Увеличить |
Запись 27-я
Конспект:
Никакого конспекта –
нельзя
Я один в бесконечных коридорах – тех самых. Немое бетонное
небо. Где-то капает о камень вода. Знакомая, тяжелая, непрозрачная дверь – и
оттуда глухой гул.
Она сказала, что выйдет ко мне ровно в 16. Но вот уже прошло
после 16 пять минут, десять, пятнадцать: никого.
На секунду прежний я, которому страшно, если откроется эта
дверь. Еще последние пять минут, и если она не выйдет —
Где-то капает о камень вода. Никого. Я с тоскливой радостью
чувствую: спасен. Медленно иду по коридору, назад. Дрожащий пунктир лампочек на
потолке все тусклее, тусклее…
Вдруг сзади торопливо брякнула дверь, быстрый топот, мягко
отскакивающий от потолка, от стен, – и она, летучая, слегка запыхавшаяся
от бега, дышит ртом.
– Я знала: ты будешь здесь, ты придешь! Я знала: ты-ты…
Копья ресниц отодвигаются, пропускают меня внутрь – и… Как
рассказать то, что со мною делает этот древний, нелепый, чудесный обряд, когда
ее губы касаются моих? Какой формулой выразить этот, все, кроме нее, в душе
выметающий вихрь? Да, да, в душе – смейтесь, если хотите.
Она с усилием, медленно подымает веки – и с трудом, медленно
слова:
– Нет, довольно… после: сейчас – пойдем.
Дверь открылась. Ступени – стертые, старые. И нестерпимо
пестрый гам, свист, свет…
С тех пор прошли уже почти сутки, все во мне уже несколько
отстоялось – и тем не менее мне чрезвычайно трудно дать хотя бы
приближенно-точное описание. В голове как будто взорвали бомбу, а раскрытые
рты, крылья, крики, листья, слова, камни – рядом, кучей, одно за другим…
Я помню – первое у меня было: «Скорее, сломя голову, назад».
Потому что мне ясно: пока я там, в коридорах, ждал – они как-то взорвали или
разрушили Зеленую Стену – и оттуда все ринулось и захлестнуло наш очищенный от
низшего мира город.
Должно быть, что-нибудь в этом роде я сказал I. Она
засмеялась:
– Да нет же! Просто мы вышли за Зеленую Стену…
Тогда я раскрыл глаза – и лицом к лицу со мной, наяву то
самое, чего до сих пор не видел никто из живых иначе, как в тысячу раз
уменьшенное, ослабленное, затушеванное мутным стеклом Стены.
Солнце… это не было наше, равномерно распределенное по
зеркальной поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки,
непрестанно прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова шла кругом. И
деревья, как свечки, – в самое небо; как на корявых лапах присевшие к
земле пауки; как немые зеленые фонтаны… И все это карачится, шевелится, шуршит,
из-под ног шарахается какой-то шершавый клубочек, а я прикован, я не могу ни
шагу – потому что под ногами не плоскость – понимаете, не плоскость, – а
что-то отвратительно-мягкое, податливое, живое, зеленое, упругое.
Я был оглушен всем этим, я захлебнулся – это, может быть,
самое подходящее слово. Я стоял, обеими руками вцепившись в какой-то качающийся
сук.
– Ничего, ничего! Это только сначала, это пройдет.
Смелее!
Рядом с I – на зеленой, головокружительно прыгающей сетке
чей-то тончайший, вырезанный из бумаги профиль… нет, не чей-то, а я его знаю. Я
помню: доктор – нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они вдвоем
схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня заплетаются,
скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы, крылья, листья,
свист…
И – деревья разбежались, яркая поляна, на поляне – люди… или
уж я не знаю как: может быть, правильней – существа.
Тут самое трудное. Потому что это выходило из всяких
пределов вероятия. И мне теперь ясно, отчего I всегда так упорно отмалчивалась:
я все равно бы не поверил – даже ей. Возможно, что завтра я и не буду верить и
самому себе – вот этой своей записи.
На поляне вокруг голого, похожего на череп камня шумела
толпа в триста – четыреста… человек – пусть – «человек», мне трудно говорить
иначе. Как на трибунах из общей суммы лиц вы в первый момент воспринимаете
только знакомых, так и здесь я сперва увидел только наши серо-голубые юнифы. А
затем секунда – и среди юниф, совершенно отчетливо и просто: вороные, рыжие,
золотистые, караковые, чалые, белые люди – по-видимому, люди. Все они были без
одежд и все были покрыты короткой блестящей шерстью – вроде той, какую всякий
может видеть на лошадином чучеле в Доисторическом Музее. Но у самок были лица
точно такие – да, да, точно такие же, – как и у наших женщин:
нежно-розовые и не заросшие волосами, и у них свободны от волос были также
груди – крупные, крепкие, прекрасной геометрической формы. У самцов без шерсти
была только часть лица – как у наших предков.
Это было до такой степени невероятно, до такой степени
неожиданно, что я спокойно стоял – положительно утверждаю: спокойно стоял и
смотрел. Как весы: перегрузите одну чашку – и потом можете класть туда уже
сколько угодно – стрелка все равно не двинется…
Вдруг – один: I уже со мной нет – не знаю, как и куда она
исчезла. Кругом только эти, атласно лоснящиеся на солнце шерстью. Я хватаюсь за
чье-то горячее, крепкое, вороное плечо:
– Послушайте – ради Благодетеля – вы не видали – куда
она ушла? Вот только сейчас – вот сию минуту…
На меня – косматые, строгие брови:
– Ш-ш-ш! Тише. – И космато кивнули туда, на
середину, где желтый, как череп, камень.
Там, наверху, над головами, над всеми – я увидел ее. Солнце
прямо в глаза, по ту сторону, и от этого вся она – на синем полотне неба –
резкая, угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше летят облака, и
так, будто не облака, а камень, и она сама на камне, и за нею толпа, и поляна –
неслышно скользят, как корабль, и легкая – уплывает земля под ногами…
– Братья… – это она. – Братья! Вы все знаете:
там, за Стеною, в городе – строят «Интеграл». И вы знаете: пришел день, когда
мы разрушим эту Стену – все стены – чтобы зеленый ветер из конца в конец – по
всей земле. Но «Интеграл» унесет эти стены туда, вверх, в тысячи иных земель,
какие сегодня ночью зашелестят вам огнями сквозь черные ночные листья…
Об камень – волны, пена, ветер:
– Долой «Интеграл»! Долой!
– Нет, братья: не долой. Но «Интеграл» должен быть
нашим. В тот день, когда он впервые отчалит в небо, на нем будем мы. Потому что
с нами Строитель «Интеграла». Он покинул стены, он пришел со мной сюда, чтобы
быть среди вас. Да здравствует Строитель!
Миг – и я где-то наверху, подо мною – головы, головы,
головы, широко кричащие рты, выплеснутые вверх и падающие руки. Это было
необычайно странное, пьяное: я чувствовал себя над всеми, я был я, отдельное,
мир, я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.
И вот я – с измятым, счастливым, скомканным, как после
любовных объятий, телом – внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху –
улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами
женщина. В руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными
губами и подает мне, и я жадно, закрывши глаза, пью, чтоб залить огонь, –
пью сладкие, колючие, холодные искры.
А затем – кровь во мне и весь мир – в тысячу раз быстрее,
легкая земля летит пухом. И все мне легко, просто, ясно.
Вот теперь я вижу на камне знакомые, огромные буквы: «Мефи»
– и почему-то это так нужно, это простая, прочная нить, связывающая все. Я вижу
грубое изображение – может быть, тоже на этом камне: крылатый юноша, прозрачное
тело, и там, где должно быть сердце, – ослепительный, малиново-тлеющий
уголь. И опять: я понимаю этот уголь… или не то: чувствую его – так же, как, не
слыша, чувствую каждое слово (она говорит сверху, с камня) – и чувствую,
что все дышат вместе – и всем вместе куда-то лететь, как тогда птицы над
Стеной…
Сзади, из густо дышащей чащи тел – громкий голос:
– Но это же безумие!
И кажется, я – да, думаю, что это был именно я, –
вскочил на камень, и оттуда солнце, головы, на синем – зеленая зубчатая пила, и
я кричу:
– Да, да, именно! И надо всем сойти с ума, необходимо
всем сойти с ума – как можно скорее! Это необходимо – я знаю.
Рядом – I; ее улыбка, две темных черты – от краев рта вверх,
углом; и во мне угол, и это мгновенно, легко, чуть больно, прекрасно…
Потом – только застрявшие, разрозненные осколки.
Медленно, низко – птица. Я вижу: она живая, как я, она, как
человек, поворачивает голову вправо, влево, и в меня ввинчиваются черные,
круглые глаза…
Еще: спина – с блестящей, цвета старой слоновой кости
шерстью. По спине ползет темное, с крошечными, прозрачными крыльями насекомое –
спина вздрагивает, чтобы согнать насекомое, еще раз вздрагивает…
Еще: от листьев тень – плетеная, решетчатая. В тени лежат и
жуют что-то похожее на легендарную пищу древних: длинный желтый плод и кусок
чего-то темного. Женщина сует это мне в руку, и мне смешно: я не знаю, могу ли
я это есть.
И снова: толпа, головы, ноги, руки, рты. Выскакивают на
секунду лица – и пропадают, лопаются, как пузыри. И на секунду – или, может
быть, это только мне кажется – прозрачные, летящие крылья-уши.
Я из всех сил стискиваю руку I. Она оглядывается:
– Что ты?
– Он здесь… Мне показалось…
– Кто он?
– …Вот только сейчас – в толпе…
Угольно-черные, тонкие брови вздернуты к вискам: острый
треугольник, улыбка. Мне неясно: почему она улыбается – как она может
улыбаться?
– Ты не понимаешь – I, ты не понимаешь, что значит,
если он или кто-нибудь из них – здесь.
– Смешной! Разве кому-нибудь там, за Стеною, придет в
голову, что мы здесь? Вспомни: вот ты – разве ты когда-нибудь думал, что это
возможно? Они ловят нас там – пусть ловят! Ты бредишь.
Она улыбается легко, весело, и я улыбаюсь, земля – пьяная,
веселая, легкая – плывет…
|