 Увеличить |
Письмо XLV
Сенека
приветствует Луцилия!
(1) Ты
жалуешься, что тебе там не хватает книг. Но ведь дело не в том, чтобы книг было
много, а в том, чтоб они были хорошие: от чтенья с выбором мы получаем пользу,
от разнообразного – только удовольствие. Кто хочет дойти до места, тот выбирает
одну дорогу, а не бродит по многим, потому что это называется не идти, а
блуждать. – (2) Но ты скажешь: «Мне нужны от тебя не советы, а книги». – Я
готов тебе послать все, сколько имею, и вытрясти закрома. Да и сам бы я
отправился туда, будь у меня силы, и приказал бы себе совершить этот старческий
поход, если бы не надеялся, что ты скоро добьешься осво вождения от должности.
Меня не испугали бы ни Сцилла, ни Харибда, ни прославленный в преданиях пролив:
я бы пересек его даже не на корабле, а вплавь, лишь бы обнять тебя и увидеть
вблизи, насколько ты вырос духом.
(3)
Из-за того, что ты хочешь получить и мои сочинения, я не стану считать себя
красноречивым, как не счел бы себя красавцем, попроси ты мой портрет. Я знаю,
что причиною тут снисходительность, а не здравая оценка, а если и оценка, то
тебе ее внушила снисходительность. (4) Но каковы бы они ни были, прочти мои
книги, видя в них поиски истины, которой я не знаю, но ищу упорно. Ведь я
никому не отдался во власть, ничьего имени не принял и, хотя верю суждениям
великих людей, признаю некоторые права и за моими собственными. Сами великие
оставили нам не только открытия, но и много ненайденного. Может быть, они и
нашли бы необходимое, если бы не искали лишнего. (5) Но много времени отняли у
них словесные тонкости и полные ловушек рассуждения, лишь оттачивающие пустое
остроумие. Мы запутываем узлы, навязывая словам двойной смысл, а потом
распутываем их. Неужели так много у нас свободного времени? Неужели.мы уже
знаем, как жить, как умирать? Вот к чему следует направить все мысли. Не в
словах, а в делах нужна зоркость, чтобы не быть обманутым. (6) Зачем ты указываешь
мне различия между сходными речениями, когда тут, если не пускаться в
рассуждения, в ловушку не попадешься? Различай предметы: они нас обманывают!
Дурное мы любим как хорошее, одной молитвой опровергаем другую. Желания у нас в
разладе с желаниями, замыслы – с замыслами. (7) А как похожа лесть на дружбу!
Она не только ей подражает, но и побеждает ее, и обгоняет: ведь для нее-то и
открыт благосклонный слух, она-то и проникает в глубину сердца, приятная нам
как раз тем, чем вредит. Научи меня различать это сходство! Вкрадчивый враг подошел
ко мне под личиной друга, пороки подбираются к нам под именем добродетелей;
наглость прикрывается прозвищем смелости, лень зовется умеренностью, трусливого
принимают за осторожного. Здесь-то нам блуждать всего опасней, – так отметь
каждый предмет явным знаком. (8) Все равно спрошенный о том, «есть ли у него
рога», не будет так глуп, чтобы ощупать себе лоб[1], не будет так глуп и
слабоумен, чтобы не знать правды, даже если ты приведешь в доказательство свое
хитрое умозаключенье. Это – обман безобидный, как чашки и камешки фокусников,
где само надувательство доставляет удовольствие: сделай так, чтобы я понял, как
все получается, – и пропал весь интерес. То же самое и с этими ловушками (а как
иначе мне назвать софизм?): не знающему они не вредят, знающему – не доставляют
удовольствия. (9) А если ты все-таки хочешь разбираться в словах двоякого
смысла, то объясни нам, что блажен не тот, кого толпа считает блаженным, к кому
стекается много денег, но тот, чье благо все внутри, кто прям и высок духом и
презирает то, что других восхищает, кто ни с кем не хотел бы поменяться местами,
кто ценит человека лишь как человека, кто избирает наставницей природу,
сообразуется с ее законами, живет так, как она предписывает, у кого никакая
сила не отнимет его блага, кто и беды обернет ко благу, кто тверд в суждениях,
непоколебим и бесстрашен, кого иная сила и взволнует, но никакая не приведет в
смятение, кого фортуна, изо всех сил метнув самое зловредное свое копье, не
ранит, а только оцарапает, да и то редко, Потому что прочие ее копья, которыми
она валит наземь род людской, отскакивают, словно град, который, ударяясь о
крышу, шумит и тает без ущерба для обитателей дома.
(10)
Зачем ты занимаешь меня так долго тем, что сам именуешь «лжецом»[2] и о чем сочинили
столько книг? Вся жизнь лжет мне: уличи-ка ее и верни к правде, если ты так
остер. Ведь она считает по большей части излишнее – необходимым; но даже и не
излишнее часто неспособно сделать нас счастливыми и блаженными. Ведь то, что
необходимо, не есть непременно благо: мы унизим понятие блага, если назовем
этим словом хлеб или мучную похлебку, или что-нибудь еще, без чего не
проживешь. (11) Что благо, то всегда необходимо, что необходимо, то не всегда
благо, коль скоро и самые низменные вещи бывают необходимы. Нет такого, кто
настолько не знал бы достоинства блага, что мог унизить его до повседневных
надобностей. (12) Так не лучше ли перенести свои усилия и постараться доказать
всем, как много времени тратится на добывание ненужного, как много людей
упускает жизнь, добывая средства к жизни? Испытай каждого в отдельности,
поразмысли обо всех: жизнь любого занята завтрашним днем. – (13) Ты спросишь,
что тут плохого. – Очень много! Ведь эти люди не живут, а собираются жить и все
и вся откладывают. Сколько бы мы ни старались, жизнь бежит быстрее нас, а если
мы еще медлим, она проносится, словно и не была нашей, и, хотя кончается в
последний день, уходит от нас ежедневно. Но, чтобы письмо, которому не положено
не умещаться в левой руке читающего, не оказалось чересчур большим, я отложу на
другой раз мою тяжбу со слишком тонкими диалектиками, которым есть дело лишь до
одного и нет до другого. Будь здоров.
Письмо XLVI
Сенека
приветствует Луцилия!
(1)
Книгу, которую ты обещал мне, я получил и, намереваясь попозже прочесть ее без
помех, приоткрыл, желая только отведать... Но потом она заманила меня дальше, я
стал двигаться вперед; насколько она красноречива, ты поймешь вот из чего: мне
она показалась короткой[1] и такой, какая не по плечу ни мне, ни тебе, но
напоминающей на первый взгляд труд Тита Ливия либо Эпикура. Словом, она меня не
отпускала и увлекла такой приятностью, что я прочел ее до конца, не откладывая.
Солнце меня звало, голод напоминал о себе, тучи мне грозили, но я проглотил все
до конца. (2) И не только получил от книги удовольствие, но и порадовался.
Сколько в нем дарованья, повторял я, сколько души! Какие порывы, сказал бы я.
если бы нашел между взлетами затишья. А так это не порывы, а плавный полет; и
весь слог мужественный, возвышенный, хотя есть в нем – всякий раз к месту – и
мягкая приятность.
И сам ты
величав и высок духом; таким и оставайся, так и шествуй дальше! Но кое-что
сделал и сам предмет книги; потому и нужно выбирать предмет плодотворный, чтобы
он не был тесен для нашего дарования я сам его подстегивал. (3) О твоей книге я
напишу больше, когда снова ею займусь, а пока я не успел оценить ее умом,
словно не прочел все, а прослушал. Позволь мне рассмотреть ее придирчивей.
Бояться тебе нечего: ты услышишь правду. Ведь ты счастливец: ни у кого нет причин
лгать тебе из такой дали, – разве что мы лжем и без причин, по одной привычке.
Будь здоров.
|
