Песнь двадцать седьмая
Восьмое,
звездное небо (окончание) – Вознесение в девятое небо
1
«Отцу, и сыну, и святому духу» –
Повсюду – «слава!» – раздалось в Раю,
И тот напев был упоеньем слуху.
4
Взирая, я, казалось, взором пью
Улыбку мирозданья, так что зримый
И звучный хмель вливался в грудь мою.
7
О, радость! О, восторг невыразимый!
О, жизнь, где всё – любовь и всё –
покой!
О, верный клад, без алчности
хранимый!
10
Четыре светоча[1655] передо мной
Пылали, и, мгновенье за мгновеньем,
Представший первым[1656] силил пламень свой;
13
И стал таким, каким пред нашим
зреньем
Юпитер был бы, если б Марс и он,
Став птицами, сменились опереньем.[1657]
16
Та власть, которой там распределен
Черед и чин, благословенным светам
Велела смолкнуть, и угас их звон,
19
Когда я внял: «Что я меняюсь цветом,
Не удивляйся; внемля мой глагол,
Все переменят цвет в соборе этом.
22
Тот, кто, как вор, воссел на мой
престол,[1658]
На мой престол, на мой престол,
который
Пуст перед сыном божиим, возвел
25
На кладбище моем[1659] сплошные горы
Кровавой грязи; сверженный с высот,[1660]
Любуясь этим, утешает взоры».
28
Тот цвет, которым солнечный восход
Иль час заката облака объемлет,
Внезапно охватил весь небосвод.
31
И словно женщина, чья честь не
дремлет
И сердце стойко, чувствует испуг,
Когда о чьем-либо проступке внемлет,
34
Так Беатриче изменилась вдруг;
Я думаю, что небо так затмилось,
Когда Всесильный[1661] поникал средь мук.
37
Меж тем все дальше речь его
стремилась,
И перемена в голосе была
Не меньшая, чем в облике явилась.
40
«Невеста божья не затем взросла
Моею кровью, кровью Лина, Клета,
Чтоб золото стяжалось без числа;
43
И только чтоб стяжать блаженство это,
Сикст, Пий, Каликст и праведный
Урбан,[1662]
Стеня, пролили кровь в былые лета.
46
Не мы хотели, чтобы христиан
Преемник наш пристрастною рукою
Делил на правый и на левый стан;[1663]
49
Ни чтоб ключи, полученные мною,
Могли гербом на ратном стяге стать,
Который на крещеных поднят к бою;
52
Ни чтобы образ мой скреплял печать
Для льготных грамот, покупных и
лживых,
Меня краснеть неволя и пылать!
55
В одежде пастырей-волков грызливых
На всех лугах мы видим средь ягнят.
О божий суд, восстань на нечестивых!
58
Гасконцы с каорсинцами[1664]
хотят
Пить нашу кровь; о доброе начало,[1665]
В какой конечный впало ты разврат!
61
Но промысел, чья помощь Рим спасала
В великой Сципионовой борьбе,[1666]
Спасет, я знаю, – и пора
настала.
64
И ты, мой сын, сойдя к земной судьбе
Под смертным грузом, смелыми устами
Скажи о том, что я сказал тебе!»
67
Как дельный воздух мерзлыми парами
Снежит к земле, едва лишь Козерог
К светилу дня притронется рогами,[1667]
70
Так здесь эфир себя в красу облек,
Победные взвевая испаренья,
Помедлившие с нами долгий срок.
73
Мой взгляд следил все выше их
движенья,
Пока среда чрезмерной высоты
Ему не преградила восхожденья.
76
И госпожа, когда от той меты
Я взор отвел, сказала: «Опуская
Глаза, взгляни, куда пронесся ты!»
79
И я увидел, что с тех пор, когда я
Вниз посмотрел, над первой полосой
Я от средины сдвинулся до края.[1668]
82
Я видел там, за Гадесом[1669],
шальной
Улиссов путь;[1670] здесь – берег, на
котором
Европа стала ношей дорогой.[1671]
85
Я тот клочок[1672] обвел бы шире взором,
Но солнце в бездне упреждало нас
На целый знак и больше,[1673] в
беге скором.
88
Влюбленный дух, который всякий час
Стремился пламенно к своей богине,
Как никогда ждал взора милых глаз;
91
Все, чем природа или кисть доныне
Пленяли взор, чтоб уловлять сердца,
Иль в смертном теле, или на картине,
94
Казалось бы ничтожным до конца
Пред дивной радостью, что мне
блеснула,
Чуть я увидел свет ее лица;
97
И мощь, которой мне в глаза пахнуло,
Меня, рванув из Ледина гнезда,[1674]
В быстрейшее из всех небес[1675]
метнула.
100
Так однородна вся его среда,
Что я не ведал, где я оказался,
Моей вожатой вознесен туда.
103
И мне, чтоб я в догадках не терялся,
Так радостно сказала госпожа,
Как будто бог в ее лице смеялся:
106
«Природа мира, все, что есть, кружа
Вокруг ядра, которое почило,[1676]
Идет отсюда, как от рубежа.
109
И небо это божья мысль вместила,
Где и любовь, чья власть его влечет,
Берет свой пыл, и скрытая в нем сила.[1677]
112
Свет и любовь объемлют этот свод,
Как всякий низший кружит, им объятый;
И те высоты их творец блюдет.[1678]
115
Движенье здесь[1679] не мерят мерой взятой,
Но все движенья меру в нем берут,
Как десять – в половине или в пятой.[1680]
118
Как время, в этот погрузясь сосуд
Корнями, в остальных живет вершиной,
Теперь понять тебе уже не в труд.[1681]
121
О жадность! Не способен ни единый
Из тех, кого ты держишь, поглотив,
Поднять зеницы над твоей пучиной!
124
Цвет доброй воли в смертном сердце
жив;
Но ливней беспрестанные потоки
Родят уродцев из хороших слив.
127
Одни младенцы слушают уроки
Добра и веры, чтоб забыть вполне
Их смысл скорей, чем опушатся щеки.
130
Кто, лепеча, о постном помнил дне,
Вкушает языком, возросшим в силе,
Любую пищу при любой луне.[1682]
133
Иной из тех, что, лепеча, любили
И чтили мать, – владея речью,
рад
Ее увидеть поскорей в могиле.
136
И так вот кожу белую чернят,
Вняв обольщеньям дочери прекрасной
Дарующего утро и закат.[1683]
139
Размысли, и причина станет ясной:
Ведь над землею власть упразднена,[1684]
И род людской идет стезей опасной.
142
Но раньше, чем январь возьмет весна
Посредством сотой,[1685] вами небреженной,
Так хлынет светом горняя страна,
145
Что вихрь[1686], уже давно
предвозвещенный,
Носы туда, где кормы, повернет,
Помчав суда дорогой неуклонной;
148
И за цветком поспеет добрый плод».
|
