XVIII
Первое впечатление было у Муси очень тяжелое. Она была
достаточно подготовлена: по дороге с вокзала, в узком автобусе гостиницы,
Тамара Матвеевна, вытирая слезы, говорила ей, что Семен Исидорович потерял
больше пуда в весе и очень ослабел. Но все же Муся не думала, что ее отец так
болен.
Он сидел в кресле, у покрытого белой скатертью столика, на
котором стояли лекарства, графин, стаканы. Семен Исидорович с радостным
волнением встал при виде дочери. Муся подбежала к отцу и горячо его поцеловала.
«Господи, как он изменился!..»
Еще входя в комнату, она полусознательно подготовляла
выражение лица и тон, — радостно-деятельный, бодрый и веселый. Но обычное
чутье ей несколько изменило: тон ее был веселее и шутливее, чем следовало.
— …Да, конечно, вы не пополнели, папа, что правда, то
правда. Верно, вас здесь плохо кормят? Как же это вы, мама? Я думала, на вас
можно положиться… Мама, кстати, тоже похудела, — говорила, не
останавливаясь, Муся. — Не иначе как вас плохо кормят…
— Кормят швицеры не важно, берегут деньгу, —
сказал Семен Исидорович. — Аппетит у меня слава Богу… Вот только пичкают
всякой дрянью. Хлеба не ешь, сахару не ешь, какая уж еда без хлеба? А сахарина
этого я видеть не могу…
— Сами виноваты, папа, сами виноваты. Я где-то читала,
что сахарная болезнь чаще всего бывает от пьянства и излишеств. Вот теперь и
расплачивайтесь за грешки…
Семен Исидорович слабо улыбнулся.
— «Вкушая вкусих мало меду», — сказал он. Тамара
Матвеевна вздрогнула, она знала конец этой цитаты. — Мало меду, а уж
алкоголя и того меньше.
— Вот теперь и питайтесь акридами, — ответила
Муся. Ей самой ее тон показался глупым и фальшивым. — Слава Богу, что
врачи обещают вас скоро поставить на ноги.
— Кажется, не очень обещают, — сказал Семен
Исидорович, взглянув искоса на дочь. — Это тебе мама сказала?
— Ну да, мама, кто же другой? То, что говорилось на
консилиуме. Нет, правда, папа, скажите мне сами, как вы себя чувствуете. Вы
ведь знаете: каждый себе самому лучший врач.
— Неважнецки себя чувствую, милая, неважнецки. Хвастать
не могу.
— Вид у вас — как сказать? Конечно, вы похудели, но
лицо свежее, чем было тогда, в Копенгагене… А самочувствие? Хуже, чем было
весной?
Семен Исидорович только вздохнул. Выражение лица его ясно
показывало: и сравнивать нельзя.
— Моргенштерн мне еще в Берлине говорил, что так всегда
бывает при легкой форме диабета, — начала Тамара Матвеевна. — Сначала
как будто на вид ухудшение, а потом быстрое улучшение и полное выздоровление,
если, конечно, строго соблюдать режим… Но папа…
— Как хорошо, мама, что вы тогда свели папу к
Моргенштерну! Это прямо счастье, что болезнь удалось захватить в самом начале.
Хуже всего, когда запускают… Вы знаете, у Вивиана одна тетка больна сахарной
болезнью…
— Та, которая недавно скончалась?
— Нет, другая, папа. Эта, слава Богу, жива и по сей
день… Мама, постучите по дереву… Ей семьдесят третий год. Так вот, эта умная
английская леди пять лет прожила с сахарной болезнью и не догадалась обратиться
к врачу. Не мудрено, что она теперь, кажется, десятый год на режиме…
— Где же она живет? Я думал, у Вивиана только одна
тетка?
— Целых три. Богатая, к сожалению, была только одна,
вот та и умерла. А эта живет где-то в Шотландии.
— И ей семьдесят три года?
— Ну да, почему вас это собственно удивляет, папа? Она
свободная британская гражданка и может жить сколько ей угодно… Но возвращаясь к
вам, что вы чувствуете? У вас боли?
— А ты думала!.. Все время внутри что-то трясется… Не
знаю, как это тебе передать… Здесь трясется… Да еще фурункулы. Как будто
пошаливает и сердце… Постоянная жажда…
— Так вы пейте. Слава Богу, мы не в Сахаре.
Тамара Матвеевна с укоризной посмотрела на дочь. Она тоже
чувствовала, что Муся взяла неверный тон. Это видно было и по тому, что Семен
Исидорович даже не улыбнулся.
— Нет, правда… Что вам можно пить, папа?
— Зибер разрешил папе воду с красным вином, —
сказала Тамара Матвеевна. — Вот видишь, в графине. Папа очень много пьет,
это тоже не следовало бы.
— А вино у швицеров дрянное…
— Отчего же вы мне не написали? Я бы вам привезла из
Парижа.
— Ты думаешь, что я даю папе швейцарское вино? Это
самое лучшее французское бордо, я только случайно здесь достаю очень дешево.
— Может, оно и бордо, а по-моему, бурда, хоть, верно,
влетает здесь в копеечку. Она скрывает от меня расходы по моей особе. И то,
делишки скверные. Башка чиста, так и мошна пуста.
— Вот когда выздоровеете, будете пить с Вивианом
шампанское на Монмартре. Он, как вы, много пьет. Правда, чистое вино, без
всякой воды…
Семен Исидорович на этот раз улыбнулся, но, видимо, нарочно,
с напряжением.
— «Батюшка Монмартр», — как говорили в старину
наши ветераны… Да, так что же твой Вивиан? Я и не спросил. Иногда кажется, что
у меня и память ослабела.
— Ничего подобного!
— Ты не замечаешь, золото… Так что же Вивиан?
— Ничего, спасибо. Он придет через полчаса: решил,
видите ли, что вначале нам будет приятнее между собой.
— Он страшно деликатный, Вивиан, — вставила Тамара
Матвеевна.
— Как же господин подполковник смотрит на милое
положение вещей в Европе?
— А уж это вы у него спросите, меня он в это не
посвящает, по моему бабьему уму…
— Знаешь, Мусенька, кого мы встретили в Люцерне?
Меннера! Да, он с женой здесь в Люцерне уже довольно давно. Бежали из России
еще в декабре…
— Это тот петербургский адвокат? Ведь папа, кажется,
очень его не любил?
— Нет, отчего? Когда-то он, действительно, очень
завидовал папе. Но разве ты не помнишь, на юбилее они совершенно
помирились. — Тамара Матвеевна обычно говорила просто: юбилей, разумея
чествование Семена Исидоровича. — Они довольно приятные люди, мы здесь с
ними часто встречаемся.
— Да, да, встречаемся… А кто старое помянет, тому глаз
вон.
— У вас. папа, новый халат?
— Да, я купила папе в Берлине.
— Очень красивый, — похвалила Муся. Халат был
дешевенький, ей это было странно: Семен Исидорович в Петербурге одевался у
лучшего портного, и все его вещи были очень дорогие. — В Петербурге ваш
халат носил Витя, у него он волочился по полу…
— Витя? Ах, да… Ну, что он? Все в Берлине? (Витя был на
море, и Семен Исидорович должен был это знать, Тамара Матвеевна незаметно
сделала Мусе знак, чтобы она не поправляла). Очень славный мальчик, жаль его…
Налей еще стакан, золото…
— Может быть, не надо? Это все-таки вредно пить так
много?
— Налей, — раздраженно сказал Кременецкий. Тамара
Матвеевна тотчас налила неполный стакан. — Ужасная жажда, — пояснил
Семен Исидорович. — Да, да… — Он, видимо, потерял нить разговора. — О
чем ты рассказывала?
— О халате, о Вите, о моем муженьке. («Господи, как
глупо: „муженьке“, „акриды“!.. Что я сегодня говорю?..»)
— Да, да… Ты нам писала, что он хочет стать военным
агентом?
— Это еще не решено. Кто теперь, папа, может строить
планы?
— Да, конечно, кто теперь может строить планы? —
грустно повторил Семен Исидорович.
|
