Глава пятидесятая
Танкред и Имогена стали видеться часто. Всегда тайком, в местах
уединенных. Случались с ними при этом приключения, довольно опасные для
Имогены. Не раз уже Имогена близка была к тому, чтобы возбудить подозрения
старого отца. Но с утонченною хитростью, которая свойственна юной влюбленности,
она постоянно умела находить правдоподобные объяснения для своих частых отлучек
и опаздываний. Переживаемые ею теперь страхи и опасности придавали острую, еще
не изведанную дотоле прелесть ее жизни.
Так сладко и жутко было отдаться возлюбленному! И жизнь ее
тогда разделилась между новою тоскою стыда и раскаяния и новою радостью
страсти.
Имогена была у исповеди и каялась со слезами искреннего
раскаяния. Ее духовник, пожилой иезуит, человек жестокий и сладострастный,
наложил на нее тяжелую эпитимию. Но не требовал от нее, чтобы она забыла свою
грешную любовь. После иезуитской дисциплины Имогена долго стояла на коленях на
каменном, холодном полу капеллы и радовалась тому, что ее любовь не отнята от
нее.
И грешила опять, и каялась снова, радуя иезуита послушанием
в исполнении всех налагаемых им на нее покаянных упражнений.
В голове маркизы Элеоноры Аринас зрели темные, опасные,
коварные планы. Она давно уже взвешивала в уме, выгодно или невыгодно для нее
будет вызвать ссору королевы Ортруды с принцем Танкредом, открывши королеве
измены Танкреда и его преступные замыслы. И решила, что скорее это будет
выгодно: ускорит назревающие события и заставит Танкреда действовать
решительно. Элеоноре казалось, что взбалмошная Маргарита Камаи как нельзя лучше
годится для этой цели. Элеонора осторожно наводила Маргариту на мысль о том,
что у Танкреда есть новая любовница и что это — графиня Имогена Мелладо.
Впрочем, Маргарита и сама сумела выследить новую страсть
Танкреда. Бешеная жажда мести зажглась в ней. Она стала распускать в обществе
слухи о связи Танкреда с Имогеною. При встречах с Имогеною она говорила ей
колкости, издевалась над застенчивою девушкою, чуть не доводила ее до слез.
Однажды Маргарита приехала к Имогене. Произошла тяжелая
сцена. Маргарита сказала прямо:
— Графиня Имогена, я знаю все. Не отпирайтесь. Вы —
любовница принца Танкреда.
Имогена вспыхнула.
— Я… Что вы говорите? — растерянно лепетала она.
— Оставьте его, — говорила Маргарита, — или
вам будет худо. Я ни перед чем не остановлюсь. Все узнают ваш позор.
Сыпала угрозы за угрозами. Потом от угроз перешла к
униженным мольбам. Рассказывала, как она любит Танкреда. Как он любил ее.
Имогена плакала и не знала, что говорить, что делать.
Отчаяние и ужас владели ею.
В ту ночь она не заснула ни на минуту и плакала, плакала. Но
когда пришел час идти на свидание с Танкредом, пошла. Притворялась веселою,
чтобы Танкред не догадался. И сама ему ничего не сказала.
Маргарита решилась нажаловаться на принца Танкреда королеве
Ортруде. Сама додумалась в ревниво-бессонные ночи, и коварные внушения Элеоноры
помогли, ободрили, дали силы не отступить перед осуществлением этой мысли.
Написала королеве письмо с просьбою принять.
Ортруда прочитала это письмо медленно и внимательно.
Какое-то острое предчувствие пронизало ее. Графиня Маргарита Камаи всегда была
неприятна Ортруде. Но не было никакой причины отказать ей в приеме. Хотя и с
большою неохотою, Ортруда все-таки назначила день и час приема.
Маргарита надела установленный наряд. Тщательно осмотрела
себя в зеркало и осталась довольна своим матово-бледным лицом и горящими
черными глазами.
И вот королева Ортруда и Маргарита остались одни. Маргарита
была смущена и взволнована больше, чем ожидала. Здесь, в старом королевском
замке, перед лицом любезной Ортруды, которую она так долго обманывала, ее вдруг
охватил мистический, от древних поколений наследственно перешедший
благоговейный страх, внушаемый носителями высокой власти. Этого страха
Маргарита не могла преодолеть. Руки ее, красивые на белом шелке платья, робко,
как у девочки, дрожали.
Маргарита лепетала несвязно, сбивчиво, называя имена
Танкреда, Сабины, Элеоноры. И сначала нельзя было понять, что она хочет
сказать. Наконец Ортруда поняла, что она говорит о любовных похождениях
Танкреда. То, о чем уже слышала Ортруда, о чем она и сама догадывалась, не
придавая этому большого значения, охотно готовая все это извинить. Какие-то
мимолетные связи с продажными, полупродажными и готовыми продаться женщинами.
Ортруда сказала брезгливо:
— К чему мне знать все эти приключения! Пока мы очень
юны, мы ждем от наших возлюбленных чуть ли не ангельских совершенств. Но я — не
девочка.
Но Маргарита продолжала, — и вот Ортруда слышит что-то
новое. О невинных. О девах. Об отчаянии опозоренных семейств. Об Имогене
Мелладо.
— Вы говорите неправду, графиня! — гневно сказала
Ортруда. — Уйдите от меня. Я вам не верю. Не хочу и не могу верить.
Маргарита бросилась к ногам Ортруды. Рыдая, говорила:
— Государыня, ради Бога, выслушайте меня. Вы должны мне
поверить! Спасением моей души клянусь, что я сказала правду.
— Уйдите! — повторила Ортруда.
— Вы мне поверите, ваше величество! — восклицала
Маргарита.
— Никогда! — решительно сказала Ортруда.
Маргарита встала. Посмотрела прямо в лицо Ортруде.
На ее губах пробежала дерзкая улыбка. Маргарита сказала:
— Государыня, не верность к вам заставляет меня
говорить вам это, а иное чувство. О, я — гадкая, презренная!
— К чему такое самоунижение! — презрительно
сказала Ортруда.
Маргарита заплакала. Продолжала:
— Не верность, о нет, — ревность, ревность привела
меня к вашим ногам. Ревность измучила меня, поймите, государыня, —
ревность!
Бешеным криком вырвалось это слово из груди рыдающей
Маргариты.
— Что вы говорите, безумная женщина! — воскликнула
Ортруда.
— Я была любовницею принца Танкреда, — тихо, но
решительно сказала Маргарита.
— Неправда! — с ужасом сказала Ортруда.
Маргарита засмеялась. Жутким казался этот внезапный переход
от слез и рыданий к смеху. Бледное до синевы лицо Маргариты дрожало мелкими
судорогами. Страх и торжество изображались на нем в странном, безобразном
смешении. Дрожащими руками она вытащила из-за ворота своего белого платья связку
писем. Протянула их Ортруде. Сказала:
— Почерк, знакомый вашему величеству.
И опять слезы хлынули из ее глаз.
Ортруда торопливо читала письма. И было страшно, и было
стыдно. Маргарита Камаи, эта пустая, болтливая, неумная женщина! Ей расточал
Танкред эти нежные слова!
Ортруда бросила недочитанные письма на стол. Глядя на
Маргариту гневными глазами, она говорила задыхающимся голосом:
— О, как счастливы простые женщины! Отчего я — не
рыночная торговка! Отчего я не могу избить вас, бить, кусать, царапать! А, вы —
моя соперница! И даже бранного слова я не смею сказать вам, ужасная женщина,
вам, с которою я делила, сама того не зная, ласки моего Танкреда. О, что мне
теперь до того, что я — королева!
Маргарита, смеясь, и плача, и ломая руки, стояла на коленях
перед Ортрудою и говорила:
— Вон там, на столе у окна, лежит дага. Она остро
отточена. Возьмите ее, пронзите ею мою грудь, — пусть умру, пусть умру я у
ваших ног. О, как королева Джиневра, убейте меня!
Ортруде стало стыдно своего гнева, своей несдержанности.
— Извините, графиня, — сказала она, — я
сказала вам что-то ненужное. Но вы понимаете, что ваши слова не могли меня
обрадовать. Встаньте, графиня.
Но опять гнев овладел Ортрудою. Широкий, прямой клинок даги
дразнил ее взоры. Она схватила левою рукою узорную, рогатую рукоятку даги.
Маргарита порывисто запрокинула голову, открывая горло. Кричала:
— Сильнее, одним ударом, вот сюда!
Ее длинная шея трепетала от крика. И точно чья-то чужая рука
влекла Ортруду к этому трепетному горлу. Ударить, увидеть кровь!
Бледнея и дрожа, Ортруда подошла так близко, что ее колени
прижались к животу Маргариты. Взяла правою рукою под затылок голову Маргариты и
смотрела в ее лицо, сверху вниз.
Бледное некрасивою, меловою бледностью лицо Маргариты
исказилось выражением предсмертного ужаса. Ее отведенные за спину руки
судорожно вздрагивали и вытягивались, и вся она словно застыла в своей
отдающейся позе.
Ортруда опомнилась. Дага упала на ковер.
— Идите, — задыхающимся голосом сказала
Ортруда, — идите скорее.
Маргарита поцеловала край ее платья и вышла торопливо.
Радость возвращения к жизни охватила ее, и она бежала быстро по холодным плитам
сумрачных зал.
Ортруда долго сидела перед письмами Танкреда. Казалось ей,
что она ни о чем не думает. Опять взяла она эти красивые, ароматные, отравленные
ядом измены листки. А это письмо как сюда попало?
«Дорогой граф!»
— Зачем же я его читаю?
Но вдруг смысл слов стал страшен ей. С холодным ужасом она
перечитала эти строки:
«Ваши мысли о том, как опасна слабость
носителя верховной власти, я вполне понимаю. Но мы должны прежде всего иметь в
виду благо государства. Если обстоятельства потребуют, я готов предоставить
себя в распоряжение государства и сумею подавить в себе личные пристрастия».
И в конце письма:
«Эти беглые, случайные строки сожгите».
Ортруда порывисто подошла к окну. Распахнула его. Сказала, и
выражение глаз ее было безумно:
— Господин Меччио, вы правы. Мой Танкред изменник!
Грусть тяготела над Ортрудою, неотступная, как все
усиливающийся на далеком острове дым вулкана.
Мысль о любовницах Танкреда язвительно мучила Ортруду. Вот,
значит, она была для Танкреда только одною из многих! На части мелкие, как сор,
была разделена его любовь!
Ортруда, отдавшая ему всю свою гордую и страстную любовь,
чувствовала себя жестоко обманутою. Пусть бы он сказал ей прямо, что разлюбил
ее. Она бы поняла его. Было бы горько, но что ж! Над сердцем нет закона. Но
обманывать, ласкать ее, теми же нежными и сладкими называть ее словами, как и
тех других! Какое гнусное притворство!
Он притворялся влюбленным в нее, потому что она — королева,
потому что связь с нею дает ему высокое положение. Он притворялся влюбленным в
нее, чтобы тем легче обмануть ее, и, лаская ее, лелеял мечты воцариться на ее
престоле и окружал себя людьми, ненавидящими ее. Какая низость! Разбитая и даже
обманутая любовь была бы только грустью или ненавистью. Но ее чувства были так
мучительно сложны!
Как счастливы простые, глупые, некрасивые! Те, кого не стоит
так хитро обманывать.
Гордость королевы и красавицы была оскорблена в Ортруде. Это
порою приводило ее в неистовое бешенство. Так трудно было сдерживаться,
притворяться! Хоть бы забыть!
Маргарита почти каждый день доставляла ей в анонимных
письмах новые сведения о замыслах и делах Танкреда. И презрение к Танкреду
возрастало в Ортруде.
Но она долго таила ото всех свое горе. Какая-то суровая
гордость долго мешала ей говорить с Танкредом об его изменах. Но она
чувствовала, что уже совсем не любит его. В сердце ее зрела ярая ненависть к
нему. И, как ни таила свои чувства, не могла не быть к нему холодна. Как чужая.
Старалась быть одна. Молилась своему сладко воображенному ею
Светозарному.
— Ты, Светозарный, что скажешь мне? Прислушиваюсь к
тайному твоему голосу в моем сердце и знаю, — я обречена. Путь мой
неизбежен. И ясен мне.
Чтобы остаться одною, Ортруда часто спускалась в свое
подземелье.
Ах, эта жизнь! Только моя жизнь! Уйти бы к иным мирам! В
иное бытие.
Искала в темных переходах новых выходов из своего
подземелья. И нашла их, выходы в город. Выходила одна на улицы и на дороги и
смотрела на людей, — какие они, как живут, что думают.
Вот по дороге шла толпа просто одетых, радостных женщин и
девушек. Ортруда спрашивала их:
— Милые, куда вы?
Отвечали охотно:
— На митинг.
Ах, сказать бы:
— Меня с собою возьмите.
Дымок парохода вился над морем. Океанский пароход.
— Куда?
— В Нью-Йорк, с эмигрантами.
Ах, на нем бы уплыть далеко!
Одевшись скромно, черною вуалью закрывши лицо, шла на
собрания рабочих. Слушала, что говорили их ораторы. Уходила неузнанная.
|
