Увеличить |
Глава XXX
повествует
о том, что подумали об Оливере новые лица, посетившие его
Твердя о
том, что они будут приятно изумлены видом преступника, доктор продел руку молодой
леди под свою и, предложив другую, свободную руку миссис Мэйли, повел их
церемонно и торжественно наверх.
– А
теперь, – прошептал доктор, тихонько поворачивая ручку двери в
спальню, – послушаем, что вы о нем скажете. Он давненько не брился, но тем
не менее вид у него совсем не свирепый. А впрочем, постойте! Сначала я
посмотрю, готов ли он к приему гостей.
Опередив
их, он заглянул в комнату. Потом, дав знак следовать за ним, впустил их, закрыл
за ними дверь и осторожно откинул полог кровати. На ней вместо закоснелого,
мрачного злодея, которого ожидали они увидеть, лежал худой, измученный болью
ребенок, погруженный в глубокий сои. Раненая его рука в лубке лежала на груди;
голова покоилась на другой руке, полускрытой длинными волосами, разметавшимися
по подушке.
Достойный
джентльмен придерживал полог рукой и с минуту смотрел на мальчика молча. Пока
он наблюдал пациента, молодая леди тихонько проскользнула мимо него и,
опустившись на стул у кровати, откинула волосы с лица Оливера. Когда она
наклонилась к нему, ее слезы упали ему на лоб.
Мальчик
зашевелился и улыбнулся во сне, словно эти знаки жалости и сострадания
пробудили какую-то приятную мечту о любви и ласке, которых он никогда не знал.
Так же точно нежная мелодия, журчание воды в тишине, запах цветка или знакомое
слово иной раз внезапно вызывают смутное воспоминание о том, чего никогда не
было в этой жизни, – воспоминание, которое исчезает, как вздох, которое
пробуждено какой-то мимолетной мыслью о более счастливом существовании, давно
минувшем, – воспоминание, которое нельзя вызвать, сознательным напряжением
памяти.
– Что
же это значит? – воскликнула пожилая леди. – Этот бедный ребенок не
мог быть подручным грабителей.
– Порок
находит себе пристанище во многих храмах, – со вздохом сказал врач,
опуская полог, – и кто может сказать, что ему не служит обителью
прекрасная оболочка?
– Но
в таком юном возрасте? – возразила Роз.
– Милая
моя молодая леди, – произнес врач, горестно покачивая головой, –
преступление, как и смерть, простирает свою власть не только на старых и
дряхлых. Самые юные и прекрасные слишком часто бывают повинны в нем.
– Но
неужели… о, неужели вы можете допустить, что этот хрупкий мальчик был
добровольным сообщником самых отвратительных отщепенцев? – сказала Роз.
Доктор
покачал головой, давая понять, что это весьма возможно; предупредив, чтоб они
не потревожили больного, он повел их в соседнюю комнату.
– Но
даже если он развращен, – продолжала Роз, – подумайте, как он молод.
Подумайте, что, быть может, он никогда не знал ни материнской любви, ни
домашнего уюта. Может быть, дурное обращение, побои или голод заставили его
сойтись с людьми, которые принудили его пойти на преступление… Тетя, милая
тетя, ради бога, подумайте об этом, прежде чем позволите бросить этого больного
ребенка в тюрьму, где, конечно, будет погребена последняя надежда на его
исправление! О, вы меня любите, вы знаете, что благодаря вашей ласке и доброте
я никогда не чувствовала своего сиротства, но я могла бы его почувствовать,
могла быть такой же беспомощной и беззащитной, как это бедное дитя! Так
сжальтесь же над ним, пока еще не поздно!
– Дорогая
моя, – сказала пожилая леди, прижимая к груди плачущую девушку, –
неужели ты думаешь, что я трону хоть один волосок на его голове?
– О
нет! – с жаром воскликнула Роз.
– Конечно,
нет, – подтвердила старая леди. – Жизнь моя клонится к закату, и я в
надежде на милосердие ко мне стараюсь быть милосердной к людям… Что мне делать,
чтобы спасти его, сэр?
– Дайте
подумать, сударыня, – сказал доктор, – дайте подумать…
Мистер
Лосберн засунул руки в карманы и несколько раз прошелся взад и вперед по
комнате, часто останавливаясь, приподнимаясь на цыпочки и грозно хмурясь.
Многократно восклицая: «придумал!» и «нет, не то!» – он снова принимался ходить
с нахмуренными бровями и, наконец, остановился и произнес:
– Мне
кажется, если вы мне позволите как следует припугнуть Джайлса и мальчугана
Бритлса, я с этим делом справлюсь. Знаю, что Джайлс – преданный человек и
старый слуга, но у вас есть тысяча способов поладить с ним и вдобавок наградить
за меткую стрельбу. Вы против этого не возражаете?
– Если
нет другого способа спасти ребенка, – ответила миссис Мэйли.
– Никакого
другого способа нет, – сказал доктор. – Никакого! Можете поверить мне
на слово.
– В
таком случае тетя облекает вас неограниченной властью, – улыбаясь сквозь
слезы, сказала Роз. – Но, прошу вас, не будьте с этими бедняками строже,
чем это необходимо.
– Вы
как будто считаете, мисс Роз, – возразил доктор, – что сегодня все,
кроме вас, склонны к жестокосердию. Могу лишь надеяться, ради блага
подрастающих представителей мужского пола, что первый же достойный юноша,
который будет взывать к вашему состраданию, найдет вас в таком же
чувствительном и мягкосердечном расположении духа. И хотел бы я быть юношей,
чтобы тут же воспользоваться таким благоприятным случаем, какой представляется
сегодня.
– Вы
такой же взрослый ребенок, как и бедняга Бритлс, – зардевшись, сказала
Роз.
– Ну
что же, – от души рассмеялся доктор, – это не так уж трудно. Но
вернемся к мальчику. Нам еще предстоит обсудить основной пункт нашего
соглашения. Полагаю, он проснется через час. И хотя я сказал этому тупоголовому
констеблю там, внизу, что мальчика нельзя беспокоить и нельзя разговаривать с
ним без риска для его жизни, я думаю, мы можем с ним побеседовать, не подвергая
его опасности. Я ставлю такое условие: я его расспрошу в вашем присутствии, и,
если на основании его слов мы заключим, к полному удовлетворению трезвых умов,
что он окончательно испорчен (а это более чем вероятно), мальчик будет
предоставлен своей судьбе, – я, во всяком случае, больше вмешиваться не
стану.
– О
нет, тетя! – взмолилась Роз.
– О
да, тетя! – перебил доктор. – Решено?
– Он
не может быть закоснелым негодяем! – сказала Роз. – Это немыслимо.
– Прекрасно! –
заявил доктор. – Значит, тем больше оснований принять мое предложение.
В конце
концов договор был заключен, и обе стороны с некоторым нетерпением стали ждать,
когда проснется Оливер.
Терпению
обеих леди предстояло более длительное испытание, чем предсказал им мистер Лосберн,
ибо час проходил за часом, а Оливер все еще спал тяжелым сном. Был уже вечер,
когда сердобольный доктор принес им весть, что Оливер достаточно оправился,
чтобы можно было с ним говорить. Мальчик, по словам доктора, был очень болен и
ослабел от потери крови, но ему так мучительно хотелось о чем-то сообщить, что
доктор предпочел дать ему эту возможность и не настаивал, чтобы его не
беспокоили до утра; иначе он не преминул бы настоять на этом.
Долго
тянулась беседа. Несложную историю своей жизни Оливер рассказал им со всеми подробностями,
а боль и упадок сил часто заставляли его умолкать. Печально звучал в
затемненной комнате слабый голос больного ребенка, развертывавшего длинный
список обид и бед, навлеченных на него жестокими людьми. О, если бы мы, угнетая
и притесняя своих ближних, задумались хоть однажды над ужасными уликами человеческих
заблуждений, – уликами, которые, подобно густым и тяжелым облакам,
поднимаются медленно, но неуклонно к небу, чтобы обрушить отмщение на наши
головы! О, если бы мы хоть на миг услышали в воображении своем глухие,
обличающие голоса мертвецов, которые никакая сила не может заглушить и никакая
гордыня не заставит молчать! Что осталось бы тогда от оскорблений и
несправедливости, от страданий, нищеты, жестокости и обид, какие приносит
каждый день жизни!
В тот
вечер подушку Оливера оправили ласковые руки, и красота и добродетель
бодрствовали над ним, пока он спал. Он был спокоен и счастлив и мог бы умереть
безропотно.
Как
только закончилась знаменательная беседа и Оливер снова начал засыпать, доктор,
вытерев глаза и в то же время попрекнув их за слабость, спустился вниз, чтобы
открыть действия против мистера Джайлса.
Не найдя
никого в парадных комнатах, он подумал, что, может быть, достигнет больших успехов,
если начнет кампанию в кухне; итак, он отправился в кухню.
Здесь, в
нижней палате домашнего парламента, собрались служанки, мистер Бритлс, мистер
Джайлс, лудильщик (который, в награду за оказанные услуги, получил специальное
приглашение угощаться до конца дня) и констебль. У сего последнего джентльмена
был большой жезл, большая голова, крупные черты лица и огромные башмаки, и он
имел вид человека, который выпивает соответствующее количество эля, как оно и
было в действительности.
Предметом
обсуждения все еще служили приключения прошлой ночи, ибо, когда доктор вошел,
мистер Джайлс разглагольствовал о своем присутствии духа; мистер Бритлс с
кружкой эля в руке подтверждал каждое слово, прежде чем его успевал выговорить
его начальник.
– Не
вставайте, – сказал доктор, махнув им рукой.
– Благодарю
вас, сэр, – отозвался мистер Джайлс. – Хозяйка распорядилась выдать
нам эля, сэр, а так как я не чувствовал ни малейшего расположения идти к себе в
комнату, сэр, и хотел побыть в компании, то вот и распиваю здесь с ними.
Бритлс
первый, а за ним все леди и джентльмены тихим шепотом выразили то
удовлетворение, какое им доставила снисходительность мистера Джайлса. Мистер
Джайлс с покровительственным видом осмотрелся вокруг, как бы говоря, что пока
они будут держать себя пристойно, он их не покинет.
– Как
себя чувствует сейчас больной, сэр? – спросил Джайлс.
– Неважно, –
ответил доктор. – Боюсь, что вы попали в затруднительное положение, мистер
Джайлс.
– Надеюсь,
сэр, – задрожав, начал мистер Джайлс, – вы не хотите этим сказать,
что он умрет? Если бы я так думал, я бы навсегда потерял покой. Ни одного
мальчика я бы не согласился погубить – даже вот этого Бритлса, – не
согласился бы за все столовое серебро в графстве, сэр.
– Не
в этом дело… – таинственно сказал доктор. – Мистер Джайлс, вы протестант?
– Да,
сэр, надеюсь, – заикаясь, проговорил мистер Джайлс.
– А
вы кто, молодой человек? – спросил доктор, резко поворачиваясь к Бритлсу.
– Господи
помилуй, сэр, – вздрогнув, сказал Бритлс. – Я… я то же самое, что и
мистер Джайлс, сэр.
– В
таком случае, – продолжал доктор, – отвечайте вы оба, да, оба: готовы
ли вы показать под присягой, что этот мальчик, там наверху, – тот самый,
которого просунули прошлой ночью в окошко? Отвечайте! Ну? Мы вас слушаем.
Доктор,
которого все считали одним из благодушнейших людей в мире, задал этот вопрос таким
разгневанным тоном, что Джайлс и Бритлс, в достаточной мере возбужденные и
одурманенные элем, остолбенев, посмотрели друг на друга.
– Слушайте
внимательно, констебль, – сказал доктор, весьма торжественно погрозив указательным
пальцем и постучав им по переносице, чтобы вызвать к жизни всю проницательность
сего достойного человека. – Сейчас кое-что должно обнаружиться.
Констебль
принял самый глубокомысленный вид, какой только мог, и взял свой служебный
жезл, который стоял без дела в углу у камина.
– Как
видите, это вопрос об установлении личности, – сказал доктор.
– Совершенно
верно, сэр, – ответил констебль, жестоко закашлявшись, так как с излишней
поспешностью допил свой эль, который и попал ему не в то горло.
– В
дом вламываются воры, – продолжал – доктор, – и два человека видят
мельком в темноте, в самый разгар тревоги и сквозь пороховой дым какого-то
мальчика. Наутро к этому самому дому подходит мальчик, и только потому, что
рука у него завязана, эти люди грубо хватают его – чем подвергают серьезной
опасности его жизнь – и клянутся, что он вор. Возникает вопрос: оправдано ли
поведение этих людей, а если не оправдано, то в какое же положение они себя
ставят?
Констебль
глубокомысленно кивнул головой. Он сказал, что если это не законный поступок,
то хотелось бы ему знать, что же это такое?
– Я
вас спрашиваю еще раз, – громовым голосом произнес доктор, – можете
ли вы торжественно поклясться, что это тот самый мальчик?
Бритлс
нерешительно посмотрел на мистера Джайлса, мистер Джайлс нерешительно посмотрел
на Бритлса; констебль поднял руку к уху, чтоб уловить ответ; обе женщины и
лудильщик наклонились вперед, чтобы лучше слышать; доктор зорко осматривался
кругом, как вдруг у ворот раздался звонок и в то же время послышался стук
колес.
– Это
полицейские сыщики! – воскликнул Бритлс, по-видимому почувствовав большое
облегчение.
– Что
такое? – вскричал доктор, который теперь, в свою очередь, пришел в ужас.
– Агенты
с Боу-стрит, сэр, – ответил Бритлс, беря свечу. – Мы с мистером
Джайлсом послали за ними сегодня утром.
– Послали,
вот как! Так будь же прокляты ваши… ваши здешние кареты – они еле
тащатся! – сказал доктор, выходя из кухни.
|