Глава тридцать вторая
В доме на лесной полянке окна были открыты настежь.
Щебетание птиц было слышно, и доносились свежие и сладостные запахи цветущих
трав. Туда собрались дети, пришли взрослые, и началась глупая комедия экзамена.
Дулебов стал перед образом с краю скамеек, принял величественный вид и
воскликнул:
— Дети, встаньте на молитву.
Дети встали. Дулебов ткнул пальцем в грудь черноглазого
малыша и крикнул:
— Читай ты.
Этот резкий, тонкий вскрик и это движение пальцем в детскую
грудь так были неожиданны для мальчугана, что он вздрогнул и икнул. Кто-то
засмеялся сзади. Кто-то зашикал на смешливого. Дулебова переглянулась с
Кербахом, пожала плечами и изобразила на своем лице ужас.
Мальчик быстро оправился и прочитал молитву перед учением.
Дулебов приказал:
— Садитесь, дети.
Дети сели на свои места, и взрослые важно уселись за стол,
по чинам. Посередине вице-губернатор и Дулебов, остальные справа и слева.
Дулебова беспокойно оглядывалась. Лицо у нее было очень сердитое. Наконец она
сказала басистым, странно для дамы грубым голосом:
— Закройте окна, — птицы кричат и ветер.
Невозможно заниматься.
Триродов посмотрел на нее с удивлением. Потом тихо сказал
Надежде:
— Закройте окна. Гости наши не выносят свежего воздуха.
Окна были закрыты. Дети с досадливою печалью посмотрели на
докучные стекла.
Задана была письменная работа. Для нее прочли рассказец из
детской хрестоматии, которую Шабалов привез с собою. Дулебов приказал:
— Изложите своими словами.
Мальчики и девочки потянулись было к своим перьям, но
Дулебов остановил их и сказал длинное и скучное наставление, как следует писать
заданное сочинение. Потом сказал:
— Пишите.
Дети писали. Было тихо. Написавшие отдавали свои листки
учительницам. Дулебов и Шабалов тут же просматривали эти листки. Старались
найти ошибки. Но ошибок было мало. Потом была диктовка.
Дулебова все время смотрела угрюмо и моргала часто. Триродов
пытался заговорить с нею. Но сердитая дама отвечала так неласково, что Триродов
с трудом воздерживался от улыбки. И наконец оставил злую бабу в покое.
После письменных работ Триродов предложил непрошеным гостям
завтрак.
— Мы к вам так долго ехали, — визжал Дулебов,
словно объясняя, почему не отказывается от завтрака.
Дети разбежались в лесу недалеко и играли. А большие перешли
в соседний дом, где приготовлен был завтрак. Во время завтрака разговоры были
напряженные и придирчивые. Дулебовы придумывали глупые шпильки и грубые намеки.
Их спутники старались не отставать от них в этом. И каждый упражнялся по-своему
в злых и колких словах.
Тут же было несколько триродовских учительниц. Дулебова
смотрела на них с притворным ужасом и шептала Кербаху:
— У них ноги в земле запачканы.
После затрака вернулись в школу. Расселись на те же места.
Начали устный экзамен. Дулебов наклонился к списку и вызвал сразу трех
мальчиков. Каждого спрашивали сначала по Закону Божию, потом сразу же по
русскому языку и по арифметике.
Все очень придирались ко всему. Дулебов был все недоволен.
Он задавал такие вопросы, чтобы из ответов было видно, внушены ли детям высокие
чувства любви к отечеству, верности монарху и преданности православной церкви.
Одного мальчика он спросил:
— Какая страна лучше, Россия или Франция?
Мальчик подумал немного и сказал:
— Не знаю. Кто где привык, тому там и лучше.
Дулебова язвительно засмеялась. Шабалов наставительно
говорил:
— Матушка-Россия православная! Разве можно какое-нибудь
государство равнять с нашим! Слышал, как нашу родину называют? Святая Русь,
мать-Россия, святорусская земля, а ты — болван, остолоп и свиненыш. Если ты
своего отечества не любишь, то куда же ты годишься?
Мальчик краснел. На глазах его блестели слезинки. Дулебов
спросил:
— Ну, скажи мне, какая вера на свете самая лучшая?
Мальчик задумался. Шабалов злорадно спрашивал:
— Неужели и этого не можешь сказать?
Мальчик сказал:
— Когда кто искренно верует, это и есть лучшая вера.
— Этакий пень! — с убеждением сказал Шабалов.
Триродов посмотрел на него с удивлением. Сказал тихо:
— Искренность религиозного настроения, конечно, лучший
признак спасающей веры.
— Об этом мы поговорим после, — строго завизжал
Дулебов. — А уж теперь неудобно препираться.
Триродов улыбнулся и сказал:
— Когда хотите. Мне все равно, когда препираться.
Дулебов, красный и взволнованный, встал со своего кресла и
подошел к Триродову. Сказал:
— Мне с вами необходимо переговорить.
— Пожалуйста, — с некоторым удивлением сказал
Триродов.
— Пожалуйста, продолжайте, — сказал Дулебов
Шабалову.
Дулебов и Триродов ушли в соседнюю комнату. Разговор очень
скоро принял резкий характер. Дулебов придумывал дикие обвинения. Говорил
запальчиво:
— Я много дурного слышал, но действительность
превосходит все ожидания.
— Что же именно дурного? — спросил
Триродов. — И в чем действительность превзошла сплетню?
— Я не собираю сплетен, — взволнованно визжал
Дулебов. — Я своими глазами вижу. Это не школа, а порнография!
Голос его уже совсем перешел на свинячьи ноты. Он стукнул
ладонью по столу. Звякнуло золотое кольцо обручальное. Триродов сказал:
— Я вот тоже слышал, что вы — человек сдержанный. Но
сегодня уже не первый раз замечаю ваши порывистые движения.
Дулебов постарался успокоиться. Сказал потише:
— Да ведь это возмутительная порнография!
— А что вы называете порнографиею? — спросил
Триродов.
— А уж вы не знаете? — с насмешливою улыбкою
отвечал Дулебов.
— Я-то знаю, — сказал Триродов. — По моему
разумению, всякий блуд словесный, всякое искажение и уродование прекрасной
истины в угоду низким инстинктам человека-зверя — вот что такое порнография.
Ваша казенная трижды проклятая школа — вот истинный образец порнографии.
— Они у вас голые ходят! — визжал Дулебов.
Триродов возразил:
— Они будут здоровее и чище тех детей, которые выходят
из ваших школ.
Дулебов кричал:
— У вас и учительницы голые ходят. Вы набрали в
учительницы распутных девчонок.
Триродов спокойно сказал:
— Это — ложь!
Директор говорил резко и взволнованно:
— Ваша школа, — если это ужасное, невозможное
учреждение позволительно называть школою, — будет немедленно же закрыта. Я
сегодня же сделаю представление в Округ.
Триродов резко возразил:
— Закрывать школы вы умеете.
Скоро гости сердито уехали. Дулебова всю дорогу шипела и
негодовала.
— Субъект явно неблагонадежный, — говорил Кербах.
|
