Глава шестьдесят четвертая
Вечерние горели огни, и краски всех предметов при огнях
изменились, жесткими стали, томящими взор. Королева Ортруда смотрела на
ярко-красный цветок в волосах камеристки Терезиты, на ярко-смуглый румянец ее
щек, на ее дебелую шею, слегка изогнутую вперед, — и все тяжелое, сильное,
ловкое тело молодой вдовы рождало в душе Ортруды странную зависть.
«Забыла Терезита своего мужа, бравого сержанта, —
думала королева, — и другие утешают ее. И жизнь для нее легка».
Спросила:
— От кого, Терезита, этот цветок в твоих волосах? Милый
подарил?
Ответила Терезита, — и непривычною печалью звучали
низкие звуки ее голоса:
— Сегодня память королевы Джиневры.
Села у ног королевы и говорила тихо:
— Любила, — и убила. Посмела убить.
Тихо сказала Ортруда:
— Нельзя убивать того, кого любила.
Терезита смотрела в лицо королевы Ортруды, и жалость была в
глазах Терезиты, и преданная любовь. И тихо, тихо сказала Терезита:
— Пошли меня, милая королева, — я вырежу его
сердце и принесу его тебе на конце кинжала.
Ортруда встала. Сказала сурово:
— Я знаю, ты меня любишь. Но этого не надо.
Приподнялась Терезита, стояла на коленях и с тоскою смотрела
в лицо королевы Ортруды. Ортруда сказала:
— Иди.
Поздно вечером королева Ортруда была одна. Тоска томила ее,
тоска воспоминаний и предчувствий.
Королева Ортруда думала о том, что умрет графиня Маргарита
Камаи. Древняя, жестокая душа, разбуженная в ней, трепетала от злой радости и
от звериной, дикой тоски, — душа королевы Джиневры, царствовавшей за много
столетий до Ортруды. И вспомнила королева Ортруда жестокую повесть жизни
королевы Джиневры.
Как и Ортруда, королева Джиневра унаследовала престол своего
отца и была обвенчана с чужестранным принцем. Этот принц, как и Танкред
Ортруде, изменял Джиневре. И, как Ортруда, долго оставалась Джиневра в
счастливом неведении. Однажды застала королева Джиневра своего мужа в объятиях
одной из придворных дам. Обезумев от ревности и от гнева, королева Джиневра
вонзила свой кинжал в сердце вероломного мужа и злую разлучницу тем же
умертвила кинжалом.
Рыцари и монахи, друзья убитого принца, низвергли Джиневру с
престола и судили ее, и свиреп был приговор их. Джиневру вывели нагую на
площадь и беспощадно бичевали на том месте, где стоит ныне ее статуя. Плакали
многие в толпе, жалея любимую королеву, но вступиться не посмел никто. Потом
Джиневру заточили в монастырь, где злая игуменья подвергала ее жестоким
истязаниям и унижениям. Но вскоре Джиневра была освобождена оттуда своими
друзьями и еще долго и со славою царствовала.
Душа, прошедшая весь пламенный круг любви и злобы,
нестерпимых страданий и высокого торжества, душа Джиневры оживала теперь в
груди королевы Ортруды. Думала королева Ортруда:
«Вот путь мой, — ступень за ступенью к смерти. Настанет
скоро день, — умру и я под кинжалом убийцы. Или казнят меня за что-нибудь
по приговору революционного трибунала, — и отрубленная острым ножом
гильотины голова моя упадет в пыль торговой площади. Что ж, умру спокойно».
Раздался легкий стук в дверь. Странно и жутко прозвучал он в
ночной тишине древнего замка.
— Войдите, — сказала королева Ортруда.
Терезита открыла дверь, впустила Астольфа и скрылась. Но
успела заметить королева Ортруда выражение свирепой радости на угрюмом лице
верной служанкиВошел Астольф, бледный и радостный, в той же простой, короткой
одежде, в которой проник он в дом графа Камаи.
Королева Ортруда задрожала. Смешанное, темное чувство
охватило ее. Страх перед убийцею, любовный восторг перед ним, кровавое
сладострастие, ненависть к убитой, радость мести, тоска о злом деле — все в
сердце королевы Ортруды смешалось в какую-то дьявольскую, пряную, горькую
смесь. Широко открытыми глазами смотрела королева Ортруда на подходившего к ней
Астольфа. В руке Астольфа было что-то, обернутое в белый платок, в белый с
темными пятнами платок.
Королева Ортруда спросила:
— Что это?
Голос ее был страстно звучен, и тонкие руки ее дрожали. Уже
знала королева Ортруда, что она увидит сейчас, знала, что покажет ей Астольф.
Астольф неторопливо развернул платок и показал королеве
Ортруде кинжал. На лезвие кинжала темнели свежие пятна крови. Тихо сказал
Астольф:
— Я убил графиню Маргариту Камаи.
На лице его изображалась дикая радость.
И уже спокойно улыбалась королева Ортруда, и радостно
смотрела на Астольфа и на его кинжал. Астольф зарделся вдруг, устремил на
королеву Ортруду нетерпеливый, страстный взор и сказал ей нежно и дерзко:
— А когда же мне будет награда, милая Ортруда?
Королева Ортруда улыбнулась нежно и грустно. Шепнула:
— Награжу. Не бойся.
Она взяла Астольфа за плечи и привлекла к себе. Целовала
лицо Астольфа. Целовала его руки.
И долго в тот вечер, и страстно королева Ортруда целовала и
ласкала Астольфа.
Когда Астольф ушел, королева Ортруда долго не могла заснуть
и сидела, мечтая нежно и жестоко. И думала королева Ортруда:
«Вот и еще одна ступень к моей смерти — Астольф, отрок с
окровавленными по моей воле руками».
Шептала:
— Что скажешь мне ты, Светозарный?
Утром нашли в постели труп графини Маргариты. По-видимому,
убийство совершено было с целью грабежа. Было украдено несколько драгоценностей
и сколько-то денег. Но граф Роберт Камаи был уверен, что это — дело агентов
принца Танкреда. Никому не говорил он о своих подозрениях, но таил жажду мести.
Об убитой жене граф Камаи не очень сокрушался. Любовные
связи между ними уже давно порвались, а строптивый характер Маргариты нередко
бывал причиною неприятных размолвок и ссор. Но в этой женщине граф Камаи терял
верную пособницу его карьере, — и еще не мог он учесть, как эта смерть
отразится на его положении.
Конечно, граф Камаи притворялся, что он убит горем.
Весть о смерти графини Маргариты Камаи быстро разнеслась по
городу. Почему-то все в городе говорили, что графиня Камаи убита по приказанию
принца Танкреда. И никого это не удивляло.
Говорили одни:
— Так ей и надо!
Говорили другие:
— От этого человека чего же иного можно было бы ждать!
Друзья принца Танкреда уверяли, что это — дело анархистов.
Никто, конечно, не верил.
Общая уверенность в том, что в убийстве графини Маргариты
Камаи замешан принц Танкред, была так велика, что полиция и судебные власти не
особенно усердствовали в расследовании дела. Было сделано, по-видимому, все,
что предписывается для таких случаев законом, — но все это делалось только
формально, и сыщики не проявили свойственной им проницательности.
По приказу судебного следователя арестовали садовника и его
помощника. Но ни один из них не мог сказать ничего путного о людях, которые их
напоили. Не могли указать даже таверны, где они пьянствовали, и сбивались в
числе своих собутыльников.
Садовник говорил:
— Было их двое, оба с черными бородами.
Его помощник говорил:
— Нет, их было трое, — двое черных и один рыжий, в
очках.
Садовник говорил:
— Рыжий в очках пришел позже.
Его помощник спорил:
— Позже пришел четвертый, бритый.
Тогда предположили, что эти сообщники-убийцы были искусно
загримированы.
Дело заглохло бы понемногу. Но им занялись оппозиционные
газеты. Какому-то ловкому репортеру посчастливилось даже открыть наемного
убийцу. Из этого, конечно, ничего не вышло, — разбойнику дали еще денег и
помогли эмигрировать в Аргентину.
С того дня каждый вечер Астольф приходил к королеве Ортруде,
и они проводили вдвоем долгие часы, радостные для Ортруды и проникнутые жутким
ужасом.
С образом Астольфа соединялось для Ортруды всегда
представление о Смерти.
Ах, прекрасный образ Смерти для королевы Ортруды, —
влюбленный в нее страстно и пламенно паж королевы Астольф! Лицо у него
прекрасное и темное, лицо веселого мальчишки, загоревшего под солнцем; глаза у
него черные и пламенные, глаза того, кто убивает; одежда у него белая и
короткая, одежда пажа, который приходит услужить прекрасной даме; ноги у него
обнаженные и стройные, ноги, чтобы легко и бесшумно под облаком дымным страшный
пройти путь, из которого принесет верный капли крови королеве Ортруде, —
кровь королевы Ортруды.
И ласкала Астольфа королева Ортруда, и, лаская, обнажала его
тело, стройное, тонкое тело милого убийцы. Вся отдавалась ему, все одежды свои
отбросив, нагая приникала к страстной теплоте его тела, — тело и душу
предавая умерщвляющему нежно.
Астольф переживал тогда минуты сладчайших восторгов. Ярки и
многоцветны были его мечтания — о бесконечности счастия с Ортрудою, для
Ортруды. Сосуд многоценной крови, обнаженное тело королевы Ортруды радовало
взоры Астольфа. О, это тело, которое так наслаждается и так страдает! и так
услаждает, и так мучит! И этот трепет дыхания в груди и в горле под яркими
поцелуями жадных губ! И эта кровь, которую так страшно пролить и которой так
жаждет душа умерщвляющего! И этот жуткий страх, и этот зыбкий стыд!
Смотрела на Астольфа королева Ортруда, любуясь, — и
вдруг стыдно становилось Астольфу того, что они обнажены. Он прятался за
тяжелыми завесами. Но был радостен и легок этот внезапный стыд.
Смеялась его стыду Ортруда, смеялся и он. Легким, зыбким
смехом разрешался легкий, зыбкий стыд. И они играли и резвились, как шаловливые
дети.
Иногда утром уходили они на берег моря и там, как дети, у
воды смеялись и радовались, и чего-то искали в воде, и находили что-то. И
плескуч был шумный смех волн, вечный смех стихии, и широк был ясный простор
поднебесный.
Для королевы Ортруды готов был Астольф совершить всякое
безумное и опасное дело и без конца умножать преступление. Не раз спрашивал он
королеву Ортруду:
— Хочешь, Ортруда, для тебя я убью принца Танкреда?
Улыбалась королева Ортруда и говорила:
— Не надо, мой милый. Принц Танкред не уйдет от своей
судьбы.
Однажды королева Ортруда привела Астольфа в огороженный высокою
стеною участок королевского сада около ее мастерской. И сказала Ортруда
Астольфу:
— Здесь, среди этих деревьев, под этим высоким небом я
напишу картину, и ты будешь для нее моделью. Красота твоя будет жить в веках.
Астольф радостно покраснел. Королева Ортруда сказала:
— Разденься, Астольф.
Астольф радостно и поспешно повиновался. Королева Ортруда
рассказала, как ему надо стоять. Нагой отрок с флейтою в опущенной руке
прислонился к пальме и задумался. Тело его было прекрасно, — тело,
созданное для игры, пляски и бега.
Охваченная волнением работы, Ортруда быстро зарисовала его
фигуру, торопясь взяться за кисть. Застенчивый, тихий, стоял Астольф, — и
застенчивая, тихая мечта мерцала в черной тьме его широких глаз. Выражение
застенчивости перенесла Ортруда и на картину. Нагой и смуглый, как живой
возникал он под ее уверенною, неторопливою кистью.
Было тихо. Ничей нескромный, враждебный взор не мешал
творчеству любви и красоты, и никто не говорил темных, тусклых слов.
Дракон небесный смеялся в багряно-голубой вышине, словно он
знал, что будет. Но он не знал. Только творческая мечта поэта прозревает неясно
дали незаконченного творения.
Вероника Нерита скоро узнала, — конечно, позже
посторонних, — о связи ее сына с королевою Ортрудою. Тщеславная женщина
радовалась этому чрезмерно. Она думала, что связь с королевою принесет их семье
большие милости и выгоды. Уже она распустила яркие павлиньи перья высокомерия и
думала, что все матери в Пальме завидуют ей.
Но старый гофмаршал Теобальд Нерита не радовался. Он думал,
что королева Ортруда огорчена открытием любовных похождений ее мужа и потому
ищет забвения и развлечения в мимолетных связях то с одним, то с другим, —
что она будет влюбляться еще во многих, постоянно томимая разожженною в ней
страстностью, но никого надолго не полюбит, — что ее увлечение Астольфом
будет так же кратковременно, как и ее связь с Карлом Реймерсом, — и что
конец этого нового ее увлечения будет так же печален.
Старый гофмаршал позвал к себе сына и говорил ему строго:
— Берегись, Астольф, ты стоишь на опасной дороге.
Астольф угрюмо смотрел вниз, багряно краснел и упорно
молчал. Теобальд Нерита продолжал:
— Говорю тебе, Астольф, послушайся меня, избегай
королевы Ортруды. Смотри, чтобы и с тобою не было того же, что с Карлом
Реймерсом. Королева Ортруда любит красивых. Найдется человек красивее тебя, и
более подходящий к ней по возрасту.
Астольф молчал упрямо, и уныло склоненное лицо его не
выражало ничего, кроме скуки.
Теобальд Нерита досадливо говорил ему:
— Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь. Или сказать тебе
нечего, и ты сам сознаешь, как нелепо твое увлечение?
Тогда Астольф поднимал на отца упорный взгляд широких глаз и
говорил коротко:
— Ортруда меня любит, и я люблю Ортруду. Я не могу жить
без Ортруды. Для Ортруды я готов на все.
Гофмаршал, покачивая головою, говорил:
— Глупый! Только и знаешь твердить: Ортруда, Ортруда,
люблю, люблю. Скоро бросит тебя твоя Ортруда.
Астольф улыбался и отвечал отцу:
— Не знаю. Пусть бросит, если захочет. Пусть будет что
будет. Теперь я счастлив. А потом хоть умереть, мне все равно.
Отец горько упрекал Астольфа.
— Не жалеешь ты старого отца, — говорил он. —
Ты еще так молод. Тебе надо учиться.
Астольф отвечал угрюмо:
— Я учусь.
— Как ты учишься! — говорил Теобальд
Нерита. — Голова у тебя набита глупыми мечтами, только Ортруда у тебя на
уме. Не до книг тебе теперь. Хоть и тяжело мне будет на старости расставаться с
тобою, но я все-таки отправлю тебя на днях доучиваться в Италию или во Францию.
Астольф отвечал решительно и резко:
— Ни за что не уеду отсюда. Лучше в море брошусь.
По мрачному блеску его глаз видел отец, что Астольф не
задумается сделать, как говорит.
Такие разговоры повторялись часто и нередко заканчивались
бурными сценами.
И другие невзгоды скоро стали омрачать счастие Астольфа.
|
