Глава IV
Оливеру
предложили другое место, и он впервые выступает на жизненном поприще
Если
молодому человеку из аристократической семьи не могут обеспечить выгодной должности
по завещанию, дарственной или купчей, то его принято отправлять в плавание.
Подражая столь мудрому и спасительному примеру, члены совета принялись
обсуждать, уместно ли будет спровадить Оливера Твиста на какое-нибудь маленькое
торговое судно, отправляющееся в превосходный, гибельный для здоровья порт. Это
казалось наилучшим из всего, что только можно было с ним сделать: как-нибудь
после обеда шкипер, находясь в игривом расположении духа, по всей вероятности,
засечет его до смерти или проломит ему череп железным ломом; и та и другая
забава являются, как многим известно, излюбленным и повседневным развлечением
джентльменов этого рода. Чем дольше члены совета рассматривали данный случай с
упомянутой точки зрения, тем больше разнообразных преимуществ открывалось им в
задуманном плане; и они пришли к решению, что единственный способ
облагодетельствовать Оливера – безотлагательно отправить его в плавание.
Мистера
Бамбла послали предварительно навести справки с целью отыскать какого-нибудь капитана,
которому нужен кают-юнга, не имеющий друзей, и Бамбл возвращался в работный дом
сообщить о результатах своей миссии, как вдруг встретил у ворот мистера
Сауербери, приходского гробовщика.
Мистер
Сауербери был высоким, сухощавым, ширококостным человеком, в поношенном черном
костюме, в заштопанных бумажных чулках тоже черного цвета и таких же башмаках,
физиономия его не была от природы предназначена для улыбки, но, в общем, ему не
была чужда профессиональная веселость. Походка у него была эластичная, а лицо
выражало искреннее удовольствие, когда он подошел к мистеру Бамблу и сердечно
пожал ему руку.
– Я
снял мерку с двух женщин, умерших сегодня ночью, мистер Бамбл, – сказал
гробовщик.
– Вы
сколотите себе состояние, мистер Сауербери, – отозвался бидл, запуская
большой и указательный пальцы в протянутую ему гробовщиком табакерку; это была
искусно сделанная маленькая модель гроба. – Уверяю вас, вы сколотите себе
состояние, мистер Сауербери! – повторил мистер Бамбл, дружески похлопав
гробовщика тростью по плечу.
– Вы
полагаете? – сказал гробовщик таким тоном, как будто он и признавал и
оспаривал возможность такого события. – Приходский совет назначил очень
низкую цену, мистер Бамбл.
– Да
и гробы невелики… – ответил бидл, позволив себе улыбнуться не больше, чем это
подобало важному должностному лицу.
Мистера
Сауербери это очень позабавило, что было вполне понятно, и он смеялся долго и
неудержимо.
– Ну,
что же, мистер Бамбл, – произнес он наконец, – нельзя отрицать, что с
тех пор, как введена новая система питания, гробы стали чуточку поуже и пониже,
чем в былые времена. Но должны же мы получать какую-то прибыль, мистер Бамбл!
Сухое, выдержанное дерево стоит недешево, сэр, а железные ручки пересылают по
каналу из Бирмингема.
– Так-то
оно так, – сказал мистер Бамбл, – каждое ремесло требует затрат.
Конечно, дозволительно получать честный барыш.
– Разумеется! –
подтвердил гробовщик. – И если я не получаю барыша на той или другой статье,
ну что ж, к конце концов я свое наверстаю, хи-хи-хи!
– Вот
именно, – сказал мистер Бамбл.
– Однако
я должен сказать… – продолжал гробовщик, возвращаясь к размышлениям, прерванным
бидлом, – однако я должен сказать, мистер Бамбл, что есть одно
немаловажное затруднение. Видите ли, чаще всего умирают люди тучные. Те, что
были лучше обеспечены и много лет платили налоги, чахнут в первую очередь,
когда попадают в работный дом. И разрешите вам сказать, мистер Бамбл, что
три-четыре дюйма, превышающие норму, – нешуточная потеря, в особенности
если приходится содержать семью, сэр.
Так как
мистер Сауербери произнес эти слова с негодованием – вполне простительным – обиженного
человека и так как мистер Бамбл почувствовал, что в них кроется нечто, предосудительное
для чести прихода, сей последний джентльмен почел нужным заговорить о другом.
Мысли его были заняты главным образом Оливером Твистом, и о нем-то он и
заговорил.
– Кстати, –
сказал мистер Бамбл, – не знаете ли вы кого-нибудь, кому бы нужен был мальчик?
Приходский ученик, который в настоящее время является обузой, я бы сказал –
жерновом на шее прихода… Выгодные условия, мистер Сауербери, выгодные условия.
С этими
словами мистер Бамбл коснулся тростью объявления, висевшего над его головой, и
три раза отчетливо ударил по словам «пять фунтов», которые были напечатаны
гигантскими буквами романским шрифтом.
– Ах,
бог ты мой! – воскликнул гробовщик, схватив мистера Бамбла за обшитый
золотым галуном лацкан его шинели. – Да ведь об этом-то я и хотел с вами
поговорить! Знаете ли… Боже мой, какая красивая пуговица, мистер Бамбл! Я до
сей поры не обращал на нее внимания.
– Да,
мне кажется, что она недурна, – промолвил бидл, горделиво бросив взгляд на
большие бронзовые пуговицы, украшавшие его шинель. – Штамп тот же, что и
на приходской печати: добрый самаритянин, врачующий больного и немощного.
Приходский совет преподнес мне эту шинель на Новый год, мистер Сауербери.
Помню, я впервые надел ее, чтобы присутствовать на следствии о том разорившемся
торговце, который умер в полночь у подъезда.
– Припоминаю, –
сказал гробовщик. – Присяжные вынесли решение: «Умер от холода и отсутствия
самого необходимого для поддержания жизни», не правда ли?
Мистер
Бамбл кивнул головой.
– И
они как будто вынесли специальный вердикт, – продолжал гробовщик, –
присовокупив, что если бы чиновник по надзору за бедными…[12]
– Вздор!
Чепуха! – перебил бидл. – Если бы совет прислушивался к тем
глупостям, какие говорят эти невежды присяжные, у него было бы дела по горло.
– Истинная
правда, – согласился гробовщик, – по горло.
– Присяжные, –
продолжал мистер Бамбл, крепко сжимая трость, ибо такая была у него привычка,
когда он сердился, – присяжные – это невежественные, пошлые, жалкие
негодяи!
– Верно, –
подтвердил гробовщик.
– В
философии и политической экономии они смыслят вот сколько! – сказал бидл,
презрительно щелкнув пальцами.
– Именно
так, – подтвердил гробовщик.
– Я
их презираю! – сказал бидл, весь побагровев.
– Я
тоже, – присовокупил гробовщик.
– И
мне бы только хотелось, чтобы эти независимые присяжные попали к нам в дом на одну-две
недельки, – сказал бидл. – Правила и порядок, введенные советом,
быстро бы их усмирили.
– Оставим-ка
их в покое, – сказал гробовщик.
С этими
словами он одобрительно улыбнулся, чтобы умерить нарастающий гнев вознегодовавшего
приходского служителя.
Мистер
Бамбл снял треуголку, вынул из тульи носовой платок – он разозлился, и пот выступил
у него на лбу, – вытер лоб, снова надел треуголку и, повернувшись к
гробовщику, сказал более спокойным тоном:
– Ну,
так как же насчет мальчика?
– О,
знаете ли, мистер Бамбл, – отозвался гробовщик, – я плачу немалый
налог в пользу бедных.
– Гм! –
сказал мистер Бамбл. – А дальше что?
– А
вот что, – ответил гробовщик: – я думал, что если я столько плачу в пользу
бедных, то, стало быть, имею право извлечь из них как можно больше, мистер
Бамбл. И… и… кажется, я сам возьму этого мальчика.
Мистер
Бамбл схватил гробовщика под руку и повел его в дом. Мистер Сауербери в течение
пяти минут договаривался с членами совета, и было решено, что Оливер отправится
к нему в тот же вечер «на пробу». Применительно к приходскому ученику это
означало следующее: если хозяин после короткого испытания убедится, что может,
не слишком заботясь о питании мальчика, заставить его изрядно работать, он
вправе оставить его у себя на определенный срок и распоряжаться им по своему
усмотрению.
Когда
маленького Оливера привели в тот вечер к «джентльменам» и объявили ему, что он
сегодня же поступает в услужение к гробовщику, а если он вздумает пожаловаться
на свое положение или когда-нибудь вернуться в приход, его отправят в плавание
либо прошибут ему голову, – Оливер выказал так мало волнения, что все
единогласно признали его закоснелым юным негодяем и приказали мистеру Бамблу
немедленно его увести.
Вполне
естественно, что члены совета должны были скорее, чем кто-либо другой, прийти в
величайшее и добродетельное изумление и ужас при малейших признаках
бесчувственности со стороны кого бы то ни было, но в данном случае они
несколько заблуждались. Дело в том, что Оливер отнюдь не был бесчувственным;
пожалуй, он даже отличался чрезмерной чувствительностью, а в результате дурного
обращения был близок к тому, чтобы стать тупым и угрюмым до конца жизни. В
полном молчании он принял известие о своем назначении, забрал свое имущество –
его не очень трудно было нести, так как оно помещалось в пакете из оберточной
бумаги, имевшем полфута длины, полфута ширины и три дюйма толщины, –
надвинул шапку на глаза и, уцепившись за обшлаг мистера Бамбла, отправился с
этим должностным лицом к месту новых терзаний.
Сначала
мистер Бамбл вел Оливера, не обращая на него внимания и не делая никаких замечаний,
ибо бидл высоко держал голову, как и подобает бидлу, а так как день был
ветреный, маленького Оливера совершенно скрывали полы шинели мистера Бамбла,
которые развевались и обнажали во всей красе жилет с лацканами и короткие
коричневые плюшевые штаны. Но, приблизившись к месту назначения, мистер Бамбл
счел нужным взглянуть вниз и убедиться, что мальчик находится в должном виде,
готовый предстать перед новым хозяином; так он и поступил, скроив надлежащую
мину, милостивую и покровительственную.
– Оливер! –
сказал мистер Бамбл.
– Да,
сэр? – тихим, дрожащим голосом отозвался Оливер.
– Сдвиньте
шапку на лоб, сэр, и поднимите голову!
Хотя
Оливер тотчас же исполнил приказание и свободной рукой быстро провел по глазам,
но когда он поднял их на своего проводника, в них блестели слезинки. Мистер
Бамбл сурово посмотрел на Оливера, но у того слезинка скатилась по щеке. За ней
последовала еще и еще одна. Ребенок сделал неимоверное усилие, но оно ни к чему
не привело. Вырвав у мистера Бамбла свою руку, он обеими руками закрыл лицо и
заплакал, а слезы просачивались между подбородком и костлявыми пальцами.
– Вот
как! – воскликнул мистер Бамбл, останавливаясь и бросая на своего питомца
злобный взгляд. – Вот как! Из всех неблагодарных, испорченных мальчишек,
каких мне случалось видеть, ты, Оливер, самый…
– Нет,
нет, сэр! – всхлипывая, воскликнул Оливер, цепляясь за руку, которая
держала хорошо знакомую ему трость. – Нет, нет, сэр! Я исправлюсь, право
же, я исправлюсь, сэр! Я еще очень маленький, сэр, и такой… такой…
– Какой
– такой? – с изумлением спросил мистер Бамбл.
– Такой
одинокий, сэр – Очень одинокий! – воскликнул ребенок. – Все меня
ненавидят. О сэр, пожалуйста, не сердитесь на меня!
Мальчик
прижал руку к сердцу и со слезами, вызванными неподдельным горем, посмотрел в
лицо спутнику.
Мистер
Бамбл с некоторым удивлением встретил жалобный и беспомощный взгляд Оливера,
раза три-четыре хрипло откашлялся и, пробормотав что-то об этом «надоедливом
кашле», приказал Оливеру осушить слезы и быть хорошим мальчиком. Затем он снова
взял его за руку и молча продолжал путь.
Когда
вошел мистер Бамбл, гробовщик, только что закрывший ставни в лавке, делал
какие-то записи в приходно-расходной книге при свете унылой свечи, весьма здесь
уместной.
– Эге! –
сказал гробовщик, оторвавшись от книги и не дописав слово. – Это вы!
Бамбл?
– Я
самый, мистер Сауербери, – отозвался бидл. – Ну вот! Я вам привел
мальчика.
Оливер
поклонился.
– Так
это и есть тот самый мальчик? – спросил гробовщик, подняв над головой
свечу, чтобы лучше рассмотреть Оливера. – Миссис Сауербери, будь так
добра, зайди сюда на минутку, дорогая моя.
Из
маленькой комнатки позади лавки вышла миссис Сауербери. Это была невысокая, тощая,
высохшая женщина с ехидным лицом.
– Милая
моя, – почтительно сказал мистер Сауербери, – это тот самый мальчик
из работного дома, о котором я тебе говорил.
Оливер
снова поклонился.
– Ах,
боже мой! – воскликнула жена гробовщика. – Какой он маленький!
– Да,
он, пожалуй, мал ростом, – согласился мистер Бамбл, посматривая на Оливера
так, словно тот был виноват, что не дорос. – Он и в самом деле маленький.
Этого нельзя отрицать. Но он подрастет, миссис Сауербери, он подрастет.
– Да
что и говорить! – с раздражением отозвалась эта леди. – Подрастет на
наших хлебах. Я никакой выгоды не вижу от приходских детей: их содержание
обходится дороже, чем они сами того стоят. Но мужчины всегда думают, что они
все знают лучше нас… Ну, ступай вниз, мешок с костями!
С этими словами
жена гробовщика открыла боковую дверь и вытолкнула Оливера на крутую лестницу,
ведущую в каменный подвал, сырой и темный, служивший преддверием угольного
погреба и носивший название кухни; здесь сидела девушка, грязно одетая, в
стоптанных башмаках и дырявых синих шерстяных чулках.
– Шарлотт, –
сказала миссис Сауербери, спустившаяся вслед за Оливером, – дайте этому
мальчику остатки холодного мяса, которые отложены для Трипа. Трип с утра не
приходил домой и может обойтись без них. Надеюсь, мальчик не настолько
привередлив, чтобы отказываться от них… Верно, мальчик?
У
Оливера глаза засверкали при слове «мясо», он задрожал от желания съесть его и
дал утвердительный ответ, после чего перед ним поставили тарелку с объедками.
Хотел бы
я, чтобы какой-нибудь откормленный философ, в чьем желудке мясо и вино превращаются
в желчь, чья кровь холодна как лед, а сердце железное, – хотел бы я, чтобы
он посмотрел, как Оливер Твист набросился на изысканные яства, которыми
пренебрегла бы собака! Хотел бы я, чтобы он был свидетелем того, с какой
жадностью Оливер, терзаемый страшным голодом, разрывал куски мяса! Еще больше
мне хотелось бы увидеть, как этот философ с таким же наслаждением поедает такое
же блюдо.
– Ну
что? – спросила жена гробовщика, когда Оливер покончил со своим ужином;
она следила за ним в безмолвном ужасе, с тревогой предвидя, какой будет у него
аппетит. – Кончил?
Не видя
поблизости ничего съедобного, Оливер ответил утвердительно.
– Ну
так ступай за мной, – сказала миссис Сауербери, взяв грязную, тускло горевшую
лампу и поднимаясь по лестнице. – Твоя постель под прилавком. Надеюсь, ты
можешь спать среди гробов? А впрочем, это не важно – можешь или нет, потому что
больше тебе спать негде. Иди! Не оставаться же мне здесь всю ночь!
Оливер
больше не мешкал и покорно пошел за своей новой хозяйкой.
|