Увеличить |
Запись 15-я
Конспект:
Колокол. Зеркальное
море. Мне вечно гореть
Только вошел в эллинг, где строится «Интеграл», – как
навстречу Второй Строитель. Лицо у него как всегда: круглое, белое, фаянсовое –
тарелка, и говорит – подносит на тарелке что-то такое нестерпимо-вкусное:
– Вы вот болеть изволили, а тут без вас, без
начальства, вчера, можно сказать, – происшествие.
– Происшествие?
– Ну да! Звонок, кончили, стали всех с эллинга
выпускать – и представьте: выпускающий изловил ненумерованного человека. Уж как
oн пробрался – понять не могу. Отвели в Операционное. Там из него, голубчика,
вытянут, как и зачем… (Улыбка – вкусная…)
В Операционном – работают наши лучшие и опытнейшие врачи,
под непосредственным руководством самого Благодетеля. Там – разные приборы и,
главное, знаменитый Газовый Колокол. Это, в сущности, старинный школьный опыт:
мышь посажена под стеклянный колпак; воздушным насосом воздух в колпаке
разрежается все больше… Ну и так далее. Но только, конечно, Газовый Колокол
значительно более совершенный аппарат – с применением различных газов, и затем
– тут, конечно, уже не издевательство над маленьким беззащитным животным, тут
высокая цель – забота о безопасности Единого Государства, другими словами, о
счастии миллионов. Около пяти столетий назад, когда работа в Операционном еще
только налаживалась, нашлись глупцы, которые сравнивали Операционное с древней
инквизицией, но ведь это так нелепо, как ставить на одну точку хирурга,
делающего трахеотомию, и разбойника с большой дороги: у обоих в руках, быть
может, один и тот же нож, оба делают одно и то же – режут горло живому
человеку. И все-таки один – благодетель, другой – преступник, один со знаком +,
другой со знаком – …
Все это слишком ясно, все это в одну секунду, в один оборот
логической машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус – и вот наверху уж
другое: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули – а
ее, I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и
сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом плече – прижавшись к правому
плечу, I – рядом со мной в тумане. «Ты любишь туман?» Да, и туман… все люблю, и
все – упругое, новое, удивительное, все – хорошо…
– Все – хорошо, – вслух сказал я.
– Хорошо? – кругло вытаращились фаянсовые
глаза. – То есть что же тут хорошего? Если этот ненумерованный умудрился…
стало быть, они – всюду, кругом, все время, они тут, они – около «Интеграла»,
они…
– Да кто они?
– А почем я знаю, кто. Но я их чувствую – понимаете?
Все время.
– А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели –
фантазию вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
– Ну, знаю. При чем же это тут?
– А при том, что я бы на вашем месте – пошел и попросил
сделать себе эту операцию.
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кис-лое.
Милый – ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть
фантазия… Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь
– теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть, – что я болен. И
знаю еще – не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным
ступеням мы поднялись наверх. Все – под нами внизу – как на ладони…
Вы, читающие эти записки, – кто бы вы ни были, но над
вами солнце. И если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы
знаете, какое бывает – какое может быть – утром солнце, вы знаете это розовое,
прозрачное, теплое золото. И самый воздух – чуть розовый, и все пропитано
нежной солнечной кровью, все – живое: живые и все до одного улыбаются – люди.
Может случиться, через час исчезнет, через час выкаплет розовая кровь, но пока
– живое. И я вижу: пульсирует и переливается что-то в стеклянных соках
«Интеграла»; я вижу: «Интеграл» мыслит о великом и страшном своем будущем, о
тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам,
неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим. Вы найдете, вы будете
счастливы – вы обязаны быть счастливыми, и уже недолго вам ждать.
Корпус «Интеграла» почти готов: изящный удлиненный эллипсоид
из нашего стекла – вечного, как золото, гибкого, как сталь. Я видел: изнутри
крепили к стеклянному телу поперечные ребра – шпангоуты, продольные –
стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя.
Каждые 3 секунды могучий хвост «Интеграла» будет низвергать пламя и газы в
мировое пространство – и будет нестись, нестись – огненный Тамерлан счастья…
Я видел: по Тэйлору, размеренно и быстро, в такт, как рычаги
одной огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках
у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки,
угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились
прозрачно-стеклянные чудовища-краны, и так же, как люди, послушно
поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево «Интеграла», свои
грузы. И это было одно: очеловеченные, совершенные люди. Это была высочайшая,
потрясающая красота, гармония, музыка… Скорее – вниз, к ним, с ними!
И вот – плечом к плечу, сплавленный с ними, захваченный
стальным ритмом… Мерные движения: упруго-круглые, румяные щеки; зеркальные, не
омраченные безумием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.
И вдруг один безмятежно обернулся ко мне:
– Ну как: ничего, лучше сегодня?
– Что лучше?
– Да вот – не было-то вас вчера. Уж мы думали – у вас
опасное что… – сияет лоб, улыбка – детская, невинная.
Кровь хлестнула мне в лицо. Я не мог, не мог солгать этим
глазам. Я молчал, тонул…
Сверху просунулось в люк, сияя круглой белизной, фаянсовое
лицо.
– Эй, Д-503! Пожалуйте-ка сюда! Тут у нас, понимаете,
получилась жесткая рама с консолями и узловые моменты дают напряжение на
квадратной.
Не дослушав, я опрометью бросился к нему наверх – я позорно
спасался бегством. Не было силы поднять глаза – рябило от сверкающих,
стеклянных ступеней под ногами, и с каждой ступенью все безнадежней: мне,
преступнику, отравленному, – здесь не место. Мне никогда уж больше не
влиться в точный механический ритм, не плыть по зеркально-безмятежному морю.
Мне – вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать глаза, –
вечно, пока я наконец не найду силы пройти и —
И ледяная искра – насквозь: я – пусть; я – все равно; но
ведь надо будет и о ней, и ее тоже…
Я вылез из люка на палубу и остановился: не знаю, куда
теперь, не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось
измученное полднем солнце. Внизу – был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой.
Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это – только моя фантазия, что все
осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
– Да вы что, 503, оглохли? Зову, зову… Что с
вами? – Это Второй Строитель – прямо над ухом у меня: должно быть, уж
давно кричит.
Что со мной? Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит
и мчится, но руля нет – и я не знаю, куда мчусь: вниз – и сейчас обземь или
вверх – и в солнце, в огонь…
|