Глава XXXII
Отъезжая
с Биче и Ботвелем, я был стеснен, отлично понимая, что стесняет меня. Я был
неясен Биче, ее отчетливому представлению о людях и положениях. Я вышел из
карнавала в действие жизни, как бы просто открыв тайную дверь, сам храня в тени
свою душевную линию, какая, переплетясь с явной линией, образовала узлы.
В
экипаже я сидел рядом с Биче, имея перед собой Ботвеля, который, по многим
приметам, был для Биче добрым приятелем, как это случается между молодыми
людьми разного пола, связанными родством, обоюдной симпатией и похожими
вкусами. Мы начали разговаривать, но скоро должны были оставить это, так как,
едва выехав, уже оказались в действии законов игры, – того самого
карнавального перевоплощения, в каком я кружился вчера. Экипаж двигался с великим
трудом, осыпанный цветным бумажным снегом, который почти весь приходился на
долю Биче, так же как и серпантин, медленно опускающийся с балконов шуршащими
лентами. Публика дурачилась, приплясывая, хохоча и крича. Свет был резок и
бесноват, как в кругу пожара. Импровизированные оркестры с кастрюлями, тазами и
бумажными трубами, издававшими дикий рев, шатались по перекресткам. Еще не было
процессий и кортежей; задавала тон самая ликующая часть населения – мальчишки и
подростки всех цветов кожи и компании на балконах, откуда нас старательно удили
серпантином.
Выбравшись
на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где стояла «Бегущая
по волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно
уведено на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько
пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от
полосы берегового света, погрузясь в сумерки и затем в тьму, где, заметив
неподвижный мачтовый огонь, один из лодочников сказал:
– Это
она.
– Рады
ли вы? – спросил я, наклоняясь к Биче.
– Едва
ли. – Биче всматривалась. – У меня нет чувства приближения к той
самой «Бегущей по волнам», о которой мне рассказывал отец, что ее выстроили на
дне моря, пользуясь рыбой пилой и рыбой-молотком, два поплевывающих на руки
молодца-гиганта: «Замысел» и «Секрет».
– Это
пройдет, – заметил Ботвель. – Надо только приехать и осмотреться.
Ступить на палубу ногой, топнуть. Вот и все.
– Она
как бы больна, – сказала Биче. – Недуг формальностей.. и довольно
жалкое прошлое.
– Сбилась
с пути, – подтвердил Ботвель, вызвав смех.
– Говорят,
нашли труп, – сказал лодочник, присматриваясь к нам. Он, видимо, слышал
обо всем этом деле. – У нас разное говорили…
– Вы
ошибаетесь, – возразила Биче, – этого не могло быть.
Шлюпка
стукнулась о борт. На корабле было тихо.
– Эй,
на «Бегущей»! – закричал, вставая, Ботвель. Над водой склонилась неясная
фигура. Это был агент, который, после недолгих переговоров, приправленных
интересующими его намеками благодарности, позвал матроса и спустил трап.
Тотчас
прибежал еще один человек; за ним третий. Это были Гораций и повар. Мулат шумно
приветствовал меня. Повар принес фонарь. При слабом, неверном свете фонаря мы
поднялись на палубу.
– Наконец-то! –
сказала Биче тоном удовольствия, когда прошла от борта вперед и обернулась. –
В каком же положении экипаж?
Гораций
объяснил, но так бестолково и суетливо, что мы, не дослушав, все перешли в салон.
Электричество, вспыхнув в лампах, осветило углы и предметы, на которые я
смотрел несколько дней назад. Я заметил, что прибрано и подметено плохо;
видимо, еще не улеглось потрясение, вызванное катастрофой.
На
корабле остались Гораций, повар, агент, выжидающий случая проследить ходы контрабандной
торговли, и один матрос; все остальные были арестованы или получили расчет из
денег, найденных при Гезе. Я не особо вникал в это, так как смотрел на Биче,
стараясь уловить ее чувства.
Она еще
не садилась. Пока Ботвель разговаривал с поваром и агентом, Биче обошла салон,
рассматривая обстановку с таким вниманием, как если бы первый раз была здесь.
Однажды ее взгляд расширился и затих, и, проследив его направление, я увидел,
что она смотрит на сломанную женскую гребенку, лежавшую на буфете.
– Ну,
так расскажите еще, – сказала Биче, видя, как я внимателен к этому ее
взгляду на предмет незначительный и красноречивый. – Где вы помещались?
Где была ваша каюта? Не первая ли от трапа? Да? Тогда пройдемте в нее.
Открыв
дверь в эту каюту, я объяснил Биче положение действовавших лиц и как я попался,
обманутый мнимым раскаянием Геза.
– Начинаю
представлять, – сказала Биче. – Очень все это печально. Очень
грустно! Но я не намереваюсь долго быть здесь. Взойдемте наверх.
– То
чувство не проходит?
– Нет.
Я хожу, как по чужому дому, случайно оказавшемуся похожим. Разве не образовался
привкус, невидимый след, с которым я так долго еще должна иметь дело внутри
себя? О, я так хотела бы, чтобы этого ничего не было!
– Вы
оскорблены?
– Да,
это настоящее слово. Я оскорблена. Итак, взойдемте наверх.
Мы
вышли. Я ждал, куда она поведет меня, с волнением – и не ошибся: Биче
остановилась у трапа.
– Вот
отсюда, – сказала она, показывая рукой вниз, за борт. – И – один! Я,
кажется, никогда не почувствую, не представлю со всей силой переживания, как
это могло быть. Один!
– Как
– один?! – сказал я, забывшись. Вдруг вся кровь хлынула к сердцу. Я
вспомнил, что сказала мне Фрези Грант. Но было уже поздно. Биче смотрела на
меня с тягостным, суровым неудовольствием. Момент молчания предал меня. Я не
сумел ни поправиться, ни твердостью взгляда отвести тайную мысль Биче, и это
передалось ей.
– Гарвей, –
сказала она с нежной, и прямой силой, впервые зазвучавшей в ее веселом, беспечном
голосе, – Гарвей, скажите мне правду!
|