 Увеличить |
Письмо XXV
Сенека
приветствует Луцилия!
(1) Что
касается обоих наших друзей, то идти тут следует разными путями: пороки одного
мы должны исправлять, пороки другого – искоренять. Я не буду себя сдерживать:
ведь если я оставлю его в покое, значит, я не люблю его. – Ты скажешь: «Как
так? Ты надеешься удержать под своей опекой сорокалетнего питомца? Взгляни на
его возраст, твердый и неподатливый: такого не переделать, лепят только
мягкое». – (2) Яне знаю, что мне удастся, но предпочитаю остаться без успеха,
чем без веры. Не отчаивайся, и застарелые болезни можно лечить, если восстать
против невоздержности, если принудить больных и делать, и терпеть многое, что
им не по нраву, Я и второму-то не очень доверяю: разве что он еще краснеет,
нагрешив. Этот стыд нужно поддерживать, ибо пока он не покинет душу, есть и
надежда на лучшее. А с ветераном, по-моему, надо действовать осторожнее, чтобы
он не отчаялся в самом себе. (3) И то время, когда он ненадолго успокоился и
вроде бы исправился, было самым подходящим, чтобы взяться за него. Других эта
передышка обманула, а меня ему не провести. Я жду, когда его пороки вернутся к
нему с большой лихвою, так как знаю, что они сейчас только отступили, а не ушли
совсем. Я потрачу день-другой и увижу на опыте, можно тут что-нибудь сделать
или нет.
(4) А ты
покажи себя мужественным и убавляй свою ношу, – впрочем, ты так и делаешь.
Ничто из того, что мы имеем, не необходимо. Вернемся к законам природы – и
богатство для нас готово. Все, в чем мы нуждаемся, или стоит дешево, или ничего
не стоит. Природа требует только хлеба и воды, а для этого никто не беден. «Кто
ограничил ими свои желания, тот поспорит в блаженстве с самим Юпитером», –
говорил Эпикур. И еще одно его изречение я внесу в это письмо: (5) «Делай все
так, будто на тебя смотрит Эпикур». Без сомнения, полезно приставить к себе
сторожа и иметь его рядом, чтобы на него ты оглядывался, видя в нем свидетеля
всех твоих помыслов. Самое благотворное – жить словно под взглядом неразлучного
с тобою человека добра, но с меня довольно и того, если ты, что бы ни делал,
будешь делать так, будто на тебя смотрят. Одиночество для нас – самый злой
советчик, (б) Когда ты преуспеешь настолько, что будешь стесняться самого себя,
тогда можешь отпустить провожатого, а до тех пор пусть за тобой надзирает некто
тобою чтимый, будь то Катон, либо Сципион, либо Лелий, – любой, в чьем
присутствии даже совсем погибшие люди обуздывали свои пороки, – и так покуда
сам не станешь тем человеком, на глазах у которого не отважишься грешить. А
когда ты этого добьешься и начнешь хоть немного уважать самого себя, я позволю
тебе поступать по совету того же Эпикура: «Тогда и уходи в себя, когда тебе
приходится быть в толпе». (7) Нужно, чтобы ты был непохож на большинство людей.
А пока ты не можешь безопасно замкнуться в себе, оглянись на того и на другого:
для любого лучше быть с кем угодно, чем наедине с собою. «Тогда и уходи в себя,
когда тебе приходится быть в толпе», – но только если ты человек добра,
спокойный и воздержный; а не то уходи от самого себя к толпе, чтобы быть
подальше от дурного человека. Будь здоров.
Письмо XXVI
Сенека
приветствует Луцилия!
(1)
Недавно я говорил тебе, что старость моя совсем близко, а теперь боюсь, что
старость у меня уже позади. Не к моим годам и во всяком случае не к состоянию
моего тела приложимо это слово: ведь старостью называют возраст усталости, а не
полной немощи. Меня же считай в числе совсем дряхлых и доживающих последние
дни. (2) И все же, между нами, я благодарен самому себе, потому что гнет
возраста чувствует только тело, а не душа, и состарились одни лишь пороки и то,
что им способствует. Душа моя бодра и рада, что ей уже почти не приходится
иметь дело с плотью; большую часть своего бремени она сбросила и теперь ликует
и спорит со мною о старости, утверждая, что для нее сейчас самый расцвет.
(3) Надо
ей поверить: пусть пользуется своим благом!
Хорошо
бы сейчас подумать и разобраться, в какой мере спокойствием и скромностью
нравов обязан я мудрости и в какой мере – возрасту, и разобраться тщательнее
[1], чего я не могу делать и чего не хочу, даже и полагая, что могу. А если мне
и не хочется каких-нибудь непосильных вещей, то я радуюсь своему бессилию. – Да
и есть ли на что жаловаться? Велико ли несчастье, если уходит то, что и так
должно прекратиться? – (4) «Да, это великое несчастье, – скажешь ты, – когда
все в нас иссякает и отмирает и мы, если говорить без обиняков, совсем сходим
на нет. Ведь не одним ударом валит нас наземь, нет, каждый день отнимает
что-нибудь и уносит частицу наших сил». – Но есть ли исход лучше, чем незаметно
скользить к своему концу, между тем как природа развязывает все узы? Дело не в
том, что так уж плохо уйти из жизни сразу и вдруг, но этот медленный путь легче
для нас. А я присматриваюсь к себе, словно близится срок испытания и наступает
день, который вынесет приговор всем моим дням, и говорю про себя: «Все наши
прежние слова и дела – ничто. Любое из этих свидетельств мужества легковесно и
обманчиво, и густо прикрашено. (5) Смерть покажет, чего я достиг, ей я и
поверю. Без робости готовлюсь я к тому дню, когда придется, отбросив уловки и
стерев румяна, держать ответ перед самим собой: только ли слова мои были
отважны или также и чувства, не были ли притворством и лицедейством все мои
непреклонные речи против фортуны. (6) Отбрось людское мнение: оно всегда
ненадежно и двойственно. Отбрось науки, которыми ты занимался всю жизнь. Смерть
вынесет тебе приговор. Вот что я утверждаю: сколько бы ни вел ты споров и
ученых бесед, сколько бы ни собирал назидательные изречения мудрецов, как бы
гладко ни говорил, – ничто не докажет силы твоего духа. Ведь на словах и самый
робкий храбр. Подоспеет конец – тогда и станет ясно, что ты успел. Что ж, я
принимаю это условие и не боюсь суда». – (7) Так я говорю с собою, но можешь
считать, что и с тобою. Ты моложе меня – что с того? Ведь не по годам счет!
Неизвестно, где тебя ожидает смерть, так что лучше сам ожидай ее везде.
(8) Я
хотел было кончить, и рука уже начала выводить прощальное приветствие, – но
обряд должен быть исполнен, надо и этому письму дать дорожные. Не думай, будто
я говорю: у кого бы мне взять взаймы? Ты ведь знаешь, в чей ларчик я запускаю
руку. Подожди немного – и я буду расплачиваться своими, а покуда меня ссудит
Эпикур, который говорит: «Размышляй о смерти, – что сподручнее: ей ли прийти к
нам или нам пойти ей навстречу». (9) Смысл тут ясен: ведь это прекрасно –
научиться смерти! Или, по-твоему, излишне учиться тому, что пригодится один
только раз? Нет, поэтому-то нам и нужно размышлять о ней! Где нельзя проверить
свое знание на опыте, там следует учиться постоянно.
(10)
«Размышляй о смерти!» – Кто говорит так, тот велит нам размышлять о свободе.
Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше всякой власти и уж
наверное вне всякой власти. Что ему тюрьма и стража, и затворы? Выход ему
всегда открыт! Есть лишь одна цепь, которая держит нас на привязи, – любовь к
жизни. Не нужно стремиться от этого чувства избавиться, но убавить его силу
нужно: тогда, если обстоятельства потребуют, нас ничего не удержит и не
помешает нашей готовности немедля сделать то, что когда-нибудь все равно
придется сделать. Будь здоров.
|
