Глава XXI
В десять
часов вечера показался маячный огонь; мы подходили к Гель-Гью.
Я стоял
у штирборта с Проктором и Больтом, наблюдая странное явление. По мере того как
усиливалась яркость огня маяка, верхняя черта длинного мыса, отделяющего гавань
от океана, становилась явственно видной, так как за ней плавал золотистый туман
– обширный световой слой. Явление это свойственное лишь большим городам,
показалось мне чрезмерным для сравнительно небольшого Гель-Гью, о котором я
слышал, что в нем пятьдесят тысяч жителей. За мысом было нечто вроде желтой
зари. Проктор принес трубу, но не рассмотрел ничего, кроме построек на мысе, и
высказал предположение, не есть ли это отсвет большого пожара.
– Однако
нет дыма, – сказала подошедшая Дэзи. – Вы видите, что свет чист; он
почти прозрачен.
В тишине
вечера я начал различать звук, неопределенный, как бормотание; звук с припевом,
с гулом труб, и я вдруг понял, что это – музыка. Лишь я открыл рот сказать о
догадке, как послышались далекие выстрелы, на что все тотчас обратили внимание.
– Стреляют
и играют! – сказал Больт. – Стреляют довольно бойко.
В это
время мы начали проходить маяк.
– Скоро
узнаем, что оно значит, – сказал Проктор, отправляясь к рулю, чтобы ввести
судно на рейд. Он сменил Тоббогана, который немедленно подошел к нам, тоже
выражая удивление относительно яркого света и стрельбы.
Судно
сделало поворот, причем паруса заслонили открывшуюся гавань. Все мы поспешили
на бак, ничего не понимая, так были удивлены и восхищены развернувшимся
зрелищем, острым и прекрасным во тьме, полной звезд.
Половина
горизонта предстала нашим глазам в блеске иллюминации. В воздухе висела яркая
золотая сеть; сверкающие гирлянды, созвездия, огненные розы и шары
электрических фонарей были, как крупный жемчуг среди золотых украшений.
Казалось, стеклись сюда огни всего мира. Корабли рейда сияли, осыпанные белыми
лучистыми точками. На барке, черной внизу, с освещенной, как при пожаре,
палубой вертелось, рассыпая искры, огненное, алмазное колесо, и несколько ракет
выбежали из-за крыш на черное небо, где, медленно завернув вниз, потухли,
выронив зеленые и голубые падучие звезды. В это же время стала явственно слышна
музыка; дневной гул толпы, доносившийся с набережной, иногда заглушал ее,
оставляя лишь стук барабана, а потом отпускал снова, и она отчетливо
раздавалась по воде, – то, что называется: «играет в ушах». Играл не один
оркестр, а два, три… может быть, больше, так как иногда наступало толкущееся на
месте смешение звуков, где только барабан знал, что ему делать. Рейд и гавань
были усеяны шлюпками, полными пассажиров и фонарей. Снова началась яростная
пальба. С шлюпок звенели гитары; были слышны смех и крики.
– Вот
так Гель-Гью, – сказал Тоббоган. – Какая нам, можно сказать, встреча!
Береговой
отсвет был так силен, что я видел лицо Дэзи. Оно, сияющее и пораженное, слегка
вздрагивало. Она старалась поспеть увидеть всюду; едва ли замечала, с кем
говорит, была так возбуждена, что болтала не переставая.
– Я
никогда не видела таких вещей, – говорила она. – Как бы это узнать?
Впрочем– О! О! О! Смотрите, еще ракета! И там; а вот – сразу две. Три!
Четвертая! Ура! – вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза и
села с окаменелым лицом.
Фок
упал. Мы подошли с приспущенным гротом, и «Нырок» бросил якорь вблизи железного
буя, в кольцо которого был поспешно продет кормовой канат. Я бродил среди
суматохи, встречая иногда Дэзи, которая появлялась у всех бортов, жадно
оглядывая сверкающий рейд.
Все мы
были в несколько приподнятом, припадочном состоянии.
– Сейчас
решили, – сказала Дэзи, сталкиваясь со мной. – Все едем; останется
один матрос. Конечно, и вы стремитесь попасть скорее на берег?
– Само
собой.
– Ничего
другого не остается, – сказал Проктор. – Конечно, все поедем
немедленно. Если приходишь на темный рейд и слышишь, что бьет три склянки, ясно
– торопиться некуда, но в таком деле и я играю ногами.
– Я
умираю от любопытства! Я иду одеваться! А! О! – Дэзи поспешила,
споткнулась и бросилась к борту. – Кричите им! Давайте кричать! Эй! Эй!
Эй!
Это
относилось к большому катеру на корме и носу которого развевались флаги, а
борты и тент были увешаны цветными фонариками.
– Эй,
на катере! – крикнул Больт так громко, что гребцы и дамы, сидевшие там
веселой компанией, перестали грести. – Приблизьтесь, если не трудно, и
объясните, отчего вы не можете спать!
Катер
подошел к «Нырку», на нем кричали и хохотали. Как он подошел, на палубе нашей
стало совсем светло, мы ясно видели их, они – нас.
– Да
это карнавал! – сказал я, отвечая возгласам Дэзи. – Они в масках; вы
видите, что женщины в масках!
Действительно,
часть мужчин представляла театральное сборище индейцев, маркизов, шутов; на
женщинах были шелковые и атласные костюмы различных национальностей. Их полумаски,
лукавые маленькие подбородки и обнаженные руки несли веселую маскарадную жуть.
На
шлюпке встал человек, одетый в красный камзол с серебряными пуговицами и
высокую шляпу, украшенную зеленым пером.
– Джентльмены! –
сказал он, неистово скрежеща зубами и, показав нож, потряс им. – Как
смеете вы явиться сюда, подобно грязным трубочистам к ослепительным булочникам?
Скорее зажигайте все, что горит. Зажгите ваше судно! Что вы хотите от нас?
– Скажите, –
крикнула, смеясь и смущаясь, Дэзи, – почему у вас так ярко и весело? Что
произошло?
– Дети,
откуда вы? – печально сказал пьяный толстяк в белом балахоне с голубыми
помпонами.
– Мы
из Риоля, – ответил Проктор. – Соблаговолите сказать что-либо
дельное.
– Они
действительно ничего не знают! – закричала женщина в полумаске. – У нас
карнавал, понимаете?! Настоящий карнавал и все удовольствия, какие хотите!
– Карнавал! –
тихо и торжественно произнесла Дэзи. – Господи, прости и помилуй!
– Это
карнавал, джентльмены, – повторил красный камзол. Он был в экстазе. –
Нигде нет; только у нас по случаю столетия основания города. Поняли? Девушка
недурна. Давайте ее сюда, она споет и станцует. Бедняжка, как пылают ее
глазенки! А что, вы не украли ее? Я вижу, что она намерена прокатиться.
– Нет,
нет! – закричала Дэзи.
– Жаль,
что нас разъединяет вода, – сказал Тоббоган, я бы показал вам новую
красивую маску.
– Вы,
что же, не понимаете карнавальных шуток? – спросил пьяный толстяк. –
Ведь это шутка!
– Я…
я… понимаю карнавальные шутки, – ответил Тоббоган нетвердо, после
некоторого молчания, – но понимаю еще, что слышал такие вещи без всякого
карнавала, или как там оно называется.
– От
души вас жалеем! – закричали женщины. – Так вы присматривайте за
своей душечкой!
– На
память! – вскричал красный камзол. Он размахнулся и серпантинная лента
длинной спиралью опустилась на руку Дэзи, схватившей ее с восторгом. Она
повернулась, сжав в кулаке ленту, и залилась смехом.
Меж тем
компания на шлюпке удалилась, осыпая нас причудливыми шуточными проклятиями и
советуя поспешить на берег.
– Вот
какое дело! – сказал Проктор, скребя лоб. Дэзи уже не было с нами.
– Конечно.
Пошла одеваться, – заметил Больт. – А вы, Тоббоган?
– Я
тоже поеду, – медленно сказал Тоббоган, размышляя о чем-то. – Надо
ехать. Должно быть, весело; а уж ей будет совсем хорошо.
– Отправляйтесь, –
решил Проктор, – а я с ребятами тоже посижу в баре. Надеюсь, вы с нами?
Помните о ночлеге. Вы можете ночевать на «Нырке», если хотите.
– Если
будет необходимость, – ответил я, не зная еще, что может быть, – я
воспользуюсь вашей добротой. Вещи я оставлю пока у вас.
– Располагайтесь,
как дома, – сказал Проктор. – Места хватит.
После
того все весело и с нетерпением разошлись одеваться. Я понимал, что неожиданно
создавшееся, после многих дней затерянного пути в океане, торжественное
настроение ночного праздника требовало выхода, а потому не удивился единогласию
этой поездки. Я видел карнавал в Риме и Ницце, но карнавал поблизости тропиков,
перед лицом океана, интересовал и меня. Главное же, я знал и был совершенно
убежден в том, что встречу Биче Сениэль, девушку, память о которой лежала во
мне все эти дни светлым и неясным движением мыслей.
Мне
пришлось собираться среди матросов, а потому мы взаимно мешали друг другу. В
тесном кубрике, среди раскрытых сундуков, едва было где повернуться. Больт взял
взаймы у Перлина. Чеккер у Смита. Они считали деньги и брились наспех, пеня
лицо куском мыла. Кто зашнуровывал ботинки, кто считал деньги. Больт поздравил
меня с прибытием, и я, отозвав его, дал ему пять золотых на всех. Он сжал мою
руку, подмигнул, обещал удивить товарищей громким заказом в гостинице и лишь
после того открыть, в чем секрет.
Напутствуемый
пожеланиями веселой ночи, я вышел на палубу, где стояла Дэзи в новом кисейном
платье и кружевном золотисто-сером платке, под руку с Тоббоганом, на котором мешковато
сидел синий костюм с малиновым галстуком; между тем его правильному, загорелому
лицу так шел раскрытый ворот просмоленной парусиновой блузы. Фуражка с ремнем и
золотым якорем окончательно противоречила галстуку, но он так счастливо
улыбался, что мне не следовало ничего замечать. Гремя каблуками, выполз из
каюты и Проктор; старик остался верен своей поношенной чесучовой куртке и
голубому платку вокруг шеи; только его белая фуражка с черным прямым козырьком
дышала свежестью материнской заботы Дэзи.
Дэзи
волновалась, что я заметил по ее стесненному вздоху, с каким оправила она
рукав, и нетвердой улыбке. Глаза ее блестели. Она была не совсем уверена, что
все хорошо на ней. Я сказал:
– Ваше
платье очень красиво. Она засмеялась и кокетливо перекинула платок ближе к тонким
бровям.
– Действительно
вы так думаете? – спросила она. – А знаете, я его шила сама.
– Она
все шьет сама. – сказал Тоббоган.
– Если,
как хвастается, будет ему женой, то… – Проктор договорил странно: – Такую жену
никто не выдумает, она родилась сама.
– Пошли,
пошли! – закричала Дэзи, счастливо оглядываясь на подошедших
матросов. – Вы зачем долго копались?
– Просим
прощения, Дэзи, – сказал Больт. – Спрыскивались духами и запасались
сувенирами для здешних барышень.
– Все
врешь, – сказала она. – Я знаю, что ты женат. А вы, что вы будете
делать в городе?
– Я
буду ходить в толпе, смотреть; зайду поужинать и – или найду пристанище, или вернусь
переночевать на «Нырок».
В то
время матросы попрыгали в шлюпку, стоявшую на воде у кормы. Шлюпка «Бегущей»
была подвешена к талям, и Дэзи стукнула по ней рукой, сказав:
– Ваша
берлога, в которой вы разъезжали. Как думаешь, – обратилась она к
Проктору, – могло уже явиться сюда это судно: «Бегущая по волнам»?
– Уверен,
что Гез здесь, – ответил Проктор на ее вопрос мне. – Завтра, я думаю,
вы займетесь этим делом, и вы можете рассчитывать на меня.
Я сам
ожидал встречи с Гезом и не раз думал, как это произойдет, но я знал также, что
случай имеет теперь иное значение, чем простое уголовное преследование. Поэтому,
благодаря Проктора за его сочувствие и за справедливый гнев, я не намеревался
ни торопиться, ни заявлять о своем рвении.
– Сегодня
не день дел, – сказал я, – а завтра я все обдумаю.
Наконец
мы уселись; толчки весел, понесших нас прочь от «Нырка» с его одиноким мачтовым
фонарем, ввели наше внутреннее нетерпеливое движение в круг общего движения
ночи. Среди теней волн плескался, рассыпаясь подводными искрами, блеск огней.
Огненные извивы струились от набережной к тьме, и музыка стала слышна, как в
зале. Мы встретили несколько богато разукрашенных шлюпок и паровых катеров,
казавшихся веселыми призраками, так ярко были они озарены среди сумеречной
волны. Иногда нас окликали хором, так что нельзя было разобрать слов, но я
понимал, что катающиеся бранят нас за мрачность нашей поездки. Мы проехали мимо
парохода, превращенного в люстру, и стали приближаться к набережной. Там шла,
бежала и перебегала толпа. Среди яркого света увидел я восемь лошадей в
султанах из перьев, катавших огромное сооружение из башенок и ковров, увитое
апельсинным цветом. На платформе этого сооружения плясали люди в зеленых
цилиндрах и оранжевых сюртуках; вместо лиц были комические, толстощекие маски и
чудовищные очки. Там же вертелись дамы в коротких голубых юбках и полумасках;
они, махали длинными шарфами, отплясывали, подбоченясь весьма лихо. Вокруг
несли факелы.
– Что
они делают? – вскричала Дэзи. – Это кто же такие?
Я
объяснил ей, что такое маскарадные выезды и как их устраивают на юге Европы.
Тоббоган задумчиво произнес:
– Подумать
только, какие деньги брошены на пустяки!
– Это
не пустяки, Тоббоган, – живо отозвалась девушка. – Это праздник.
Людям нужен праздник хоть изредка. Это ведь хорошо – праздник! Да еще какой!
Тоббоган,
помолчав, ответил:
– Так
или не так, я думаю, что если бы мне дать одну тысячную часть этих загубленных
денег, – я построил бы дом и основал бы неплохое хозяйство.
– Может
быть, – рассеянно сказала Дэзи. – Я не буду спорить, только мы тогда,
после двадцати шести дней пустынного океана, не увидели бы всей этой красоты. А
сколько еще впереди!
– Держи
к лестнице! – закричал Проктор матросу. – Убирай весла!
Шлюпка
подошла к намеченному месту – каменной лестнице, спускающейся к квадратной
площадке, и была привязана к кольцу, ввинченному в плиту. Все повыскакивали
наверх. Проктор запер вокруг весел цепь, повесил замок, и мы разделились. Как
раз неподалеку была гостиница.
– Вот
мы пока и пришли, – сказал Проктор, отходя с матросами, – а вы
решайте, как быть с дамой, нам с вами не по пути.
– До
свидания, Дэзи, – сказал я танцующей от нетерпения девушке.
– А…
– начала она и посмотрела мельком на Тоббогана.
– Желаю
вам веселиться, – сказал моряк. – Ну, Дэзи, идем.
Она
оглянулась на меня, помахала поднятой вверх рукой, и я почти сразу потерял их
из вида в проносящейся ураганом толпе, затем осмотрелся, с волнением ожидания и
с именем, впервые, после трех дней, снова зазвучавшим как отчетливо сказанное
вблизи: «Биче Сениэль». И я увидел ее незабываемое лицо.
С этой
минуты мысль о ней не покидала уже меня, и я пошел в направлении главного движения,
которое заворачивало от набережной через открытую с одной стороны площадь. Я
был в неизвестном городе, – чувство, которое я особенно люблю. Но, кроме
того, он предстал мне в свете неизвестного торжества, и, погрузясь в
заразительно яркую суету, я стал рассматривать, что происходит вокруг; шел я не
торопясь и никого не расспрашивал, так же, как никогда не хотел знать названия
поразивших меня своей прелестью и оригинальностью цветов. Впоследствии я
узнавал эти названия. Но разве они прибавляли красок и лепестков? Нет, лишь на
цветок как бы садился жук, которого не стряхнешь.
|