Увеличить |
Глава IX
Не зная
еще, как взяться за это, я подошел к судну и увидел, что Браун прав: на палубе
виднелись матросы. Но это не был отборный, красивый народ хорошо поставленных
корабельных хозяйств. По-видимому, Гез взял первых попавшихся под руку.
Справясь,
я разыскал Геза в капитанской каюте. Он сидел за столом с Бутлером, проверяя
бумаги и отсчитывая на счетах.
– Очень
рад вас видеть, – сказал Гез после того, как я поздоровался и уселся.
Бутлер слегка улыбнулся, и мне показалось, что его улыбка относится к
Гезу. – Вы были у Брауна?
Я отдал
ему письмо. Он распечатал, прочел, взглянул на меня, на Бутлера, который смотрел
в сторону, и откашлялся.
– Следовательно,
вы устроились, – сказал Гез, улыбаясь и засовывая письмо в жилетный
карман. – Я искренно рад за вас. Мне неприятно вспоминать ночной разговор,
так как я боюсь, не поняли ли вы меня превратно. Я считаю большой честью
знакомство с вами. Но мои правила действительно против присутствия пассажиров
на грузовом судне. Это надо понимать в порядке дисциплины, и ни в каком более.
Впрочем, я уверен, что у нас с вами установятся хорошие отношения. Я вижу, вы
любите море. Море! Когда произнесешь это слово, кажется, что вышел гулять,
посматривая на горизонт. Море… – Он задумался, потом продолжал: – Если Браун
так сильно желает, я искренно уступаю и перехожу в другой галс. Завтра чуть
свет мы снимаемся. Первый заход в Дагон. Оттуда повезем груз в Гель-Гью. Когда
вам будет угодно перебраться на судно?
– Я
сказал, что мое желание – перевезти вещи немедленно. Почти приятельский тон
Геза, его нежное отношение к морю, вчерашняя брань и сегодняшняя учтивость
заставили меня думать, что, по всей видимости, я имею дело с человеком
неуравновешенным, импульсивным, однако умеющим обуздать себя. Итак, я захотел
узнать размер платы, а также, если есть время, взглянуть на свою каюту.
– Вычтите
из итога и накиньте комиссионные, – сказал, вставая, Гез Бутлеру. Затем он
провел меня по коридору и, открыв дверь, стал на пороге, сделав рукой широкий,
приглашающий жест.
– Это
одна из лучших кают, – сказал Гез, входя за мной. – Вот умывальник,
шкап для книг и несколько еще мелких шкапчиков и полок для разных вещей. Стол –
общий, а впрочем, по вашему желанию, слуга доставит сюда все, что вы пожелаете.
Матросами я не могу похвастаться. Я взял их на один рейс. Но слуга попался
хороший, славный такой мулат; он служил у меня раньше, на «Эригоне».
Я был –
смешно сказать – тронут: так теперешнее обращение капитана звучало непохоже на
его дрянной, искусственно флегматичный и – потом – зверский тон сегодняшней
ночи. Неоспоримо-хозяйские права Геза начали меня смущать; вздумай он
категорически заявить их, я, по всей вероятности, счел бы нужным извиниться за
свое вторжение, замаскированное мнимыми правами Брауна. Но отступить, то есть
отказаться от плавания, я теперь не мог. Я надеялся, что Гез передумает сам,
желая извлечь выгоду. К великому моему удовольствию, он заговорил о плате,
одном из наилучших регуляторов всех запутанных положений.
– Относительно
денег я решил так, – сказал Гез, выходя из каюты, – вы уплачиваете за
стол, помещение и проезд двести фунтов. Впрочем, если это для вас дорого, мы
можем потолковать впоследствии.
Мне
показалось, что из глаза в глаз Геза, когда он умолк, перелетела острая искра
удовольствия назвать такую сумасшедшую цифру. Взбешенный, я пристально
всмотрелся в него, но не выдал ничем своего удивления. Я быстро сообразил, что
это мой козырь. Уплатив Гезу двести фунтов, я мог более не считать себя
обязанным ему ввиду того, как обдуманно он оценил свою уступчивость.
– Хорошо, –
сказал я, – я нахожу сумму незатруднительной. Она справедлива.
– Так, –
ответил Гез тоном испорченного вдруг настроения. Возникла натянутость, но он
тотчас ее замял, начав жаловаться на уменьшение фрахтов; потом, как бы
спохватясь, попрощался: – Накануне отплытия всегда много хлопот. Итак, это дело
решенное.
Мы
расстались, и я отправился к себе, где немедленно позвонил Филатру. Он был рад
услышать, что дело слажено, и мы условились встретиться в четыре часа дня на
«Бегущей по волнам», куда я рассчитывал приехать значительно раньше. После
этого мое время прошло в сборах. Я позавтракал и уложил вещи, устав от мыслей,
за которые ни один дельный человек не дал бы ломаного гроша; затем велел
вынести багаж и приехал к кораблю в то время, когда Гез сходил на набережную.
Его сопровождали Бутлер и второй помощник – Синкрайт, молодой человек с хитрым,
неприятным лицом. Увидев меня, Бутлер вежливо поклонился, а Гез, небрежно
кивнув, отвернулся, взял под руку Синкрайта и стал говорить с ним. Он оглянулся
на меня, затем все трое скрылись в арке Трехмильного проезда.
На
корабле меня, по-видимому, ждали. Из дверей кухни выглянула голова в колпаке,
скрылась, и немедленно явился расторопный мулат, который взял мои вещи,
поместив их в приготовленную каюту.
Пока он
разбирал багаж, а я, сев в кресло, делал ему указания, мы понемногу разговорились.
Слугу звали Гораций, что развеселило меня, как уместное напоминание о Шекспире
в одном из наиболее часто цитируемых его текстов. Гораций подтвердил указанное
Брауном направление рейса, как сам слышал это, но в его болтовне я не отметил
ничего странного или особенного по отношению к кораблю. Особенное было только
во мне. «Бегущая по волнам» шла без груза в Дагон, где предстояло грузить ее
тремястами ящиков железных изделий. Наивно и представительно красуясь
здоровенной грудью, обтянутой кокосовой сеткой, выпячивая ее, как петух, и
скаля на каждом слове крепкие зубы, Гораций, наконец, проговорился. Эта
интимность возникла вследствие золотой монеты и разрешения докурить потухшую
сигару. Его сообщение встревожило меня больше, чем предсказания шторма.
– Я
должен вам сказать, господин, – проговорил Гораций, потирая ладони, –
что будет очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я
подслушал. В Дагоне капитан хочет посадить девиц, дам – прекрасных синьор. Это
его знакомые. Уже приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее
мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое белье. А также закуплено много вина.
Вино будет всем – и мне и матросам.
– Недурно, –
сказал я, начиная понимать, какого рода дам намерен пригласить Гез в Дагоне. –
Надеюсь, они не его родственницы?
В
выразительном лице Горация перемигнулось все, от подбородка до вывернутых
белков глаз. Он щелкнул языком, покачал головой, увел ее в плечи и стал хохотать.
– Я
не приму участия в вашем веселье, – сказал я. – Но Гез может,
конечно, развлекаться, как ему нравится.
С этим я
отослал мулата и запер дверь, размышляя о слышанном.
Зная
свойство слуг всячески раздувать сплетню, а также, в ожидании наживы, присочинять
небылицы, которыми надеются угодить, я ограничился тем, что принял пока к
сведению веселые планы Геза, и так как вскоре после того был подан обед в каюту
(капитан отправился обедать в гостиницу), я съел его, очень довольный
одиночеством и кушаньями. Я докуривал сигару, когда Гораций постучал в дверь,
впустив изнемогающего от зноя Филатра. Доктор положил на койку коробку и
сверток. Он взял мою руку левой рукой и сверху дружески прикрыл правой.
– Что
же это? – сказал он. – Я поверил по-настоящему, только когда увидел
на корме ваши слова и – теперь – вас; я окончательно убедился. Но трудно
сказать, в чем сущность моего убеждения. В этой коробке лежат карты для
пасьянсов и шоколад, более ничего. Я знаю, что вы любите пасьянсы, как сами
говорили об этом: «Пирамида» и «Красное-черное».
Я был
тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не говорили о впечатлении
случая с "Бегущей по волнами, как бы опасаясь повредить его странно
наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После моего свидания с
Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику
капитана.
– По-видимому,
ему нельзя верить, – сказал Филатр. – Он вас, разумеется,
возненавидел, но деньги ему тоже нужны; так что хотя ругать вас он остережется,
но я боюсь, что его ненависть вы почувствуете. Браун настаивал, чтобы я вас
предупредил. Ссоры Геза многочисленны и ужасны. Он легко приходит в бешенство,
редко бывает трезв, а к чужим деньгам относится как к своим. Знайте также, что,
насколько я мог понять из намеков Брауна, «Бегущая по волнам» присвоена Гезом
одним из тех наглых способов, в отношении которых закон терзается, но молчит.
Как вы относитесь ко всему этому?
– У
меня два строя мыслей теперь, – ответил я. – Их можно сравнить с
положением человека, которому вручена шкатулка с условием: отомкнуть ее по
приезде на место. Мысли о том, что может быть в шкатулке, – это один
строй. А второй – обычное чувство путешественника, озабоченного вдобавок
душевным скрипом отношений к тем, с кем придется жить.
Филатр
пробыл у меня около часа. Вскоре разговор перешел к интригам, которые велись в
госпитале против него, и обещаниям моим написать Филатру о том, что будет со
мной, но в этих обыкновенных речах неотступно присутствовали слова: «Бегущая по
волнам», хотя мы и не произносили их. Наш внутренний разговор был другой. След
утреннего признания Филатра еще мелькал в его возбуждении. Я думал о
неизвестном. И сквозь слова каждый понимал другого в его тайном полнее, чем это
возможно в заразительном, увлекающем признании.
Я проводил
его и вышел с ним на набережную. Расставаясь, Филатр сказал:
– Будьте
с легкой душой и хорошим ветром! Но по ощущению его крепкой, горячей руки и
взгляду я услышал больше, как раз то, что хотел слышать.
Надеюсь,
что он также услышал невысказанное пожелание мое в моем ответе:
– Что
бы ни случилось, я всегда буду помнить о вас. Когда Филатр скрылся, я поднялся
на палубу и сел в тени кормового тента. Взглянув на звук шагов, я увидел
Синкрайта, остановившегося неподалеку и сделавшего нерешительное движение
подойти. Ничего не имея против разговора с ним, я повернулся, давая понять
улыбкой, что угадал его намерение. Тогда он подошел, и лишь теперь я заметил,
что Синкрайт сильно навеселе, сам чувствует это, но хочет держаться твердо. Он
представился, пробормотал о погоде и, думая, может быть, что для меня самое важное
– обрести чувство устойчивости, заговорил о Гезе.
– Я
слышал, – сказал он, присматриваясь ко мне, – что вы не поладили с
капитаном. Верно, поладить с ним трудно, но, если уж вы с ним поладили, –
этот человек сделает все. Я всей душой на его стороне; скажу прямо: это –
моряк. Может быть, вы слышали о нем плохие вещи; смею вас уверить, – все
клевета. Он вспыльчив и самолюбив, – о, очень горяч! Замечательный человек!
Стоит вам пожелать – и Гез составит партию в карты хоть с самим чертом. Велик в
работе и маху не даст в баре: три ночи может не спать. У нас есть также
библиотека. Хотите, я покажу ее вам? Капитан много читает. Он и сам покупает
книги. Да, это образованный человек. С ним стоит поговорить.
Я
согласился посмотреть библиотеку и пошел с Синкрайтом. Остановясь у одной
двери, Синкрайт вынул ключи и открыл ее. Это была большая каюта, обтянутая
узорным китайским шелком. В углу стоял мраморный умывальник с серебряным
зеркалом и туалетным прибором. На столе черного дерева, замечательной работы,
были бронзовые изделия, морские карты, бинокль, часы в хрустальном столбе; на
стенах – атмосферические приборы. Хороший ковер и койка с тонким бельем, с
шелковым одеялом, – все отмечало любовь к красивым вещам, а также понимание
их тонкого действия. Из полуоткрытого стенного углубления с дверцей виднелась
аккуратно уложенная стопа книг; несколько книг валялось на небольшом диване.
Ящик с книгами стоял между стеной и койкой.
Я
осматривался с недоумением, так как это помещение не могло быть библиотекой. Действительно,
Синкрайт тотчас сказал:
– Каково
живет капитан? Это его каюта. Я ее показал затем, что здесь во всем самый тонкий
вкус. Вот сколько книг! Он очень много читает. Видите, все это книги, и самые
разные..
Не
сдержав досады, я ответил ему, что мои правила против залезания в чужое жилье
без ведома и согласия хозяина.
– Это
вы виноваты, – прибавил я. – Я не знал, куда иду. Разве это
библиотека?
Синкрайт
озадаченно помолчал: так, видимо, изумили его мои слова.
– Хорошо, –
сказал он угасшим тоном. – Вы сделали мне замечание. Оно, допустим, правильное
замечание, однако у меня вторые ключи от всех помещений, и А. – Не зная,
что еще сказать, он закончил: – Я думаю, это пустяки. Да, это пустяки, –
уверенно повторил Синкрайт. – Мы здесь все – свои люди.
– Пройдем
в библиотеку, – предложил я, не желая останавливаться на его запутанных объяснениях.
Синкрайт
запер каюту и провел меня за салон, где открыл дверь помещения, окруженного по
стенам рядами полок. Я определил на глаз количество томов тысячи в три. Вдоль
полок, поперек корешков книг, были укреплены сдвижные медные полосы, чтобы
книги не выпадали во время качки. Кроме дубового стола с письменным прибором и
складного стула, здесь были ящики, набитые журналами и брошюрами.
Синкрайт
объяснил, что библиотека устроена прежним владельцем судна, но за год, что
служит Синкрайт, Гез закупил еще томов триста.
– Браун
не ездит с вами? – спросил я. – Или он временно передал корабль Гезу?
На мою
хитрость, цель которой была заставить Синкрайта разговориться, штурман ответил
уклончиво, так что, оставив эту тему, я занялся книгами. За моим плечом
Синкрайт восклицал: «Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» или:
«Впору университету такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне,
но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают
для своих целей, ограничился внешним положением дела, пожаловавшись, для
разнообразия, на переутомление.
Я люблю
книги, люблю держать их в руках, пробегая заглавия, которые звучат как голос за
таинственным входом или наивно открывают содержание текста. Я нашел книги на
испанском, английском, французском и немецком языках и даже на русском.
Содержание их было различное: история, математика, философия, редкие издания с
описаниями старинных путешествий, морских битв, книги по мореходству и
справочники, но более всего романы, где рядом с Теккереем и Мопассаном пестрели
бесстыдные обложки парижской альковной макулатуры.
Между
тем смеркалось; я взял несколько книг и пошел к себе. Расставшись с Синкрайтом,
провел в своей отличной каюте часа два, рассматривая карты – подарок Филатра. Я
улыбнулся, взглянув на крап: одна колода была с миниатюрой корабля, плывущего
на всех парусах в резком ветре, крап другой колоды был великолепный натюрморт –
золотой кубок, полный до краев алым вином, среди бархата и цветов. Филатр
думал, какие колоды купить, ставя себя на мое место. Немедленно я разложил
трудный пасьянс, и, хотя он вышел, я подозреваю, что только по невольной в
чем-то ошибке.
В
половине восьмого Гораций возвестил, что капитан просит меня к столу – ужинать.
Когда я
вошел, Гез, Бутлер, Синкрайт уже были за столом в общем салоне.
|