 Увеличить |
IV
Как только настали холода, Эмма перебралась из своей спальни
в длинную, с низким потолком залу, где на камине подле зеркала раскинул свои
ветви коралловый полип. Из окна, у которого она обычно сидела в кресле, ей были
видны шедшие по тротуару обыватели.
Два раза в день из конторы в «Золотой лев» проходил Леон.
Шаги его она узнавала задолго до того, как он появлялся; она подавалась вперед
и слушала; молодой человек, одетый всегда одинаково, не оборачиваясь, мелькал
за занавеской. Но когда она здесь сумерничала, оперевшись подбородком на левую
ладонь и уронив на колени начатое вышиванье, ее часто заставляла вздрагивать
эта вдруг промелькнувшая тень. Она вставала и приказывала накрывать на стол.
Во время обеда приходил г-н Оме. Держа феску в руке, он
ступал неслышно, чтобы никого не побеспокоить, и всегда говорил одно и то же:
«Мир дому сему!» Потом садился за стол на свое обычное место, между супругами,
и спрашивал лекаря, как его больные, а тот советовался с ним относительно
гонораров. Говорили о том, «что пишут в газетах». К этому времени Оме успевал
выучить газету почти наизусть и пересказывал ее теперь слово в слово, вместе с
комментариями журналистов, не опуская ни одной скандальной истории, где бы она
ни случилась: во Франции или за границей. Исчерпав и эту тему, он всякий раз
делал свои замечания по поводу приносимых блюд. Иногда он даже привставал и
деликатно указывал хозяйке наиболее лакомый кусочек или же, обращаясь к
служанке, давал ей советы, как надо приготовлять рагу и какая приправа к какому
блюду идет. Об ароматических веществах, о мясных вытяжках, соусах и желатине он
говорил так, что его можно было заслушаться. Надо заметить, что г-н Оме держал
в голове больше рецептов, чем в его аптеке умещалось склянок; он сам
великолепно варил варенье, делал уксус, сладкие ликеры, знал все нововведения в
области экономных переносных плит, знал секрет хранения сыра и выхаживания
больных вин.
В восемь часов за ним приходил Жюстен – пора было закрывать
аптеку. Г-н Оме лукаво поглядывал на него, особенно если тут была
Фелисите, – он заметил, что его ученик повадился в докторский дом.
– Мой молодец что-то начал задумываться, – говорил
аптекарь. – Черт возьми, уж не влюбился ли он в вашу служанку?
Но у Жюстена был более серьезный недостаток: он вечно подслушивал
разговоры взрослых, и аптекарь его за это журил. Так, например, по
воскресеньям, когда дети засыпали в креслах, сбивая спинами чересчур широкие
коленкоровые чехлы, и г-жа Оме вызывала Жюстена в гостиную, чтобы он унес их в
детскую, его потом невозможно было выпроводить.
На этих воскресных вечеринках у фармацевта народу бывало
немного, – злой язык хозяина и его политические взгляды мало-помалу
оттолкнули от него людей почтенных. Зато помощник нотариуса не пропускал ни
одной вечеринки. Заслышав звонок, он бросался встречать г-жу Бовари, принимал
ее шаль, а грубые веревочные туфли, которые она надевала на ботинки для защиты
от снега, отставлял в сторону, под аптекарскую конторку.
Сначала играли в тридцать одно, потом г-н Оме играл с Эммой
в экарте, а Леон, стоя сзади, давал ей советы. Опираясь на спинку ее стула, он
смотрел на гребень, впившийся зубьями в ее прическу. Когда Эмма сбрасывала
карты, на груди у нее всякий раз приподнималось с правой стороны платье. От
зачесанных кверху волос ложился на спину коричневый отблеск и, постепенно
бледнея, в конце концов сливался с полумраком. Внизу платье Эммы, пузырясь,
морщась бесчисленными складками, свешивалось по обеим сторонам стула и
ниспадало до полу. Нечаянно дотронувшись до него ботинком, Леон с таким испуганным
видом отшатывался, словно наступил кому-нибудь на ногу.
После карт аптекарь с врачом сражались в домино, Эмма
пересаживалась и, облокотившись на стол, перелистывала «Иллюстрацию». Она
приносила с собою журнал мод. Леон подсаживался к ней; они вместе смотрели
картинки и ждали друг друга, чтобы перевернуть страницу. Она часто просила его
почитать стихи; Леон декламировал нараспев и нарочно делал паузы после строк, в
которых говорилось о любви. Но его раздражал стук костяшек. Г-н Оме был сильный
игрок и всегда обыгрывал Шарля на дубль-шесть. Дойдя до трехсот, оба
разваливались в креслах у камина и очень скоро засыпали. Под пеплом дотлевал
огонь; в чайнике было пусто; Леон все читал. Эмма, слушая его, машинально
вертела газовый абажур, на котором были нарисованы Пьеро в колясках и канатные
плясуньи с балансирами в руках. Леон указывал на заснувшую публику и переставал
читать; тогда они начинали говорить шепотом, и эта беседа казалась им еще
приятнее, оттого что их никто не слышал.
Они заключили между собой нечто вроде соглашения,
предусматривавшего постоянный обмен книгами и романсами. Г-н Бовари не был
ревнив, и это его не задевало.
На свои именины он получил в подарок прекрасную
френологическую голову, выкрашенную в синий цвет и испещренную цифрами до самой
шеи. Это был знак внимания со стороны Леона. Он вообще был внимателен к лекарю
и даже исполнял его поручения в Руане. А когда один нашумевший роман ввел в
моду кактусы, Леон стал покупать их для г-жи Бовари и привозил в «Ласточке»,
всю дорогу держа их на коленях и накалывая пальцы колючками.
Эмма велела приделать у себя под окошком полочку с решеткой,
чтобы было куда ставить горшки с цветами. Леон тоже устроил у себя подвесной
садик. Ухаживая за цветами, они видели друг друга в окно.
Во всем городе было только одно окошко, в котором еще дольше
маячила фигура человека: каждый день после обеда, а по воскресеньям с утра до
ночи, если только погода была ясная, в слуховом окне вырисовывался худощавый
профиль г-на Бине, склонившегося над токарным станком, однообразное жужжанье
которого долетало даже до «Золотого льва».
Как-то вечером, вернувшись домой, Леон увидел у себя в
комнате коврик из бархата и шерсти, расшитый листьями по палевому полю. Он
позвал г-жу Оме, г-на Оме, Жюстена, детей, кухарку, рассказал об этом патрону.
Всем хотелось поглядеть на коврик. С чего это жена лекаря «расточает дары»? Это
показалось подозрительным, и все сошлись на том, что она его возлюбленная.
Сам Леон давал пищу толкам – он так много говорил об ее
очаровании, об ее уме, что как-то раз Бине грубо его оборвал:
– А мне-то что? Я с нею не знаком!
Леон ломал себе голову, как объясниться Эмме в любви. Он
боялся оттолкнуть ее от себя; с другой стороны, ему было стыдно за свою
трусость, и от полноты чувств и от сознания своей беспомощности на глазах у
него выступали слезы. Он принимал твердые решения, писал письма и тут же их
рвал, назначал себе сроки, а потом отодвигал их. Он часто шел к ней, готовый
как будто бы на все, но в ее присутствии мужество покидало его, и когда Шарль,
войдя, предлагал ему прокатиться в шарабанчике в одну из окрестных деревень,
где надо было навестить больного, он немедленно соглашался, прощался с хозяйкой
и уходил. Он утешал себя тем, что в муже есть что-то от нее самой.
А Эмма даже не задавала себе вопроса, любит ли она Леона.
Любовь, казалось ей, приходит внезапно, с молнийным блеском и ударами грома;
это вихрь, который налетает откуда-то с неба на жизнь, переворачивает ее вверх
дном, обрывает желания, точно листья, и ввергает сердце в пучину. Она не
подозревала, что когда водосточные трубы засорены, то от дождя на плоских
крышах образуются целые озера, и жила спокойно до тех пор, пока в стене своего
дома случайно не обнаружила трещины.
|
