и, покачивая ее на
стуле, с улыбкой спросила:
— Вы, Ниловна, любили бы такую дочь?..
— О господи! Хоть день один видеть их вместе! —
воскликнула Власова, готовая заплакать.
— Да, немножко счастья — это хорошо для
каждого!.. — негромко заметил Николай. — Но нет людей, которые желали
бы немножко счастья. А когда его много — оно дешево…
Софья села за пианино и начала играть что-то грустное.
|