 Увеличить |
Письмо XXXVII
Сенека
приветствует Луцилия!
(1) Ты
обещаешь быть человеком добра, а это самый надежный залог благомыслия. Ты уже
приведен к присяге. И только в насмешку могут тебе сказать, будто служба твоя
будет легкой и удобной, я же не хочу тебя обманывать. В твоем почетнейшем
обязательстве и в обязательстве самом позорном [1] стоят одни и те же слова:
«Даю себя жечь, вязать и убивать железом». (2) Кто отдает руки внаем для арены,
кто за пищу и питье платит кровью, – от них берут ручательство в том, что они
вытерпят все, хоть и против воли, а от тебя – что ты все вынесешь добровольно и
с охотой. Им дозволено опустить оружие, попытать милосердие народа[2], а тебе
нельзя ни опустить меч, ни молить о пощаде: ты обязан умереть стоя,
непобежденным. К тому же что пользы выгадать несколько дней либо лет? Для нас,
коль скоро мы родились, нет избавления. – (3) Ты спросишь: «Как же мне стать
свободным?» – Избежать неизбежного нельзя – его можно только победить. «Сила
путь пролагает себе»[3]. Этот путь откроет перед тобою философия. Обратись к
ней, если хочешь не знать ущерба, быть безмятежным, счастливым и, главное,
свободным. Иным способом этого не достичь. (4) Глупость – вещь унизи тельная,
гнусная, презренная, рабская, подвластная многим жестоким страстям. Но от этих
тягостных повелителей, которые приказывают то по очереди, то все вместе,
избавит тебя мудрость, она же – единственная свобода. К ней ведет одна дорога,
и притом прямая: с нее не собьешься, шагай уверенно! Если хочешь взять власть
над всем, отдай власть над собою разуму! Многим будешь ты повелевать, если разум
будет повелевать тобою. Он научит тебя, как и за что браться, и ты перестанешь
наталкиваться на то или другое дело случайно. (5) Ты не назовешь мне никого,
кто, желая чего-нибудь, знал бы, откуда это желанье взялось, ведь он пришел к
нему не по размышленье, а натолкнулся на него сходу. Фортуна сама находит нас
не реже, чем мы ее. Стыдно не идти, а нестись по течению и в водовороте дел
спрашивать, опешивши: «Как же я сюда попал?» Будь здоров.
Письмо XXXVIII
Сенека
приветствует Луцилия!
(1) Ты
не зря требуешь, чтобы мы чаще обменивались письмами. Больше пользы приносит
речь, которая малыми долями прокрадывается в душу. В пространных же
рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при народе, шуму много, а
доверительности нет. Философия – это добрый совет, а давать советы во
всеуслышанье никто не станет. Иногда не стоит пренебрегать и этой, так сказать,
всенародностью, – когда надо подтолкнуть сомневающегося; но когда дело не в
том, чтобы внушить желание учиться, а в самом учении, тогда нужны слова не
такие громкие. Они легче проникают вглубь и удерживаются: ведь слов нужно
немного, но зато убедительных. (2) Сеять их следует, как семена, каждое из
которых, при всей его малости, попав на подходящую почву, обнаруживает свои
силы и развивается так, что из крошечного вырастает огромное. То же самое и
доводы разума: на взгляд они невелики, но растут по мере того, как делают свое
дело. Сказано немного, однако сказанное, если западет в душу, крепнет и дает
всходы. Повторяю, тот же удел у наставлений, что и у семян: короткие, они
многое могут, лишь бы только им попасть, как я говорил, в подходящую душу,
способную их принять. А она сама принесет плоды, возвратив полученное сторицей.
Будь здоров.
Письмо XXXIX
Сенека
приветствует Луцилия!
(1)
Заметки, которые ты просишь, я, конечно, составлю, сжатые и тщательно расположенные
по порядку, но смотри сам, не больше ли пользы принесет обычное изложение,
нежели то, что теперь называют «обобщением», а раньше, когда говорили еще
по-латыни, называли «кратким итогом» [1]. Первое нужнее обучающемуся, второе –
знающему, потому что первое учит, второе помогает вспомнить.
Впрочем,
я обеспечу тебя и тем, и другим. Но незачем требовать с меня ссылок на такого-то
или такого-то: кто приводит поручателей, тот сам никому не ведом. (2) Я напишу
то, что ты хочешь, только на[1] свой лад. А покуда у тебя есть немало других,
хотя я не знаю, достаточно ли соблюдаешь ты порядок в их чтении. Возьми в руки
какой-нибудь «Перечень философов»[2]: увидав, сколько их ради тебя потрудилось,
ты уже и от этого поневоле проснешься и захочешь стать одним из них. Ведь лучшее
свойство благородного духа – это легко пробуждающееся стремление ко всему, что
честно. Человек с возвышенной по природе душою не находит удовольствия в
низменном и презренном, его манит ввысь зрелище великих дел. (3) Подобно тому
как пламя прямо вздымается вверх и не может ни гнуться и стелиться по земле, ни
тем более затихнуть, так и наш дух всегда в движении и тем беспокойней и
деятельней, чем больше в нем пыла. Счастлив тот, кто направит порыв духа на
благо: он уйдет из-под власти фортуны, будет умерять удачу, одолевать неудачу,
презирать то, чем другие восхищаются. (4) Великая душа пренебрегает великим и
предпочитает умеренное чрезмерному, ибо первое полезно и животворно, второе
вредно, потому что излишне. Так обилие зерна валит колосья, так ломаются от тяжести
плодов ветви, так не вызревает слишком богатый урожай. То же случается и с
душами: чрезмерное счастье сокрушает их, так как они пользуются им не только в
ущерб другим, но и в ущерб себе. (5) Кто из врагов бесчестит человека так, как
иных – собственные наслаждения? Таким можно простить их невоздержность и
безумную похоть только по одной причине: они сами страдают от того, что творят.
И недаром терзает их это неистовство: страсть, стоит ей перейти естественную
меру, непременно теряет и всякую меру. Все желания имеют предел, кроме суетного
и рожденного похотью: ему предела нет. (6) Необходимое измеряется пользой, излишнему
где найдешь границу? Так и погружаются в наслаждения, без которых, когда они
вошли в привычку, уже нельзя жить. Поэтому нет несчастнее зашедших так далеко,
что прежде излишнее становится для них необходимым. Наслаждения уже не тешат
их, а повелевают ими, они же – и это худшее зло! – любят свое зло. Тот дошел до
предела несчастья, кого постыдное не только услаждает, но и радует. Нет лекарства
для того, у кого пороки стали нравами. Будь здоров.
|
