 Увеличить |
V
Дом своим кирпичным фасадом выходил прямо на улицу или,
вернее, на дорогу. За дверью висели плащ с низким воротником, уздечка и черная
кожаная фуражка, а в углу валялась пара штиблет, на которых уже успела
засохнуть грязь. Направо дверь вела в залу, то есть в комнату, где обедали и
сидели по вечерам. Канареечного цвета обои с выцветшим бордюром в виде гирлянды
цветов дрожали на плохо натянутой холщовой подкладке; на окнах висели
цеплявшиеся одна за другую белые коленкоровые занавески с красной каемкой, а на
узкой каминной полочке, между двумя накладного серебра подсвечниками с
овальными абажурами, поблескивали часы с головой Гиппократа. В противоположном
конце коридора была дверь в кабинет Шарля – каморку шагов в шесть шириной, –
там стоял стол, три стула и рабочее кресло. Тома «Медицинской энциклопедии»,
хотя и неразрезанные, но после многочисленных перепродаж успевшие основательно
поистрепаться, занимали почти целиком шесть полок елового книжного шкафа.
Больные, сидя здесь на приеме, дышали кухонным чадом, проникавшим сквозь стену,
зато в кухне было слышно, как они кашляют и во всех подробностях рассказывают о
своих болезнях. За кабинетом находилась нежилая комната, окнами во двор, на
конюшню, заменявшая теперь и дровяной сарай, и подвал, и кладовую, – там
валялись железный лом, пустые бочонки, пришедшие в негодность садовые
инструменты и много всякой другой пыльной рухляди, неизвестно для чего в свое
время предназначавшейся.
Неширокий, но длинный сад тянулся меж двух глинобитных стен,
не видных за рядами абрикосовых деревьев, и упирался в живую изгородь из кустов
терновника, а дальше уже начинались поля. Посреди сада на каменном постаменте
высились солнечные часы из аспидного сланца; четыре клумбы чахлого шиповника
симметрично окружали грядку полезных насаждений. В глубине, под пихтами, читал
молитвенник гипсовый священник.
Эмма поднялась на второй этаж. В первой комнате никакой
обстановки не было, а во второй, где помещалась спальня супругов, стояла в
алькове кровать красного дерева под красным пологом. На комоде привлекала
внимание коробочка, отделанная ракушками; у окна на секретере стоял в графине
букет флёрдоранжа, перевязанный белою атласною лентою. То был букет
новобрачной, букет первой жены! Взгляд Эммы остановился на нем. Шарль это
заметил и, взяв букет, понес его на чердак, а молодая, в ожидании, пока
расставят тут же, при ней, ее вещи, села в кресло и, вспомнив о своем свадебном
букете, лежавшем в картонке, задала себе вопрос, какая участь постигнет ее
флёрдоранж, если вдруг умрет и она.
С первых же дней Эмма начала вводить новшества. Сняла с
подсвечников абажуры, оклеила комнаты новыми обоями, заново покрасила лестницу,
в саду вокруг солнечных часов поставила скамейки и даже стала расспрашивать,
как устроить бассейн с фонтаном и рыбками. Наконец супруг, зная, что она любит
кататься, купил по случаю двухместный шарабанчик, который благодаря новым
фонарям и крыльям из простроченной кожи мог сойти и за тильбюри.
Словом, Шарль наслаждался безоблачным счастьем. Обед вдвоем,
вечерняя прогулка по большаку, движение, каким его жена поправляла прическу, ее
соломенная шляпка, висевшая на оконной задвижке, и множество других мелочей,
прелесть которых была ему прежде незнакома, представляли для него неиссякаемый
источник блаженства. Утром, лежа с Эммой в постели, он смотрел, как солнечный
луч золотит пушок на ее бледно-розовых щеках, полуприкрытых оборками чепца. На
таком близком расстоянии, особенно когда она, просыпаясь, то приподнимала, то
опускала веки, глаза ее казались еще больше; черные в тени, темно-синие при
ярком свете, они как бы состояли из расположенных в определенной
последовательности цветовых слоев, густых в глубине и все светлевших по мере
приближения к белку. Глаз Шарля тонул в этих пучинах, – Шарль видел там
уменьшенного самого себя, только до плечей, в фуляровом платке на голове и в
сорочке с расстегнутым воротом. Он вставал. Она подходила к окну и смотрела,
как он уезжает. Она облокачивалась на подоконник, между двумя горшками с
геранью, и пеньюар свободно облегал ее стан. Выйдя на улицу, Шарль ставил ноги
на тумбу и пристегивал шпоры; Эмма продолжала с ним разговаривать, стоя
наверху, покусывая лепесток или былинку, а потом сдувала ее по направлению к
Шарлю, и она долго держалась в воздухе, порхала, описывала круги, словно птица,
и, прежде чем упасть, цеплялась за лохматую гриву старой белой кобылы, стоявшей
у порога не шевелясь. Шарль садился верхом, посылал Эмме воздушный поцелуй, она
кивала ему в ответ, закрывала окно, он уезжал. И на большой дороге, бесконечною
пыльною лентою расстилавшейся перед ним, на проселках, под сводом низко
нагнувшихся ветвей, на межах, где колосья доходили ему до колен, Шарль
чувствовал, как солнце греет ему спину, вдыхал утреннюю прохладу и, весь во
власти упоительных воспоминаний о минувшей ночи, радуясь, что на душе у него
спокойно, что плоть его удовлетворена, все еще переживал свое блаженство,
подобно тому как после обеда мы еще некоторое время ощущаем вкус перевариваемых
трюфелей.
Был ли он счастлив когда-либо прежде? Уж не в коллеже ли, когда
он сидел взаперти, в его высоких четырех стенах, и чувствовал себя одиноким
среди товарищей, которые были и богаче п способнее его, которые смеялись над
его выговором, потешались над его одеждой и которым матери, когда являлись на
свидание, проносили в муфтах пирожные? Или позднее, когда он учился на лекаря и
когда в карманах у него было так пусто, что он даже не мог заказать музыкантам
кадриль, чтобы потанцевать с какой-нибудь молоденькой работницей, за которой
ему хотелось приударить? Потом он год и два месяца прожил со вдовой, у которой,
когда она ложилась в постель, ноги были холодные, как ледышки. А теперь он до
конца своих дней будет обладать прелестною, боготворимою им женщиной. Весь мир
замыкался для него в пределы шелковистого обхвата ее платьев. И он упрекал себя
в холодности, он скучал без нее. Он спешил домой, с бьющимся сердцем взбегал по
лестнице. Эмма у себя в комнате занималась туалетом; он подходил к ней
неслышными шагами, целовал ее в спину, она вскрикивала.
Не дотрагиваться поминутно до ее гребенки, косынки, колец –
это было свыше его сил; он то взасос целовал ее в щеки, то покрывал быстрыми
поцелуями всю ее руку, от кончиков пальцев до плеча, а она полуласково,
полусердито отталкивала его, как отстраняем мы детей, когда они виснут на нас.
До свадьбы она воображала, что любит, но счастье, которое
должно было возникнуть из этой любви, не пришло, и Эмма решила, что она
ошиблась. Но она все еще старалась понять, что же на самом деле означают слова:
«блаженство», «страсть», «упоение» – слова, которые казались ей такими
прекрасными в книгах.
|
