Запись 12-я
Конспект:
Ограничение
бесконечности. Ангел. Размышления о поэзии
Мне все же кажется – я выздоровею, я могу выздороветь.
Прекрасно спал. Никаких этих снов или иных болезненных явлений. Завтра придет
ко мне милая О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь
этого слова – «ограниченность»: работа высшего, что есть в человеке, –
рассудка – сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к
раздроблению бесконечности на удобные, легко переваримые порции –
дифференциалы. В этом именно божественная красота моей стихии – математики. И
вот понимания этой самой красоты как раз и не хватает той. Впрочем, это так –
случайная ассоциация.
Все это – под мерный, метрический стук колес подземной
дороги. Я про себя скандирую колеса – и стихи (его вчерашняя книга). И
чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в
развернутую страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу:
розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое… он! Не хотелось мешать ему
– и я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут – не знаю: когда я входил
в вагон – его как будто не было.
Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо
подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то
зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного
шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять
все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как много из
того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.
В тот момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за
спиной, я наслаждался сонетом, озаглавленным «Счастье». Думаю – не ошибусь,
если скажу, что это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре
строчки:
Вечно влюбленные дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире —
Неотрывающиеся дважды два…
И дальше все об этом: о мудром, вечном счастье таблицы
умножения.
Всякий подлинный поэт – непременно Колумб. Америка и до
Колумба существовала века, но только Колумб сумел отыскать ее. Таблица
умножения и до R-13 существовала века, но только R-13 сумел в девственной чаще
цифр найти новое Эльдорадо. В самом деле: есть ли где счастье мудрее,
безоблачнее, чем в этом чудесном мире. Сталь – ржавеет; древний Бог – создал
древнего, т. е. способного ошибаться человека – и, следовательно, сам
ошибся. Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда –
понимаете: никогда – не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным
вечным законам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина – одна,
и истинный путь – один; и эта истина – дважды два, и этот истинный путь –
четыре. И разве не абсурдом было бы, если бы эти счастливо, идеально
перемноженные двойки – стали думать о какой-то свободе, т. е. ясно – об
ошибке? Для меня – аксиома, что R-13 сумел схватить самое основное, самое…
Тут я опять почувствовал – сперва на своем затылке, потом на
левом ухе – теплое, нежное дуновение ангела-хранителя. Он явно приметил, что
книга на коленях у меня – уже закрыта и мысли мои – далеко. Что ж, я хоть
сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга: это такое спокойное,
отрадное чувство. Помню: я даже оглянулся, я настойчиво, просительно посмотрел
ему в глаза, но он не понял – или не захотел понять – он ни о чем меня не
спросил… Мне остается одно: все рассказывать вам, неведомые мои читатели
(сейчас вы для меня так же дороги, и близки, и недосягаемы – как был он в тот
момент).
Вот был мой путь: от части к целому; часть – R-13,
величественное целое – наш Институт Государственных Поэтов и Писателей. Я
думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их
литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова –
тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал – о чем ему вздумается.
Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о
берег, и заключенные в волнах силлионы килограммометров – уходили только на
подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шепота волн – добыли
электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя – мы сделали домашнее
животное: и точно так же у нас приручена и оседлана когда-то дикая стихия
поэзии. Теперь поэзия – уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия –
государственная служба, поэзия – полезность.
Наши знаменитые «Математические Нонны»: без них – разве
могли бы мы в школе так искренне и нежно полюбить четыре правила арифметики? А
«Шипы» – это классический образ: Хранители – шипы на розе, охраняющие нежный
Государственный Цветок от грубых касаний… Чье каменное сердце останется равнодушным
при виде невинных детских уст, лепечущих как молитву: «Злой мальчик розу хвать
рукой. Но шип стальной кольнул иглой, шалун – ой, ой – бежит домой» и так
далее? А «Ежедневные оды Благодетелю»? Кто, прочитав их, не склонится набожно
перед самоотверженным трудом этого Нумера из Нумеров? А жуткие красные «Цветы
Судебных приговоров»? А бессмертная трагедия «Опоздавший на работу»? А
настольная книга «Стансов о половой гигиене»?
Вся жизнь во всей ее сложности и красоте – навеки зачеканена
в золоте слов.
Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на
землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального
Завода; их лира – утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск
искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и
интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор,
и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных
мембран.
Наши боги – здесь, с нами – в Бюро, в кухне, в мастерской, в
уборной; боги стали, как мы: эрго – мы стали, как боги. И к вам, неведомые мои
планетные читатели, к вам мы придем, чтобы сделать вашу жизнь
божественно-разумной и точной, как наша…
|