Глава девяностая
Знакомые Триродова, со свойственною жителям Скородожа грубою
откровенностью, подсмеивались над Триродовым прямо в глаза. Говорили ему со
злыми усмешечками:
— Королем будете, так меня министром назначьте.
— А меня смотрителем дворца.
— А мне дайте какую-нибудь тепленькую должность, где
можно руки погреть.
Триродов холодно улыбался и спокойно отшучивался.
Друзья Триродова были смущены этою кандидатурою и всячески
старались отговорить его.
Много разговоров на эту тему пришлось Триродову вести с
Рамеевым.
Кирша говорил отцу:
— Когда тебя выберут королем, ты все здешнее оставишь?
Как же так?
Триродов улыбался и говорил:
— Разве ты, Кирша, не знаешь, что у человека на земле
нет и не может быть прочного дома?
Елисавета говорила Елене:
— Не жду я добра от этой его затеи.
Елена советовала:
— А ты его отговори.
Елисавета печально говорила:
— Теперь уже поздно.
Но мечты о счастливой природе Островов, как дальнее милое
воспоминание, все чаще и чаще соблазняли ее. Малый рассудок ее тщетно боролся с
великим разумом, голосом непреклонной судьбы.
Русские власти долго не могли решить, как следует отнестись
к кандидатуре Триродова. Пока стали наводить справки. Началась длинная переписка, —
секретная, конечно. Завязалась и дипломатическая переписка. Тогда решили, что
надо попытаться прекратить скандал в самом начале.
К Триродову командировали для объяснений скородожского
вице-губернатора, который к тому времени оправился от ран. Он был на очень
хорошем счету, и его не назначали еще пока губернатором только потому, что,
считая его выдающимся администратором, не хотели совать на первую открывшуюся
вакансию.
Вице-губернатор боялся ехать мимо тех кустов, из которых в
него стреляли. Поэтому он отправился к Триродову по реке, в моторной лодке,
окруженный вооруженными полицейскими.
И вот, Ардальон Борисович сидел в гостиной Триродова и
смотрел на Триродова с тупою важностью. Золотая оправа его очков блестела, щеки
были румяны, как прежде, и только на голове кое-где видны были белые волоски.
Он важно спрашивал:
— На каком основании вы изволили выставить вашу
кандидатуру на королевский престол?
Триродову было скучно и досадно вести этот совершенно
ненужный разговор. Хотелось поскорее кончить его. Резко и холодно он спросил:
— А вам-то что, Ардальон Борисович?
— Надо было испросить надлежащее разрешение, —
сказал вице-губернатор.
Он говорил это с такою забавною серьезностью, что Триродов
невольно улыбнулся. Он возразил:
— Нет, Ардальон Борисович, в этом не было никакой
надобности.
Вице-губернатор важно и тупо говорил:
— Как же это вы говорите, что нет надобности! Это вы
вздор говорите. Спрашивать разрешение всегда и на все надобно. Всякий станет
делать, что захочет, так никакого порядка не будет. Вы вводите правительства в
затруднение.
— Не вижу, какое тут затруднение для
правительства, — возразил Триродов.
— Международный вопрос, — сказал вице-губернатор.
На его угрюмом лице отразился какой-то странный страх. Он
говорил важно и уныло:
— Вы тут петли путаете, а там распутывать приходится.
Вы не знаете политики, думаете, что все пустячки. Так нельзя. И без вас забот
много. Публика волнуется. Адвокаты разные партии придумывают, нелегальные, тоже
без разрешения хотят. Революционеры заставляют рабочих бастовать, а не то,
говорят, мы ваши семьи вырежем. Рабочие и не хотят, да бастуют. Крестьянам тоже
все земли мало. Да еще все в короли захотят, так нам житья не будет.
Триродов молчал и рассеянно глядел в окно. Вице-губернатор,
помолчав немного, сердито сказал:
— Мы объявим, что вы действуете на свой страх.
Триродов холодно возразил:
— Это — ваше дело. Притом же это будет согласно с
истиною. Вам сразу же поверят.
Вице-губернатор говорил угрюмо:
— В случае чего, вы не рассчитывайте на нас.
Правительство вас не поддержит. Заварили кашу, сами и расхлебывайте.
Триродов холодно возразил:
— Я не прошу и не ищу ничьей поддержки.
— Вы должны понимать, — говорил
вице-губернатор, — что вы не имеете никакого права. Это — дело
государственное.
Триродов сказал с улыбкою:
— Государственное, это верно, — да только не
нашего государства. Имею я право или нет, — уж в этом разберется население
Соединенных Островов. Если окажется надобность, так дипломаты и юристы
разберутся в том, что мне и другим следует сделать.
Вице-губернатор угрюмо сказал:
— Мы от вас отберем подписку, что вы обязуетесь
прекратить эту вашу агитацию.
Триродов посмотрел на него с удивлением. Сказал улыбаясь:
— Как же это вы отберете? Я вам не дам такой подписки.
— Вы обязаны дать.
— Да не дам.
— Ну, так мы вас вышлем из России.
Триродов возразил:
— Это мне ничуть не помешает.
Вице-губернатор встал. Сказал очень сердито:
— Ну, прощайте. Я вам сказал, что надо. Будете
упорствовать, вам же хуже будет.
Триродов весело засмеялся. Сказал:
— Как, Ардальон Борисович, вы уже кончили? Это и все?
За тем вас ко мне и посылали?
Вице-губернатор спросил:
— А что же еще?
Триродов говорил:
— Вашею целью было убедить меня отказаться от этой
кандидатуры, не так ли? Убедить, не правда ли? Но я ведь не слышал от вас ни
одного аргумента убедительного. А может быть, я бы и согласился бы с вами, если
бы вы сумели меня убедить. Ведь вы — бывший педагог, стало быть, должны владеть
искусством убеждения. Попробуйте.
И Триродов опять засмеялся. Вице-губернатор сердито
закричал:
— Вы не имеете права надо мною смеяться! С вами говорит
не какой-нибудь щелкопер, а скородожский вице-губернатор, действительный
статский советник Передонов! Я вам дело говорю, а на аргументы мне наплевать.
За мною не аргументы, а высокий авторитет власти, — непреложный авторитет.
Лицо Триродова опечалилось. Он тихо сказал:
— Авторитет власти должен иметь разумные основания.
Власть, не умеющая себя оправдывать, не должна существовать.
Вице-губернатор покраснел от злости. Он рычал свирепо:
— Разумных оснований захотели? Власть опирается на силу
— вы это слышали? О волевых импульсах слышали? Кузькину мать знаете? Власть —
этим все сказано. Нет, серьезно вам говорю, бросьте эту вашу затею. А пока имею
честь кланяться. Мне разводить аргументы некогда, я не химик и не ботаник.
Вице-губернатор торопливо сунул руку Триродову и быстро
вышел.
Наконец влиятельные члены демократического кружка,
группирующегося вокруг редакции «Труды и Дни», решительно высказались за то,
чтобы кандидатура Георгия Триродова была поставлена. Этим они увлекли и других.
Многие повторяли слова доктора Эдмонда Негри:
— Как в древности поэты требовали себе лаврового венца,
так этот смелый человек потребовал себе короны.
Некоторые из социал-демократов выразили принципиальное
согласие не противиться этой кандидатуре. Другие говорили, что надобно
ознакомиться с Триродовым более обстоятельно.
И скоро уже осталось только две партии. Аристократия,
аграрии, капиталисты, крупная буржуазия стояли за принца Танкреда. Все
демократические партии решили поддерживать кандидатуру Георгия Триродова. Здесь
думали, что несменяемый король обойдется народу не дороже президента
республики, а так как за ним не будет стоять партия, из среды которой выходит
президент, то его власть будет совершенно призрачна, и все его значение сведется
к представительству и к подписыванию бумаг.
В некоторых местностях возникла мысль выбрать королем
Филиппо Меччио. При его популярности он, по всей вероятности, был бы избран.
Афра уговаривала Филиппа Меччио согласиться. Но он
решительно отказался. Он говорил:
— Мое прошлое меня обязывает. Пусть надевает на себя
корону этот русский поэт, для которого мечта краше убеждений. Дело моей жизни —
работать над уничтожением в человечестве самой воли к власти.
Афра сказала:
— Но ведь того же хочет и этот русский, если верить его
письмам.
Филиппо Меччио воскликнул:
— Византийское лукавство! Я не хочу, чтобы меня могли
упрекнуть в этом.
Популярность Георгия Триродова возрастала неожиданно быстро.
Скоро Виктор Лорена стал догадываться, что его расчеты,
связанные с кандидатурою Георгия Триродова, оказались ошибочными. Он говорил
жене, досадливо морщась:
— Кажется, я выпустил беса себе на беду, — на беду
нам всем, кому дороги священные принципы свободы, равенства и братства.
Оппозиция, боюсь, перехитрила меня. Они не боятся короля, у которого нет
никаких корней в стране, и рассчитывают вертеть им, как хотят. Отказавшись же
от республики и выставивши со своей стороны кандидата в короли, они думают
уловить в свои сети все это колеблющееся большинство, для, которого и Танкред,
и республика одинаково неприятны, но которое голосовало бы, волей-неволей, за
Танкреда. Боюсь, что с этим коварным планом будет нам много возни и неприятных
хлопот.
И уже Виктор Лорена стал раскаиваться в том, что не бросил
тогда под стол первого письма от Георгия Триродова.
Принц Танкред, подобно многим, сначала потешался над
внезапною кандидатурою Георгия Триродова. Он думал, что это — глупая выходка,
не имеющая никаких шансов на успех, и что Виктор Лорена опубликовал письмо
Триродова напрасно. Он говорил своим друзьям:
— Возбуждать смех по поводу избрания в короли
бестактно. Это дискредитирует монархическую идею. Виктор Лорена — сущий
мещанин, и, при всех своих достоинствах, кое-чего не способен понять.
Но мало-помалу принца Танкреда начала беспокоить агитация за
Триродова. Скоро уже самое имя Георгия Триродова приводило его в раздражение.
Наконец, после одного шумного митинга в Пальме, на котором
была принята резолюция за Георгия Триродова, принц Танкред посетил Виктора
Лорена. Видно было, что принц сильно раздражен. Он осыпал Виктора Лорена
упреками. Говорил сердито:
— Вы придумали какого-то выскочку. Совершенно не
понимаю, для чего! Я нахожу это бесцельное возбуждение умов совершенно
неуместным.
Виктор Лорена холодно ответил:
— Ваше высочество, вы ко мне несправедливы. Я никогда
ни полслова не слышал об этом Георгии Триродове. Для меня он и до сих пор такой
же таинственный незнакомец, как и для всей Европы.
Виктору Лорена было досадно. Он находил, что принц Танкред
чрезмерно надеется на свое избрание. Кроме того, Виктору Лорена не нравилась та
организация интриг и шпионства, которою окружил себя принц Танкред.
Кандидатура Триродова, самовольно поставленная им, все более
не нравилась и в столице. Министерство боялось осложнений с другими державами
из-за Триродова. Министр иностранных дел был озабочен тем, что думают министры
других государств. Он послал им письма, где очень красноречиво объяснял, что
правительство совершенно не причастно к этой авантюре.
Появилось и правительственное сообщение в том же смысле.
|
