Глава XIII
Понятливый
читатель знакомится с новыми лицами; в связи с этим повествуется о разных
занимательных предметах, имеющих отношение к этой истории
– Где
Оливер? – с грозным видом спросил еврей и вскочил. – Где мальчик?
Юные
воришки смотрели на своего наставника, встревоженные его порывистым движением,
и с беспокойством переглянулись. Но они ничего не ответили.
– Что
случилось с мальчиком? – крикнул еврей, крепко схватив Плута за шиворот и
осыпая его отвратительными ругательствами. – Отвечай, или я тебя задушу!
Мистер
Феджин отнюдь не шутил, и Чарли Бейтс, который почитал разумным заботиться о
собственной безопасности и не видел ничего невероятного в том, что затем
наступит и его черед погибнуть от удушения, упал на колени и испустил громкий,
протяжный, несмолкающий рев – нечто среднее между ревом бешеного быка и ревом
рупора.
– Будешь
ты говорить? – рявкнул еврей, встряхивая Плута с такой силой, что казалось
поистине чудесным, как тот не выскочит из своего широкого сюртука.
– Ищейки
его сцапали, и конец делу! – сердито сказал Плут. – Пустите меня,
слышите!
Рванувшись
и выскользнув из широкого сюртука, который остался в руках еврея. Плут схватил
вилку для поджаривания гренок и замахнулся, целясь в жилет веселого старого
джентльмена; если бы это увенчалось успехом, старик лишился бы некоторой доли
веселости, которую нелегко было бы возместить.
В этот
критический момент еврей отскочил с таким проворством, какого трудно было
ожидать от человека, по-видимому столь немощного и дряхлого, и, схватив кувшин,
замахнулся, чтобы швырнуть его в голову противнику. Но так как в эту минуту
Чарли Бейтс привлек его внимание поистине устрашающим воем, он внезапно
передумал и запустил кувшином в этого молодого джентльмена.
– Что
за чертовщина! – проворчал чей-то бас. – Кто это швырнул? Хорошо, что
в меня попало пиво, а не кувшин, не то я бы кое с кем расправился!.. Ну
конечно! Кто же, кроме этого чертова богача, грабителя, старого еврея, станет
зря расплескивать напитки! Разве что воду, – да и воду только в том
случае, если каждые три месяца обманывает водопроводную компанию… В чем дело,
Феджин? Черт меня подери, если мой шарф не вымок в пиве!.. Ступай сюда, подлая
тварь, чего торчишь там, за дверью, будто стыдишься своего хозяина! Сюда!
Субъект,
произнесший эту речь, был крепкого сложения детиной лет тридцати пяти, в черном
вельветовом сюртуке, весьма грязных коротких темных штанах, башмаках на
шнуровке и серых бумажных чулках, которые обтягивали толстые ноги с выпуклыми
икрами, – такие ноги при таком костюме всегда производят впечатление
чего-то незаконченного, если их не украшают кандалы. На голове у него была
коричневая шляпа, а на шее пестрый шарф, длинными, обтрепанными концами
которого он вытирал лицо, залитое пивом. Когда он покончил с этим делом,
обнаружилось, что лицо у него широкое, грубое, несколько дней не знавшее
бритвы; глаза были мрачные; один из них обрамляли разноцветные пятна,
свидетельствующие о недавно полученном ударе.
– Сюда,
слышишь? – проворчал этот симпатичный субъект.
Белая
лохматая собака с исцарапанной мордой прошмыгнула в комнату.
– Почему
не входила раньше? – сказал субъект. – Слишком возгордилась, чтобы
показываться со мной на людях? Ложись!
Приказание
сопровождалось пинком, отбросившим животное в другой конец комнаты. Однако пес,
по-видимому, привык к этому: очень спокойно он улегся в углу, не издавая ни
звука, раз двадцать в минуту мигая своими недобрыми глазами, и, казалось,
принялся обозревать комнату.
– Чем
это вы тут занимаетесь: мучите мальчиков, жадный, скупой, ненасытный старик,
укрыватель краденого? – спросил детина, преспокойно усаживаясь. –
Удивляюсь, как это они вас еще не прикончили! Я бы на их месте это сделал! Я бы
давным-давно это сделал, будь я вашим учеником и… нет, продать вас мне бы не
удалось, куда вы годны?! Разве что сохранять вас, как редкую уродину, в
стеклянной банке, да таких больших стеклянных банок, кажется, не делают.
– Тише! –
дрожа, проговорил еврей. – Мистер Сайкс, не говорите так громко.
– Бросьте
этих мистеров! – отозвался детина. – У вас всегда что-то недоброе на
уме, когда вы начинаете этак выражаться. Вы мое имя знаете – стало быть, так
меня и называйте! Я его не опозорю, когда час пробьет!
– Вот
именно, совершенно верно, Билл Сайкс, – с гнусным подобострастием сказал
еврей. – Вы как будто в дурном расположении духа, Билл?
– Может
быть, и так, – ответил Сайкс. – Я бы сказал, что и вы не в своей
тарелке, или вы считаете, что никому не приносите убытка, когда швыряетесь кувшинами
или выдаете…
– Вы
с ума сошли? – вскричал еврей, хватая его за рукав и указывая на
мальчиков.
Мистер
Сайкс удовольствовался тем, что затянул воображаемый узел под левым своим ухом
и склонил голову к правому плечу, – по-видимому, еврей прекрасно понял
этот пантомим. Затем на жаргоне, которым были в изобилии приправлены все его
речи, – если бы привести его здесь, он был бы решительно непонятен, –
мистер Сайкс потребовал себе стаканчик.
– Только
не подумайте всыпать туда яду, – сказал он.
Это было
сказано в шутку, но если бы он видел, как еврей злобно прищурился и повернулся
к буфету, закусив бледные губы, быть может, ему пришло бы в голову, что
предосторожность не является излишней и веселому старому джентльмену во всяком
случае не чуждо желание улучшить изделие винокура.
Пропустив
два-три стаканчика, мистер Сайкс снизошел до того, что обратил внимание на молодых
джентльменов; такая любезность с его стороны привела к беседе, в которой
причины и подробности ареста Оливера были детально изложены с теми изменениями
и уклонениями от истины, какие Плут считал наиболее уместными при данных
обстоятельствах.
– Боюсь, –
произнес еврей, – как бы он не сказал чего-нибудь, что доведет нас до
беды…
– Все
может быть, – со злобной усмешкой отозвался Сайкс. – Вас предадут,
Феджин.
– И,
знаете ли, я боюсь, – продолжал еврей, как будто не обращая внимания на
то, что его прервали, и при этом пристально глядя на своего собеседника, –
боюсь, что если наша игра проиграна, то это может случиться и кое с кем другим,
а для вас это обернется, пожалуй, хуже, чем для меня, мой милый.
Детина
вздрогнул и круто повернулся к еврею. Но старый джентльмен поднял плечи до
самых ушей, а глаза его рассеянно уставились на противоположную стену.
Наступило
длительное молчание. Казалось, каждый член почтенного общества погрузился в
свои собственные размышления, не исключая и собаки, которая злорадно
облизывалась, как будто подумывая о том, чтобы атаковать ноги первого
джентльмена или леди, которых случится ей встретить, когда она выйдет на улицу.
– Кто-нибудь
должен разузнать, что там произошло, в камере судьи, – сказал мистер
Сайкс, заметно умерив тон.
Еврей в
знак согласия кивнул головой.
– Если
он не донес и посажен в тюрьму, бояться нечего, пока его не выпустят, –
сказал мистер Сайкс, – а потом уж нужно о нем позаботиться. Вы должны
как-нибудь заполучить его в свои руки.
Еврей
снова кивнул головой.
Такой
план действий был разумен, но, к несчастью, ему препятствовало одно весьма
серьезное обстоятельство. Дело в том, что Плут, Чарли Бейтс, Феджин и мистер
Уильям Сайкс питали глубокую и закоренелую антипатию к прогулкам около
полицейского участка на любом основании и под любым предлогом.
Как
долго могли бы они сидеть и смотреть друг на друга, пребывая в неприятном
состоянии нерешительности, угадать трудно. Впрочем, нет необходимости делать
какие бы то ни было догадки, так как внезапное появление двух молодых леди,
которых уже видел раньше Оливер, оживило беседу.
– Как
раз то, что нам нужно! – сказал еврей. – Бет пойдет. Ты пойдешь, моя
милая?
– Куда? –
осведомилась молодая леди.
– Всего-навсего
в полицейский участок, моя милая, – вкрадчиво сказал еврей.
Нужно
воздать должное молодой леди: она не объявила напрямик, что не хочет идти, но
выразила энергическое и горячее желание «быть проклятой, если она туда пойдет».
Эта вежливая и деликатная уклончивость свидетельствовала о том, что молодая
леди отличалась прирожденной учтивостью, которая препятствовала ей огорчить
ближнего прямым и резким отказом.
Физиономия
у еврея вытянулась. Он отвернулся от этой молодой леди, которая была в ярком,
если не великолепном наряде – красное платье, зеленые ботинки, желтые
папильотки, – и обратился к другой.
– Нэнси,
милая моя, – улещивал ее еврей, – что ты скажешь?
– Скажу,
что это не годится, стало быть нечего настаивать, Феджин, – ответила
Нэнси.
– Что
ты хочешь этим сказать? – вмешался мистер Сайкс, бросая на нее мрачный
взгляд.
– То,
что сказала, Билл, – невозмутимо отозвалась леди.
– Да
ведь ты больше всех подходишь для этого, – произнес мистер Сайкс. –
Здесь о тебе никто ничего не знает.
– А
так как я и не хочу, чтобы знали, – с тем же спокойствием отвечала
Нэнси, – то скорее скажу «нет», чем «да», Билл.
– Она
пойдет, Феджин, – сказал Сайкс.
– Нет,
она не пойдет, Феджин, – сказала Нэнси.
– Она
пойдет, Феджин, – сказал Сайкс.
И мистер
Сайкс не ошибся. С помощью угроз, посулов и подачек упомянутую леди в конце
концов заставили взять на себя это поручение. В самом деле, ей не могли
воспрепятствовать соображения, какие удерживали ее любезную подругу: не так
давно переселившись из отдаленных, но аристократических окрестностей
рэтклифской большой дороги[22]
в Филд-Лейн, она могла не опасаться, что ее узнает кто-нибудь из многочисленных
знакомых.
И вот,
повязав поверх платья чистый белый передник и запрятав папильотки под соломенную
шляпку – эти принадлежности туалета были извлечены из неисчерпаемых запасов
еврея, – мисс Нэнси приготовилась выполнить поручение.
– Подожди
минутку, моя милая, – сказал еврей, протягивая ей корзинку с
крышкой. – Держи ее в руках. Она тебе придаст более пристойный вид.
– Феджин,
дайте ей ключ от двери, пусть она держит его в руке, – сказал Сайкс. –
Это покажется естественным и приличным.
– Совершенно
верно, мой милый, – сказал еврей, вешая молодой леди большой ключ от двери
на указательный палец правой руки. – Вот так! Прекрасно! Прекрасно, моя
милая! – сказал еврей, потирая руки.
– Ох,
братец! Мой бедный, милый, ни в чем не повинный братец! – воскликнула
Нэнси, заливаясь слезами и в отчаянии теребя корзиночку и дверной ключ. –
Что с ним случилось? Куда они его увели? Ох, сжальтесь надо мной, скажите мне,
джентльмены, что сделали с бедным мальчиком? Умоляю вас, скажите, джентльмены!
Произнеся
эти слова, к бесконечному восхищению слушателей, очень жалобным, душераздирающим
голосом, мисс Нэнси умолкла, подмигнула всей компании, улыбнулась, кивнула
головой и скрылась.
– Ах,
мои милые, какая смышленая девушка! – воскликнул еврей, поворачиваясь к
своим молодым друзьям и торжественно покачивая головой, как бы призывая их
следовать блестящему примеру, который они только что лицезрели.
– Она
делает честь своему полу, – промолвил мистер Сайкс, налив себе стакан и
ударив по столу огромным кулаком. – Пью за ее здоровье и желаю, чтобы все
женщины походили на нее!
Пока все
эти похвалы расточались по адресу достойной Нэнси, эта молодая леди спешила в полицейское
управление, куда вскоре и прибыла благополучно, несмотря на вполне понятную робость,
вызванную необходимостью идти по улицам одной, без провожатых.
Войдя с
черного хода, она тихонько постучала ключом в дверь одной из камер и
прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука; тогда она кашлянула и снова
прислушалась. Ответа не было, и она заговорила.
– Ноли,
миленький! – ласково прошептала Нэнси. – Ноли!
В камере
не было никого, кроме жалкого, босого преступника, арестованного за игру на флейте;
так как его преступление против общества было вполне доказано, мистер Фэнг
приговорил его к месяцу заключения в исправительном доме, заметив весьма кстати
и юмористически, что раз у него такой избыток дыхания, полезнее будет потратить
его на ступальное колесо, чем на музыкальный инструмент. Преступник ничего не
отвечал, ибо мысленно оплакивал флейту, конфискованную в пользу графства. Тогда
Нэнси подошла к следующей камере и постучалась.
– Что
нужно? – отозвался тихий, слабый голос.
– Нет
ли здесь маленького мальчика? – спросила Нэнси, предварительно всхлипнув.
– Нет! –
ответил заключенный. – Боже упаси!
Это был
шестидесятипятилетний бродяга, приговоренный к тюремному заключению за то, что
не играл на флейте, – иными словами, просил милостыню на улице и ничего не
делал для того, чтобы заработать себе на жизнь. В смежной камере сидел человек,
который отправлялся в ту же самую тюрьму, так как торговал вразнос оловянными
кастрюлями, не имея разрешения, – иными словами, уклонялся от уплаты налогов
и делал что-то для того, чтобы заработать себе на жизнь.
Но так
как никто из этих преступников не отзывался на имя Оливера и ничего о нем не
знал, Нэнси обратилась непосредственно к добродушному старику в полосатом
жилете и со стонами и причитаниями, – они казались особенно жалобными, ибо
она искусно теребила корзинку и ключ, – потребовала у него своего милого
братца.
– У
меня его нет, моя милая, – сказал старик.
– Где
же он? – взвизгнула Нэнси.
– Его
забрал с собой джентльмен, – ответил тот.
– Какой
джентльмен? Боже милостивый! Какой джентльмен? – вскричала Нэнси.
В ответ
на этот невразумительный вопрос старик сообщил взволнованной «сестре», что Оливеру
стало дурно в камере судьи, что его оправдали, так как один свидетель показал,
будто кража совершена не им, а другими мальчиками, оставшимися на свободе, и
что истец увез Оливера, лишившегося чувств, к себе, в свой собственный дом. Об
этом доме ее собеседник знал только, что он находится где-то в
Пентонвиле, – это слово он расслышал, когда давались указания кучеру.
В
ужасном смятении и растерянности несчастная молодая женщина, шатаясь, поплелась
к воротам, а затем, сменив нерешительную поступь на быстрый бег, вернулась к
дому еврея самыми запутанными и извилистыми путями, какие только могла
придумать.
Мистер
Билл Сайкс, едва успев выслушать отчет о ее походе, поспешно кликнул белую
собаку и, надев шляпу, стремительно удалился, не тратя времени на такую
формальность, как пожелание остальной компании счастливо оставаться.
– Милые
мои, мы должны узнать, где он… Его нужно найти! – в страшном волнении
сказал еврей. – Чарли, ты пока ничего не делай, только шныряй повсюду,
пока не добудешь о нем каких-нибудь сведений. Нэнси, моя милая, мне во что бы
то ни стало нужно его отыскать. Я тебе доверяю во всем, моя милая, – тебе
и Плуту! Постойте, постойте, – добавил еврей, дрожащей рукой отпирая ящик
стола, – вот вам деньги, милые мои. Я на сегодня закрываю лавочку. Вы
знаете, где меня найти! Не задерживайтесь здесь ни на минуту. Ни на секунду,
мои милые!
С этими
словами он вытолкнул их из комнаты и, старательно повернув два раза ключ в
замке и заложив дверь засовом, достал из потайного местечка шкатулку, которую
случайно увидел Оливер. Затем он торопливо начал прятать часы и драгоценные
вещи у себя под одеждой.
Стук в
дверь заставил его вздрогнуть и оторваться от этого занятия.
– Кто
там? – крикнул он пронзительно.
– Я! –
раздался сквозь замочную скважину голос Плута.
– Ну,
что еще? – нетерпеливо крикнул еврей.
– Нэнси
спрашивает, куда его тащить – в другую берлогу? – осведомился Плут.
– Да! –
ответил еврей. – Где бы она его не сцапала! Отыщите его, отыщите, вот и
все! Я уж буду знать, что дальше делать. Не бойтесь!
Мальчик
буркнул, что он понимает, и бросился догонять товарищей.
– Пока
что он не выдал, – сказал еврей, принимаясь за прежнюю работу. – Если
он вздумает болтать о нас своим новым друзьям, мы еще успеем заткнуть ему
глотку.
|
