Увеличить |
Глава XXXIV
Я
проснулся один, в десять часов утра. Кука не было. Его постель стояла
нетронутой. Следовательно, он не ночевал, и, так как был только рад случайному
одиночеству, я более не тревожил себя мыслями о его судьбе.
Когда я
оделся и освежил голову потоками ледяной воды, слуга доложил, что меня внизу
ожидает дама. Он также передал карточку, на которой я прочел: «Густав Бреннер,
корреспондент „Рифа“». Догадываясь, что могу видеть Биче Сениэль, я поспешно
сошел вниз. Довольно мне было увидеть вуаль, чтобы нравственная и нервная
ломота, благодаря которой я проснулся с неопределенной тревогой, исчезла,
сменясь мгновенно чувством такой сильной радости, что я подошел к Биче с
искренним, невольным возгласом:
– Слава
богу, что это вы, Биче, а не другой кто-нибудь, кого я не знаю.
Она,
внимательно всматриваясь, улыбнулась и подняла вуаль.
– Как
вы бледны! – сказала, помолчав, девушка. – Да, я уезжаю; сегодня или
завтра, еще неизвестно. Я пришла так рано потому, что… это необходимо.
Мы
разговаривали, стоя в небольшой гостиной, где была дверь в сад, обнесенный
глухой стеной. Кроме Биче, с кресла поднялся, едва я вошел, длинный молодой
человек с красным тощим лицом, в пенсне и с портфелем. Мне было тяжело говорить
с ним, так как, не глядя на Биче, я видел лишь ее одну, и даже одна потерянная
минута была страданием; но Густав Бреннер имел право надоесть, раскланяться и
уйти. Извиняясь перед девушкой, которая отошла к двери и стала смотреть в сад,
я спросил Бреннера, чем могу быть ему полезен.
Он
посвятил меня в столь мне хорошо известное дело смерти капитана Геза и выразил
желание получить для газеты интересующие его сведения о моем сложном участии.
Не было
другого выхода отделаться от него. Я сказал:
– К
сожалению, я не тот, которого вы ищете. Вы – жертва случайного совпадения имен:
тот Томас Гарвей, который вам нужен, сегодня не ночевал. Он записан здесь под
фамилией Ариногел Кук, и,. так как он мне сам в том признался, я не вижу
надобности скрывать это.
Благодаря
тяжести, лежавшей у меня на сердце, потому что слова Биче об ее отъезде были
только что произнесены, я сохранил совершенное спокойствие. Бреннер
насторожился; даже его уши шевельнулись от неожиданности.
– Одно
слово… прошу вас… очень вас прошу, – поспешно проговорил он, видя, что я
намереваюсь уйти. – Ариногел Кук?.. Томас Гарвей… его рассказ… может быть
вам известно…
– Вы
должны меня извинить, – сказал я твердо, – но я очень занят.
Единственное, что я могу указать, – это место, где вы должны найти мнимого
Кука. Он – у стола, который занимает добровольная стража «Бегущей». На нем
розовая маска и желтое домино.
Биче слушала
разговор. Она, повернув голову, смотрела на меня с изумлением и одобрением.
Бреннер схватил мою руку, отвесил глубокий, сломавший его длинное тело поклон
и, поворотясь, кинулся аршинными шагами уловлять Кука.
Я
подошел к Биче.
– Не
будет ли вам лучше в саду? – сказал я. – Я вижу в том углу тень.
Мы
прошли и сели; от входа нас заслоняли розовые кусты.
– Биче, –
сказал я, – вы очень, очень серьезны. Что произошло? Что мучает вас?
Она
взглянула застенчиво, как бы издалека, закусив губу, и тотчас перевела
застенчивость в так хорошо знакомое мне, открытое упорное выражение.
– Простите
мое неумение дипломатически окружать вопрос, – произнесла девушка. –
Вчера… – Гарвей! Скажите мне, что вы пошутили!
– Как
бы я мог? И как бы я смел?
– Не
оскорбляйтесь. Я буду откровенна, Гарвей, так же, как были откровенны вы в
театре. Вы сказали тогда не много и – много. Я – женщина, и я вас очень хорошо
понимаю. Но оставим пока это. Вы мне рассказали о Фрези Грант, и я вам
поверила, но не так, как, может быть, хотели бы вы. Я поверила в это,
как в недействительность, выраженную вашей душой, как верят в рисунок Калло,
Фрагонара, Бердслэя; я не была с вами тогда. Клянусь, никогда так много
не говорила я о себе и с таким чувством странной досады! Но если бы я поверила,
я была бы, вероятно, очень несчастна.
– Биче,
вы не правы.
– Непоправимо
права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня чудесна. Я даже еще не
знаю ее как следует. Уже начал двоиться мир, благодаря вам: два желтых платья,
две "Бегущие по волнами и – два человека в одном! – Она рассмеялась,
но неспокоен был ее смех. – Да, я очень рассудительна, – прибавила
Биче задумавшись, – а это, должно быть, нехорошо. Я в отчаянии от этого!
– Биче, –
сказал я, ничуть не обманываясь блеском ее глаз, но говоря только слова, так
как ничем не мог передать ей самого себя, – Биче, все открыто для всех.
– Для
меня – закрыто. Я слепа. Я вижу тень на песке, розы и вас, но я слепа в том
смысле, какой вас делает для меня почти неживым. Но я шутила. У каждого
человека свой мир. Гарвей, этого не было?!
– Биче,
это было, – сказал я. – Простите меня. Она взглянула с легким,
задумчивым утомлением, затем, вздохнув, встала.
– Когда-нибудь
мы встретимся, быть может, и поговорим еще раз. Не так это просто. Вы слышали,
что произошло ночью?
Я не
сразу понял, о чем спрашивает она. Встав сам, я знал без дальнейших объяснений,
что вижу Биче последний раз; последний раз говорю с ней; моя тревога вчера и
сегодня была верным предчувствием. Я вспомнил, что надо ответить.
– Да,
я был там, – сказал я, уже готовясь рассказать ей о своем поступке, но
испытал такое же мозговое отвращение к бесцельным словам, какое было в Лиссе,
при разговоре со служащим гостиницы «Дувр», тем более, что я поставил бы и Биче
в необходимость затянуть конченный разговор. Следовало сохранить внешность
недоразумения, зашедшего дальше, чем полагали.
– Итак,
вы едете?
– Я
еду сегодня. – Она протянула руку. – Прощайте, Гарвей, – сказала
Биче, пристально смотря мне в глаза. – Благодарю вас от всей души. Не
надо; я выйду одна.
– Как
все распалось, – сказал я. – Вы напрасно провели столько дней в пути.
Достигнуть цели и отказаться от нее, – не всякая женщина могла бы
поступить так. Прощайте, Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того, как
вы уйдете.
В ее
лице тронулись какие-то, оставшиеся непроизнесенными, слова, и она вышла. Некоторое
время я стоял, бесчувственный к окружающему, затем увидел, что стою так же
неподвижно, – не имея сил, ни желания снова начать жить, – у себя в
номере. Я не помнил, как поднялся сюда. Постояв, я лег, стараясь победить
страдание какой-нибудь отвлекающей мыслью, но мог только до бесконечности
представлять исчезнувшее лицо Биче.
– Если
так, – сказал я в отчаянии, – если, сам не зная того, я стремился к
одному горю, – о Фрези Грант, нет человеческих сил терпеть! Избавь меня от
страдания!
Надеясь,
что мне будет легче, если я уеду из Гель-Гью, я сел вечером в шестичасовой поезд,
так и не увидев более Кука, который, как стало известно впоследствии из газет,
был застрелен при нападении на дом Граса Парана. Его двойственность, его
мрачный сарказм и смерть за статую Фрези Грант, за некий свой, тщательно
охраняемый угол души, – долго волновали меня, как пример малого знания
нашего о людях.
Я
приехал в Лисс в десять часов вечера, тотчас направясь к Филатру. Но мне не
удалось поговорить с ним. Хотя все окна его дома были ярко освещены, а дверь
открыта, как будто здесь что-то произошло, – меня никто не встретил при
входе. Изумленный, я дошел до приемной, наткнувшись на слугу, имевшего
растерянный и праздничный вид.
– Ах, –
шепотом сказал он, – едва ли доктор может. -Я даже не знаю, где он. Они
бродят по всему дому – он и его жена. Тут у нас такое произошло! Только что,
перед вашим приходом…
Поняв,
что произошло, я запретил докладывать о себе и, повернув обратно, увидел через
раскрытую дверь молодую женщину, сидевшую довольно далеко от меня на низеньком
кресле. Доктор стоял, держа ее руки в своих, спиной ко мне. Виноватая и
простивший были совершенно поглощены друг другом. Я и слуга тихо, как воры,
прошли один за другим на носках к выходу, который теперь был тщательно заперт.
Едва ступив на тротуар, я с стеснением подумал, что Филатру все эти дни будет
не до друзей. К тому же его положение требовало, чтобы он первый захотел теперь
видеть меня у себя.
Я
удалился с особым настроением, вызванным случайно замеченной сценой, которая,
среди вечерней тишины, напоминала мне внезапный порыв Дэзи: единственное, чем я
был равен в эту ночь Фалатру, нашедшему свое несбывшееся. Я услышал, как она
говорит, шепча: «Да, – что же мне теперь делать?»
Другой
голос, звонкий и ясный, сказал мягко, подсказывая ответ: «Гарвей, – этого
не было? »
– Было, –
ответил я опять, как тогда. – Это было, Биче, простите меня.
|