 Увеличить |
Запись 3-я
Конспект:
Пиджак. Стена. Скрижаль
Просмотрел все написанное вчера – и вижу: я писал
недостаточно ясно. То есть все это совершенно ясно для любого из нас. Но как
знать: быть может, вы, неведомые, кому «Интеграл» принесет мои записки, может
быть, вы великую книгу цивилизации дочитали лишь до той страницы, что и наши
предки лет 900 назад. Быть может, вы не знаете даже таких азов, как Часовая Скрижаль,
Личные Часы, Материнская Норма, Зеленая Стена, Благодетель. Мне смешно и в то
же время очень трудно говорить обо всем этом. Это все равно как если бы
писателю какого-нибудь, скажем, 20-го века в своем романе пришлось объяснять,
что такое «пиджак», «квартира», «жена». А впрочем, если его роман переведен для
дикарей, разве мыслимо обойтись без примечаний насчет «пиджака»?
Я уверен, дикарь глядел на «пиджак» и думал: «Ну к чему это?
Только обуза». Мне кажется, точь-в-точь так же будете глядеть и вы, когда я
скажу вам, что никто из нас со времен Двухсотлетней Войны не был за Зеленой
Стеною.
Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень
помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история
перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что
наиболее оседлая форма жизни (наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная
(наша). Если люди метались по земле из конца в конец, так это только во времена
доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но
зачем, кому это теперь нужно?
Я допускаю: привычка к этой оседлости получилась не без
труда и не сразу. Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и
заросли травой – первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в
городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями. Но что же из этого? После
того как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился
сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без
хвоста. Но теперь – можете вы себе вообразить, что у вас хвост? Или: можете вы
себя вообразить на улице голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще
разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город,
не одетый Зеленой Стеною, не могу представить жизнь, не облеченную в цифровые
ризы Скрижали.
Скрижаль… Вот сейчас со стены у меня в комнате сурово и
нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно
вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи
или молитвы (что одно и то же). Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть
тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.
Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот
величайший из дошедших до нас памятников древней литературы – «Расписание
железных дорог». Но поставьте даже его рядом со Скрижалью – и вы увидите рядом
графит и алмаз: в обоих одно и то же – С, углерод, – но как вечен,
прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом
мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль каждого из нас наяву
превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с
шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту мы,
миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу –
единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту
же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в одну и ту же
секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов,
отходим ко сну…
Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи
счастья нет еще и у нас: два раза в день – от 16 до 17 и от 21 до 22 единый
мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью
Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних целомудренно спущены
шторы, другие мерно по медным ступеням Марша проходят проспектом, третьи – как
я сейчас – за письменным столом. Но я твердо верю – пусть назовут меня
идеалистом и фантазером – я верю: раньше или позже, но когда-нибудь и для этих
часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в
Часовую Скрижаль.
Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех
временах, когда люди жили еще в свободном, то есть неорганизованном, диком
состоянии. Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя –
пусть даже зачаточная – государственная власть могла допустить, что люди жили
без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного
урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в
голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь
горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
Вот этого я никак не могу осмыслить. Ведь как бы ни был
ограничен их разум, но все-таки должны же они были понимать, что такая жизнь
была самым настоящим поголовным убийством – только медленным, изо дня в день.
Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать
миллионы наполовину. Убить одного, то есть уменьшить сумму человеческих жизней
на 50 лет, – это преступно, а уменьшить сумму человеческих жизней на 50
миллионов лет – это не преступно. Ну, разве не смешно? У нас эту
математически-моральную задачу в полминуты решит любой десятилетний нумер; у
них не могли – все их Канты вместе (потому что ни один из Кантов не догадался
построить систему научной этики, то есть основанной на вычитании, сложении,
делении, умножении).
А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть
себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто,
когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую,
рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас
есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней
ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших
Материнской и Отцовской Норм.
Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь:
а вдруг вы, неведомые читатели, сочтете меня за злого шутника. Вдруг подумаете,
что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю
совершеннейшую чушь.
Но первое: я не способен на шутки – во всякую шутку неявной
функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что
жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не
может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди
жили в состоянии свободы, то есть зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать
от них, если даже и в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, –
еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
К счастью, только изредка. К счастью, это только мелкие
аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода
всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть
искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей…
Да, кстати, теперь вспомнил: этот вчерашний, дважды
изогнутый, как S, – кажется, мне случалось видать его выходящим из Бюро
Хранителей. Теперь понимаю, отчего у меня было это инстинктивное чувство
почтения к нему и какая-то неловкость, когда эта странная I при нем… Должен
сознаться, что эта I…
Звонят спать: 22.30. До завтра.
|
