 Увеличить |
Письмо XXXV
Сенека
приветствует Луцилия!
(1)
Упрашивая тебя быть усердней в занятиях, я хлопочу о себе. Мне хочется иметь
друга, но если ты не станешь и дальше образовывать себя так же, как вначале, то
другом моим не сможешь быть и не будешь. Покуда же ты любишь меня, но другом
еще не стал. – «Как так? Разве это не одно и то же?» – Нет, и разница тут
велика. Друг всегда любит, но кто любит, тот не всегда друг. Потому что дружба
приносит только пользу, а любовь иногда и вред. Так совершенствуйся хотя бы
ради того, чтобы научиться любить. (2) И спеши, если ты стремишься к совершенству
ради меня, не то выучишься для другого. А я уже заранее предвкушаю плоды,
воображая, как мы будем жить душа в душу, как те силы, что уходят у меня с
возрастом, возвращаются ко мне от тебя, хоть ты и ненамного младше. (3) Но я
хочу испытать эту радость не только в мечтах. И в разлуке те, кого мы любим,
приносят нам радость, но только небольшую и недолгую. Быть рядом, видеть, говорить
– вот живое наслаждение, особенно если встречаешь не только того, кого хочешь,
но и таким, каким хочешь. Сделай мне самый большой подарок – подари самого
себя! [1] А чтобы стать еще усерднее, вспоминай, что ты смертей, а я стар. (4)
Спеши же ко мне, но прежде – к себе самому. Совершенствуйся и больше всего
заботься о том, чтобы быть верным самому себе. Всякий раз как захочешь
проверить, сделано ли что-нибудь, взгляни, хочешь ли ты сегодня того, чего и
вчера. Перемена желаний доказывает, что душа носится по волнам, появляясь то
там, то тут, – куда пригонит ветер. Все, что стоит на прочном основании,
непоколебимо. Это доступно достигшему совершенной мудрости, а отчасти и тому,
кто с успехом в ней совершенствуется. В чем между ними разница? – Второй еще в
движении, он хоть не меняет места, но колеблется, а первый недвижим. Будь
здоров!
Письмо XXXVI
Сенека
приветствует Луцилия!
(1)
Ободри твоего друга, чтобы он всем своим благородным сердцем презирал хулящих
его за то, что он избрал безвестность и досуг, что отказался от почетной
должности и, хотя мог подняться выше, предпочел всему покой. С каждым днем им
будет все яснее, что он заключил сделку к своей выгоде. Те, кому завидуют, то и
дело меняются: одних вытесняют, другие падают. Счастье – вещь беспокойная: оно
само себе не дает ни отдыха, ни срока и на множество ладов тревожит наш ум.
Каждого оно заставляет за чем-нибудь гнаться: одних – за властью, других – за
роскошью, первых делая спесивыми, вторых – изнеженными, но губя и тех и этих. –
(2) «Но ведь некоторые хорошо его переносят». – Да, так же, как хмель. Ни за
что не позволяй убедить себя, будто счастлив тот, кого многие домогаются: ведь
к такому сходятся, словно к озеру, из которого черпают воду и мутят ее. – «Люди
называют его пустодумом и празднолюбцем». – Но ведь ты знаешь, что иные говорят
все наоборот и речи их имеют противоположный смысл. Кого они называли
счастливым, был ли счастлив? (3) Какая нам забота в том, что некоторым его нрав
покажется слишком суровым и угрюмым? Аристон [1] говорил, что предпочитает
юношу мрачного веселому и, на взгляд толпы, любезному. Если молодое вино
кажется резким и терпким, оно станет хорошим, а то, что нравится еще до
розлива, оказывается нестойким. Так пусть его зовут угрюмым и считают врагом
своему успеху: со временем эта угрюмость обернется хорошей стороной. Лишь бы он
упорно упражнялся в добродетели и впитывал благородные науки – не те, которыми
довольно окропиться, а те, которые душа должна вобрать в себя. (4) Теперь самое
время учиться. – «Как так? Разве бывает время, когда учиться незачем?» Нет, но если
во всяком возрасте прилично заниматься наукой, то не во всяком – идти в
обучение. Стыдно и смешно смотреть, как старик берется за азбуку. В молодости
следует копить, а в старости – пользоваться.
Чем
лучше благодаря тебе станет он, тем больше ты и себе принесешь пользы. Говорят,
что благодеяния самого высокого свойства – их-то и нужно добиваться и оказывать
– равно полезны и благодетелю, и благодетельствуемому. (5) Наконец, он уже не в
своей воле: ведь слово дано! Не так стыдно обмануть заимодавцев, разорившись,
как обмануть добрую надежду. Чтобы заплатить долги, купцу нужно удачное
плавание, земледельцу плодородье возделываемых полей и благоприятная погода, а
ему, чтобы расквитаться, нужна только добрая воля. (6) Над нравами человека
фортуна не властна. Пусть он исправляет их ради того, чтобы его душа в
наибольшем спокойствии могла достичь совершенства, когда уже никаких чувств не
вызывают ни прибыли, ни убытки и состоянье ее не меняется, как бы ни шли дела,
когда человек стоит выше своих обстоятельств, если даже его осыпать всеми
общепризнанными благами, и не теряет величия, если случай отнимет у него эти
блага, все или отчасти. (7) Если бы он родился в Парфии, то с младенчества
натягивал бы лук, если бы в Германии, – то в детстве уже замахивался бы легким
копьем, а живи он во времена наших пращуров, ему пришлось бы выучиться скакать
верхом и биться врукопашную. Каждого повелительно побуждает к этому воспитание,
принятое у его племени.
(8) О
чем же надо ему размышлять? О том, что помогает нам против любого оружия, против
всякого врага, – о презрении к смерти. В ней, несомненно, заключено нечто
ужасное, поражающее наши души, от природы наделенные любовью к самим себе, –
ведь не было бы нужды готовиться к смерти и собирать силы, если бы мы
добровольно стремились к ней по безотчетному побуждению, как стремятся к
сохранению жизни. (9) Чтобы в случае надобности возлежать на розах со спокойной
душой, учиться не нужно. Закаляются затем, чтобы не посрамить верности под
пыткой, чтобы в случае надобности всю ночь простоять на валу в карауле, иногда
даже раненым, и не опираться на копье, потому что едва склонишься хоть на
какой-то посох, немедля подкрадывается сон. В смерти нет ничего плохого – ведь
должен быть некто, кому было бы от нее плохо. (10) А если в тебе так сильно
желание жить дольше, то подумай вот о чем: ничто исчезающее с наших глаз не
уничтожается – все скрывается в природе, откуда оно появилось и появится снова.
Есть перерыв, гибели нет. И смерть, которую мы со страхом отвергаем, прерывает,
а не прекращает жизнь. Опять придет день, когда мы снова явимся на свет, хоть
многие отказались бы возвращаться, если б не забывали все. (11) Позже я
растолкую тебе подробнее, что все, по-види-мости гибнущее, лишь изменяется. А
кому предстоит вернуться, тот должен уходить спокойно. Всмотрись в круговорот
вещей, вновь спешащих к прежнему: ты увидишь, что в этом мире ничто не
уничтожается, но только заходит и опять восходит. Лето минует, но следующий год
снова приводит его; зима исчезает, но ее возвращают зимние месяцы; ночь затмевает
солнце, но ее немедля прогоняет день. И разнообразное течение звезд таково, что
они повторяют пройденный путь, и пока одна часть неба идет вверх, другая
опускается вниз.
(12)
Можно уже и кончать, но я прибавлю еще одно: ни младенцы, ни дети, ни повредившиеся
в уме смерти не боятся – и позор тем, кому разум не дает такой же
безмятежности, какую дарует глупость. Будь здоров.
|
