Глава XV,
показывающая,
сколь нежно любил Оливера Твиста веселый старый еврей и мисс Нэнси
В темной
комнате дрянного трактира, в самой грязной части Малого Сафрен-Хилла, в хмурой
и мрачной берлоге, пропитанной запахом спирта, где зимой целый день горит
газовый рожок и куда летом не проникает ни один луч солнца, сидел над оловянным
кувшинчиком и рюмкой человек в вельветовом сюртуке, коротких темных штанах,
башмаках и чулках, которого даже при этом тусклом свете самый неопытный агент
полиции не преминул бы признать за мистера Уильяма Сайкса. У ног его сидела
белая красноглазая собака, которая то моргала, глядя на хозяина, то зализывала
широкую свежую рану на морде, появившуюся, очевидно, в результате недавней
драки.
– Смирно,
гадина! Смирно! – приказал мистер Сайкс, внезапно нарушив молчание.
Были ли
мысли его столь напряжены, что им помешало моргание собаки, или нервы столь
натянуты в результате его собственных размышлений, что для их успокоения
требовалось угостить пинком безобидное животное, – остается невыясненным.
Какова бы ни была причине, но на долю собаки достались одновременно и пинок и
проклятье.
Собаки
обычно не склонны мстить за обиды, нанесенные их хозяевами, по собака мистера
Сайкса, отличаясь таким же скверным нравом, как и ее владелец, и, быть может,
находясь в тот момент под впечатлением пережитого оскорбления, без всяких
церемоний вцепилась зубами в его башмак. Хорошенько встряхнув его, она с
ворчанием спряталась под скамью – как раз вовремя, чтобы ускользнуть от
оловянного кувшина, который мистер Сайкс занес над ее головой.
– Вот
оно что! – произнес Сайкс, одной рукой схватив кочергу, а другой
неторопливо открывая большой складной нож, который вытащил из кармана. –
Сюда, дьявол! Сюда! Слышишь?
Собака
несомненно слышала, так как мистер Сайкс говорил грубейшим тоном и очень грубым
голосом, но, испытывая, по-видимому, какое-то странное нежелание оказаться с
перерезанной глоткой, она не покинула своего места и зарычала еще громче; она
вцепилась зубами в конец кочерги и принялась грызть ее, как дикий зверь.
Такое
сопротивление только усилило бешенство мистера Сайкса, который, опустившись на
колени, злобно атаковал животное. Собака металась из стороны в сторону,
огрызаясь, рыча и лая, а человек ругался, наносил удары и изрыгал проклятья;
борьба достигла критического момента, как вдруг дверь распахнулась, и собака
вырвалась из комнаты, оставив Билла Сайкса с кочергой и складным ножом в руках.
Для
ссоры всегда нужны две стороны – гласит старая поговорка. Мистер Сайкс,
лишившись собаки как участника в ссоре, немедленно перенес свой гнев на вновь
прибывшего.
– Черт
вас побери, зачем вы влезаете между мной и моей собакой? – злобно
жестикулируя, крикнул Сайкс.
– Я
не знал, мой милый, не знал, – смиренно ответил Феджин (появился именно
он).
– Не
знали, трусливый вор? – проворчал Сайкс. – Не слышали шума?
– Ни
звука не слышал, Билл, умереть мне на этом месте, – ответил еврей.
– Ну
да! Конечно, вы ничего не слышите, – злобно усмехнувшись, сказал
Сайкс. – Крадетесь так, что никто не слышит, как вы вошли и вышли! Жаль
Феджин, что полминуты тому назад вы не были этой собакой!
– Почему? –
с натянутой улыбкой осведомился еврей.
– Потому
что правительство заботится о жизни таких людей, как вы, которые подлее всякой
дворняжки, но разрешает убивать собак, когда б человек ни пожелал, –
ответил Сайкс, с многозначительным видом закрывая свой нож. – Вот почему.
Еврей
потер руки и, присев к столу, принужденно засмеялся в ответ на шутку своего
друга. Впрочем, ему было явно не по себе.
– Ладно,
ухмыляйтесь! – продолжал Сайкс, кладя на место кочергу и созерцая его со
злобным презрением. – Никогда не случится вам посмеяться надо мной, разве
что на виселице. Вы в моих руках, Феджин, и будь я проклят, если вас выпущу.
Да! Попадусь я – попадетесь и вы. Стало быть, будьте со мной осторожны.
– Да,
да, мой милый, – сказал еврей, – все это мне известно. У нас… у нас
общие интересы, Билл, общие интересы.
– Гм…
– пробурчал Сайкс, словно он полагал, что не все интересы у них общие. –
Ну, что же вы хотели мне сказать?
– Все
благополучно пропущено через тигель, – отвечал Феджин, – и я принес
вашу долю. Она больше, чем полагается вам, мой милый, но так как я знаю, что в
следующий раз мы меня не обидите, и…
– Довольно
болтать! – нетерпеливо перебил грабитель. – Где она? Подавайте!
– Хорошо,
Билл, не торопите меня, не торопите, – успокоительным гоном отозвался
еврей. – Вот она! Все в сохранности!
С этими
словами он вынул из-за пазухи старый бумажный платок и, развязав большой узел в
одном из его уголков, достал маленький пакет в оберточной бумаге. Сайкс,
выхватив его из рук еврея, торопливо развернул и начал считать находившиеся в
нем соверены[25].
– Это
все? – спросил Сайкс.
– Все, –
ответил еврей.
– А
вы по дороге не разворачивали сверток и не проглотили одну-две монеты? –
подозрительно спросил Сайкс. – Нечего корчить обиженную физиономию. Вы это
уже не раз проделывали. Звякните!
В
переводе на обычный английский язык это означало приказание позвонить. На
звонок явился другой еврей, моложе Феджина, но с почти такой же отталкивающей
внешностью.
Билл
Сайкс указал на пустой кувшинчик. Еврей, превосходно поняв намек, взял кувшин и
ушел, чтобы его наполнить, предварительно обменявшись многозначительным
взглядом с Феджином, который, как бы ожидая его взгляда, на минутку поднял
глаза и в ответ кивнул головой – слегка, так что это с трудом мог бы подметить
наблюдательный зритель. Этого не видел Сайкс, который наклонился, чтобы
завязать шнурок на башмаке, порванный собакой. Быть может, если бы он заметил
быстрый обмен знаками, у него мелькнула бы мысль, что это не предвещает ему
добра.
– Есть
здесь кто-нибудь, Барни? – спросил Феджин; теперь, когда Сайкс поднял
голову, он говорил, не отрывая глаз от пола.
– Ни
души, – ответил Барни, чьи слова – исходили ли они из сердца или нет –
проходили через нос.
– Никого? –
спросил Феджин удивленным тоном, тем самым давая понять, что Барни должен
говорить правду.
– Никого
нет, кроме мисс Нэнси, – ответил Барни.
– Нэнси! –
воскликнул Сайкс. – Где? Лопни мои глаза, если я не почитаю эту девушку за
ее природные таланты.
– Она
заказала себе вареной говядины в буфетной, – ответил Барни.
– Пошлите
ее сюда, – сказал Сайкс, наливая водку в стакан. – Пошлите ее сюда.
Барни
робко глянул на Феджина, словно спрашивая разрешения; так как еврей молчал и не
поднимал глаз, Барни вышел и вскоре вернулся с Нэнси, которая была в полном
наряде – в чепце, переднике, с корзинкой и ключом.
– Напала
на след, Нэнси? – спросил Сайкс, предлагая ей рюмку водки.
– Напала,
Билл, – ответила молодая леди, осушив рюмку, – и здорово устала.
Мальчишка был болен, не вставал с постели и…
– Ах,
Нэнси, милая! – сказал Феджин, подняв глаза.
Быть
может, странно нахмурившиеся рыжие брови еврея и его полузакрытые глубоко
запавшие глаза возвестили мисс Нэнси о том, что она расположена к излишней
откровенности, но это не имеет большого значения. В данном случае нам надлежит
интересоваться только фактом. А факт тот, что мисс Нэнси вдруг оборвала свою
речь и, даря любезные улыбки мистеру Сайксу, перевела разговор на другие темы.
Минут
через десять у мистера Феджина начался приступ кашля; тогда Нэнси набросила на
плечи шаль и объявила, что ей пора идти. Мистер Сайкс, узнав, что часть дороги
ему с ней по пути, изъявил желание сопровождать ее; они отправились вместе, а
за ними на некотором расстоянии следовала собака, которая крадучись выбежала с
заднего двора, как только удалился ее хозяин.
Сайкс
вышел из комнаты, а еврей выглянул из двери и, посмотрев ему вслед, когда тот
шел по темному коридору, погрозил кулаком, пробормотал какое-то проклятье, а
затем с отвратительной усмешкой снова присел к столу и вскоре погрузился в
чтение небезынтересной газеты «Лови! Держи!»[26]
Тем
временем Оливер Твист, не ведая того, что такое небольшое расстояние отделяет
его от веселого старого джентльмена, направлялся к книжному ларьку. Дойдя до
Клеркенуэла, он по ошибке свернул в переулок, который мог бы и миновать; но он
прошел уже полпути, когда обнаружил свою ошибку; зная, что и этот переулок
приведет его к цели, он решил не возвращаться и быстро продолжал путь, держа
под мышкой книги.
Он шел,
размышляя о том, каким счастливым и довольным должен он себя чувствовать и как
много дал бы он за то, чтобы хоть разок взглянуть на бедного маленького Дика,
измученного голодом и побоями, который, быть может, в эту самую минуту горько
плачет. Вдруг он вздрогнул, испуганный громким воплем какой-то молодой женщины:
«О милый мой братец!» И не успел он осмотреться и понять, что случилось, как
чьи-то руки крепко обхватили его за шею.
– Оставьте! –
отбиваясь, крикнул Оливер. – Пустите меня! Кто это? Зачем вы меня остановили?
Единственным
ответом на это были громкие причитания обнимавшей его молодой женщины, которая
держала в руке корзиночку и ключ от двери.
– Ах,
боже мой! – кричала молодая женщина. – Я нашла его! Ох, Оливер! Ах
ты, дрянной мальчишка, заставил меня столько горя вынести из-за тебя. Идем
домой, дорогой мой, идем! Ах, я нашла его! Боже милостивый, благодарю тебя, я
нашла его!
После
этих бессвязных восклицаний молодая особа снова разразилась рыданиями и пришла
в такое истерическое состояние, что две подошедшие в это время женщины спросили
служившего в мясной лавке мальчика с лоснящимися волосами, смазанными говяжьим
салом, не считает ли он нужным сбегать за доктором. На это мальчик из мясной
лавки, который, по-видимому, был расположен к отдыху, чтобы не сказать – к
лени, ответил, что он этого не считает.
– Ах,
не обращайте внимания! – сказала молодая женщина, сжимая руку
Оливера. – Мне теперь лучше. Сейчас же пойдем домой, бессердечный
мальчишка! Идем!
– Что
случилось, сударыня? – спросила одна из женщин.
– Ах,
сударыня! – воскликнула молодая женщина. – Около месяца назад он
убежал от своих родителей, работящих, почтенных людей, связался с шайкой воров
и негодяев и разбил сердце своей матери.
– Ну
и дрянной мальчишка! – сказала первая.
– Ступай
домой, звереныш! – подхватила другая.
– Нет,
нет! – воскликнул Оливер в страшной тревоге. – Я ее не знаю! У меня
нет сестры, нет ни отца, ни матери. Я сирота. Я живу в Пентонвиле.
– Вы
только послушайте, как он храбро ото всех отрекается! – вскричала молодая
женщина.
– Как,
да ведь это Нэнси! – воскликнул Оливер, который только что увидел ее лицо,
и в изумлении отшатнулся.
– Видите,
он меня знает! – крикнула Нэнси, взывая к присутствующим. – Тут уж он
не может отвертеться. Помилосердствуйте, заставьте его вернуться домой, а то он
убьет свою добрую мать и отца и разобьет мне сердце!
– Черт
побери, что тут такое? – крикнул, выбежав из пивной, какой-то человек, за
которым следовала по пятам белая собака. – Маленький Оливер! Щенок, иди к
своей бедной матери! Немедленно отправляйся домой!
– Они
мне не родня! Я их не знаю! Помогите! Помогите! – крикнул Оливер,
вырываясь из могучих рук этого человека.
– Помогите? –
повторил человек. – Да, я тебе помогу, маленький мошенник! Что это за
книги? Ты их украл? Дай-ка их сюда!
С этими
словами он вырвал у мальчика из рук книги и ударил его ими по голове.
– Правильно! –
крикнул из окна на чердаке какой-то ротозей. – Только таким путем и можно
его образумить.
– Совершенно
верно? – отозвался плотник с заспанным лицом, бросив одобрительный взгляд
на чердачное окно.
– Это
пойдет ему на пользу! – решили обе женщины.
– Да,
польза ему от этого будет! – подхватил человек, снова нанеся удар и хватая
Оливера за шиворот. – Ступай, мерзавец!.. Эй, Фонарик, сюда! Запомни его!
Запомни!
Ослабевший
после недавно перенесенной болезни, ошеломленный ударами и внезапным нападением,
устрашенный грозным рычанием собаки и зверским обращением человека, угнетенный
тем, что присутствующие убеждены, будто он и в самом деле закоснелый маленький
негодяй, каким его изобразили, – что он мог сделать, бедный ребенок?
Спустились сумерки; в этих краях жил темный люд; не было поблизости никого, кто
бы мог помочь. Сопротивление было бесполезно. Минуту спустя его увлекли в
лабиринт темных узких дворов, а если он и осмеливался изредка кричать, его заставляли
идти так быстро, что слов нельзя было разобрать. В сущности какое имело
значение, можно ли их разобрать, раз не было никого, кто обратил бы на них
внимание, даже если бы они звучали внятно?
Зажгли
свет; миссис Бэдуин в тревоге ждала у открытой двери; служанка раз двадцать
выбегала на улицу посмотреть, не видно ли Оливера. А два старых джентльмена
по-прежнему сидели в темной гостиной и между ними лежали часы.
|
