28
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на
площадь, стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из
них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены,
молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался в грудь матери и
проникал ей в сердце.
Она втиснулась в толпу, туда, где знакомые ей люди, стоявшие
впереди у знамени, сливались с незнакомыми, как бы опираясь на них. Она плотно
прижалась боком к высокому бритому человеку, он был кривой и, чтобы посмотреть
на нее, круто повернул голову.
— Ты что? Ты чья?.. — спросил он.
— Мать Павла Власова! — ответила она, чувствуя,
что у нее дрожит под коленами и нижняя губа невольно опускается.
— Ага! — сказал кривой.
— Товарищи! — говорил Павел. — Всю жизнь
вперед — нам нет иной дороги!
Стало тихо, чутко. Знамя поднялось, качнулось и, задумчиво
рея над головами людей, плавно двинулось к серой стене солдат. Мать вздрогнула,
закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо
оторвались от толпы.
Но в воздухе медленно задрожал светлый голос Феди Мазина:
— Вы жертвою пали…
— запел он.
В борьбе… роковой…
двумя тяжелыми вздохами отозвались густые, пониженные
голоса. Люди шагнули вперед, дробно ударив ногами землю. И потекла новая песня,
решительная и решившаяся.
Вы отдали все, что могли, за него… -
яркой лентой извивался голос Феди…
За свободу… -
дружно пели товарищи.
— Ага-а! — злорадно крикнул кто-то в
стороне. — Панихиду запели, сукины дети!..
— Бей его! — раздался гневный возглас.
Мать схватилась руками за грудь, оглянулась и увидела, что
толпа, раньше густо наполнявшая улицу, стоит нерешительно, мнется и смотрит,
как от нее уходят люди со знаменем. За ними шло несколько десятков, и каждый
шаг вперед заставлял кого-нибудь отскакивать в сторону, точно путь посреди
улицы был раскален, жег подошвы.
Падет произвол… -
пророчила песня в устах Феди…
И восстанет народ!.. -
уверенно и грозно вторил ему хор сильных голосов.
Но сквозь стройное течение ее прорывались тихие слова:
— Командует…
— На руку! — раздался резкий крик впереди. В
воздухе извилисто качнулись штыки, упали и вытянулись встречу знамени, хитро
улыбаясь.
— Ма-арш!
— Пошли! — сказал кривой и, сунув руки в карманы,
широко шагнул в сторону.
Мать, не мигая, смотрела. Серая волна солдат колыхнулась и,
растянувшись во всю ширину улицы, ровно, холодно двинулась, неся впереди себя
редкий гребень серебристо сверкавших зубьев стали. Она, широко шагая, встала
ближе к сыну, видела, как Андрей тоже шагнул вперед Павла и загородил его своим
длинным телом.
— Иди рядом, товарищ! — резко крикнул Павел.
Андрей пел, руки у него были сложены за спиной, голову он поднял вверх. Павел
толкнул его плечом и снова крикнул:
— Рядом! Не имеешь права! Впереди — знамя!
— Ра-азойтись! — тонким голосом кричал маленький
офицерик, размахивая белой саблей. Ноги он поднимал высоко и, не сгибая в
коленях, задорно стукал подошвами о землю. В глаза матери бросились его ярко
начищенные сапоги.
А сбоку и немного сзади него тяжело шел рослый бритый
человек, с толстыми седыми усами, в длинном сером пальто на красной подкладке и
с желтыми лампасами на широких штанах. Он тоже, как хохол, держал руки за
спиной, высоко поднял густые седые брови и смотрел на Павла.
Мать видела необъятно много, в груди ее неподвижно стоял
громкий крик, готовый с каждым вздохом вырваться на волю, он душил ее, но она
сдерживала его, хватаясь руками за грудь. Ее толкали, она качалась на ногах и
шла вперед без мысли, почти без сознания. Она чувствовала, что людей сзади нее
становится все меньше, холодный вал шел им навстречу и разносил их.
Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь
серых людей, ясно было видно лицо солдат — широкое во всю улицу, уродливо
сплюснутое в грязно-желтую узкую полосу, — в нее были неровно вкраплены
разноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия штыков.
Направляясь в груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного за
другим от толпы, разрушая ее.
Мать слышала сзади себя топот бегущих. Подавленные,
тревожные голоса кричали:
— Расходись, ребята…
— Власов, беги!..
— Назад, Павлуха!
— Бросай знамя, Павел! — угрюмо сказал
Весовщиков. — Дай сюда, я спрячу!
Он схватил рукой древко, знамя покачнулось назад.
— Оставь! — крикнул Павел. Николай отдернул руку,
точно ее обожгло. Песня погасла.
Люди остановились, плотно окружая Павла, но он пробился
вперед. Наступило молчание, вдруг, сразу, точно оно невидимо опустилось сверху
и обняло людей прозрачным облаком.
Под знаменем стояло человек двадцать, не более, но они
стояли твердо, притягивая мать к себе чувством страха за них и смутным желанием
что-то сказать им…
— Возьмите у него, поручик, это! — раздался ровный
голос высокого старика.
Протянув руку, он указал на знамя. К Павлу подскочил
маленький офицерик, схватился рукой за древко, визгливо крикнул:
— Брось!
— Прочь руки! — громко сказал Павел.
Знамя красно дрожало в воздухе, наклоняясь вправо и влево, и
снова встало прямо — офицерик отскочил, сел на землю. Мимо матери несвойственно
быстро скользнул Николай, неся перед собой вытянутую руку со сжатым кулаком.
— Взять их! — рявкнул старик, топнув в землю
ногой. Несколько солдат выскочили вперед. Один из них взмахнул прикладом —
знамя вздрогнуло, наклонилось и исчезло в серой кучке солдат.
— Э-эх! — тоскливо крикнул кто-то.
И мать закричала звериным, воющим звуком. Но в ответ ей из
толпы солдат раздался ясный голос Павла:
— До свиданья, мама! До свиданья, родная…
«Жив! Вспомнил!» — дважды ударило в сердце матери.
— До свиданья, ненько моя!
Поднимаясь на носки, взмахивая руками, она старалась увидеть
их и видела над головами солдат круглое лицо Андрея — оно улыбалось, оно
кланялось ей.
— Родные мои… Андрюша!.. Паша!.. — кричала она.
— До свиданья, товарищи! — крикнули из толпы
солдат. Им ответило многократное, разорванное эхо. Оно отозвалось из окон,
откуда-то сверху, с крыш.
|