7. Запертая дверь
Надеюсь,
читатель поймет, что на первых порах все окружающее казалось мне до того
необычайным и я пережил такие неожиданные приключения, что не мог понять, в чем
же здесь самое странное. Я последовал за клеткой с ламой, но меня нагнал
Монтгомери и попросил не входить за ограду. Тут я заметил, что пума в клетке и
груда багажа также остались за оградой.
Обернувшись,
я увидел, что баркас, уже окончательно разгруженный, вытащен на берег и старик
идет к нам.
– А
теперь нам предстоит решить, как поступить с этим незваным гостем, –
обратился он к Монтгомери. – Что с ним делать?
– У
него есть некоторые научные познания, – отозвался тот.
– Мне
не терпится поскорее приняться за дело, поработать над этим новым
материалом, – сказал старик, кивнув головой в сторону ограды. Глаза его
заблестели.
– Охотно
верю, – угрюмо буркнул Монтгомери.
– Мы
не можем пустить его туда, а строить для него хижину нет времени. Вместе с тем
никак нельзя посвящать его в наше дело.
– Готов
вам повиноваться, – сказал я. У меня не было ни малейшего представления о
том, что означало «пустить туда».
– Я
тоже думал об этом, – сказал Монтгомери. – Но у меня есть комната с
наружной дверью…
– Значит,
решено, – быстро прервал его старик, пристально глядя на Монтгомери, и мы
все трое подошли к ограде.
– Мне
очень жаль, что приходится окружать дело такой тайной, мистер Прендик, но не забывайте,
что вы здесь незваный гость. Наше маленькое предприятие имеет свой секрет,
нечто вроде комнаты Синей Бороды. В сущности, тут нет ничего страшного для
человека с крепкими нервами. Но пока мы еще не пригляделись к вам…
– Понятно, –
сказал я, – глупо было бы мне обижаться на недоверие.
На его
мрачном лице появилась бледная улыбка – он принадлежал к тому суровому типу
людей, которые улыбаются одними углами рта, – и он поклонился в знак
признательности. Мы прошли мимо главных ворот. Они были тяжелые, деревянные,
окованные железом и запертые на замок. Перед ними были свалены груды багажа с
баркаса. В углу ограды оказалась небольшая дверь, которой я раньше не заметил. Старик
вынул из кармана своей засаленной синей блузы связку ключей, отпер дверь и
вошел. Меня удивило, что даже во время его присутствия на острове все здесь так
надежно заперто.
Я
последовал за ним и очутился в небольшой комнате, просто, но уютно обставленной.
Внутренняя дверь была приоткрыта и выходила на мощеный двор. Эту дверь
Монтгомери тотчас же запер. В дальнем углу комнаты висел гамак; маленькое
незастекленное окно, забранное железной решеткой, выходило прямо на море.
Старик
сказал, что здесь я буду жить и не должен переступать порога внутренней двери,
которую он «на всякий случай» запер. Он указал на удобный шезлонг у окна и на
множество старых книг, главным образом сочинений по хирургии и изданий
классиков на греческом и латинском языках (эти языки я понимал с трудом),
стоявших на полке около гамака. Вышел он через наружную дверь, словно не желая
больше отворять внутреннюю.
– Обыкновенно
мы здесь обедаем, – сказал Монтгомери и вдруг, как будто почувствовав
неожиданное сомнение, быстро последовал за ушедшим. – Моро! –
окликнул он его.
Сначала
я не обратил на эту фамилию никакого внимания. Но, просматривая книги, стоявшие
на полке, я невольно стал припоминать: где же раньше я ее слышал?
Я сел у
окна, вынул оставшиеся сухари и с аппетитом принялся жевать их. Моро?
Взглянув
в окно, я увидел одного из удивительных людей в белом, тащившего ящик с багажом.
Вскоре он скрылся из виду. Затем я услышал, как позади меня щелкнул замок.
Немного погодя сквозь запертую дверь донеслись шум и возня, поднятые собаками, которых
привели с берега. Они не лаяли, а только как-то странно рычали и фыркали. Я
слышал быстрый топот их лап и успокаивающий голос Монтгомери.
Таинственность,
которой окружили себя эти двое людей, произвела на меня очень сильное
впечатление, и я задумался над этим, как и над удивительно знакомой мне
фамилией Моро. Но человеческая память так капризна, что я никак не мог
припомнить, с чем связана эта известная фамилия. Постепенно я начал думать о
непостижимой странности обезображенного и закутанного в белое человека на
берегу. Я никогда не видел такой походки, таких странных телодвижений, как у
него, когда он тащил ящик. Я вспомнил, что ни один из этих людей не заговорил
со мной, хотя я и видел, что все они по временам посматривали на меня как-то
странно, украдкой, а совсем не тем открытым взглядом, какой бывает у настоящих
дикарей. Я никак не мог понять, на каком языке они говорили. Все они казались
удивительно молчаливыми, а когда говорили, голоса их звучали резко и неприятно.
Что же с ними такое? Тут я вспомнил глаза уродливого слуги Монтгомери.
Он вошел
как раз в ту минуту, когда я подумал о нем. Теперь он был одет в белое и нес небольшой
поднос с кофе и вареными овощами. Я чуть не отскочил, когда он, любезно
кланяясь, поставил передо мной на стол поднос.
Изумление
сковало меня. Под черными мелкими прядями его волос я увидел ухо. Оно внезапно
очутилось прямо перед моими глазами. Ухо было остроконечное и покрытое тонкой
бурой шерстью!
– Ваш
завтрак, сэр, – сказал он.
Я
уставился ему прямо в лицо, чувствуя, что не в силах ответить. Он повернулся и
пошел к двери, странно косясь на меня через плечо.
Я
проводил его взглядом, и в это же самое время из подсознания в памяти у меня
всплыли слова: «Заказы Моро… Или указы?..»
А, вот
что! Память перенесла меня на десять лет назад. «Ужасы Моро». Мгновение эта
фраза смутно вертелась у меня в голове, но тотчас она предстала передо мной,
напечатанная красными буквами на небольшой коричневатой обложке брошюры,
которую невозможно было читать без дрожи. Я ясно припомнил все подробности: эта
давно забытая брошюра с поразительной яркостью воскресла в памяти. В то время я
был еще юношей, а Моро уже перевалило за пятьдесят. Это был выдающийся
ученый-физиолог, хорошо известный в научных кругах богатством своего воображения
и резкой прямотой взглядов. Был ли это тот самый Моро? Он описал несколько
поразительных случаев переливания крови и, кроме того, был известен своими
выдающимися трудами о ненормальностях развития организма. Но вдруг его
блестящая карьера прервалась. Ему пришлось покинуть Англию. Какой-то журналист
пробрался в его лабораторию под видом лаборанта с намерением опубликовать
сенсационные разоблачения. Благодаря поразительной случайности, если только это
действительно была случайность, его гнусная брошюрка приобрела громкую известность.
Как раз в день ее появления из лаборатории Моро убежала собака с ободранной шкурой,
вся искалеченная.
Это было
скверное время, и один известный издатель, двоюродный брат мнимого лаборанта
Моро, обратился к общественному мнению. Уже не в первый раз общественное мнение
восставало против методов экспериментального исследования. Доктор Моро был
изгнан из страны. Может быть, он и заслуживал этого, но безразличие других
исследователей, отречение от него большинства его собратьев-ученых были все же
постыдны. Правда, судя по сообщению журналиста, некоторые из его опытов были
бессмысленно жестоки. Быть может, ему удалось бы примириться с обществом,
прекратив свои исследования, но он не пошел на это, как сделало бы на его месте
большинство людей, испытавших однажды невыразимое счастье заниматься наукой. Он
не имел семьи, и ему надо было заботиться только о себе…
Я
чувствовал уверенность, что это тот самый Моро. Все указывало на это. И вдруг
мне стало ясно, для чего предназначались пума и другие животные, доставленные
вместе с остальным багажом за ограду позади дома. Странный, слабый, смутно
знакомый запах, который я до сих пор ощущал только подсознательно, вдруг стал
осознанный: это был антисептический запах операционной. Я услыхал за стенкой
рычание пумы и визг одной из собак, которую как будто били.
Собственно
говоря, для всякого образованного человека в вивисекции нет ничего настолько
ужасного, чтобы обставлять ее такой тайной. Но в результате какого-то странного
скачка мысли остроконечные уши и светящиеся глаза слуги Монтгомери снова ярко
представились мне. Я смотрел на зеленую морскую даль, расстилавшуюся перед
моими глазами, на волны, пенившиеся под напором свежего ветерка, и странные
воспоминания последних дней одно за другим мелькали в моей голове.
Что же
все это значит? Эта глухая ограда на пустынном острове, этот известный
вивисектор, эти искалеченные и обезображенные люди?..
|
