ТВОЙ НОС — ТВОЁ
БОГАТСТВО
Гофман
сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с
воспалёнными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбуждённый
более обыкновенного.
— Я
ждал вас до трёх часов ночи, — сказал Гофман.
Гофман
нередко жил по нескольку дней на вилле Престо, находящейся недалеко от
киностудии мистера «Питча и K°». Известный кинооператор Гофман был тенью Престо
Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы
переносить на плёнку самые оригинальные позы и наиболее удачные мимические
моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были большими друзьями.
— Где
вы пропадали? — спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.
— Я
только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил её смехом.
— Это
ваша специальность, — не придавая особого значения словам Престо, сказал
Гофман.
— Да,
да… За грехи отцов я награждён этим проклятием.
— Почему
же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар. Смех — самая ценная валюта. Так было
всегда.
— Да,
но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, весёлыми
рассказами. А… Я смешу своим безобразием.
— Леонардо
да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая
красота. Он с особенной заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся
исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А вы… вы… в
сущности, даже не так уж безобразны. Необычайный комизм вызывается не столько
вашей внешностью, сколько противоречием величия чувств вашей души с мизерностью
телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно
зарабатываете, пользуетесь колоссальным успехом.
— Вот,
вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом всё моё несчастье. Да, я
человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко несчастен, Гофман.
Деньги… слава — всё это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины… Я получаю
сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь
руководит моими корреспондентками? Их привлекает моё богатство, моя слава. Это
или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство
и которые жаждут проявить своё чванство в роли жены столь знаменитого человека,
как я. А вот Гедда Люкс… Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она
отвергла его… Но теперь довольно. На чёртовой дюжине можно остановиться. Самое
большое моё горе в том, что я по натуре трагический актёр. А принуждён быть
паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических
ролей всю свою душу, а толпа смеётся.
Престо
подошёл к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.
— О,
проклятая рожа!
— Вы
великолепны, Тонио! — воскликнул, усмехнувшись, Гофман. — Этот жест —
что-то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.
Престо
обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.
— И
ты, Брут! Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда. Побудьте хоть один
раз только моим другом, а не кинооператором… Скажите мне, почему такая
несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно
переменить, а своё лицо никогда. Оно как проклятие лежит на тебе.
— Недосмотр
родителей, — ответил Гофман. — Когда будете родиться следующий раз,
потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку, и если она не будет
похожа на херувима, — не родитесь.
— Не
шутите, Гофман. Для меня это слишком серьёзно. Вот из несчастного урода,
голыша, я превратился в миллионера. Но на всё моё богатство я не могу купить
себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать благообразие хотя бы
одному моему носу.
— Почему
же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию. Впрыснут парафин под
кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес. Или ещё лучше, —
сейчас носы переделывают хирургическим путём. Пересаживают косточки, кожу.
Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю
в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже».
Тонио
покачал головой.
— Нет,
это не то. Я знаю одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжёлую
болезнь, кажется, дифтерит, после которой у неё запала переносица. Ей не так
давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос
остался почти таким же безобразным, как и был. Притом кожа на переносице
выделяется беловатым пятном.
— Может
быть, делал плохой хирург. Постойте, да чего лучше? На днях я читал в газете,
что, кажется, в Сакраменто живёт врач Цорн, который делает настоящие чудеса.
Цорн воздействует на какую-то железу, мечевидную или щитовидную — не помню, и
ещё на железу в мозгу, отчего у человека изменяется не только лицо, но и всё
тело, прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, всё это
газетная утка.
— В
какой газете вы читали это? — возбуждённо спросил Престо.
— Право,
уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам сообщат его адрес.
— Гофман,
я еду! Еду немедленно. Себастьян! Себастьян!
Вошёл
старый слуга.
— Себастьян,
скажи шофёру, чтобы он готовил машину.
— Шофёр
спит, вы вчера замучили его, — ворчливо сказал Себастьян.
— Да,
правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай бельё и костюмы в
чемодан. Я еду.
— Не
сумасшествуйте, завтра съёмка, — сказал с тревогой Гофман.
— Пусть
отложат. Скажите, что я заболел.
— Не
теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит вашу
наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль мейстерзингера в
фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по контракту.
— К
чёрту контракт!
— И
вы уплатите неустойку!
— К
чёрту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как на друга?
Гофман
кивнул головой.
— Так
вот что, — продолжал, подумав. Престо: — Я не знаю, на сколько времени
задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На
всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в
отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых островах.
Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный видовой фильм. Без
аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу прекрасно сбережёт
Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?
— В
последний раз говорю вам: одумайтесь, — сказал, волнуясь, Гофман. —
Ведь ваш нос — ваше богатство.
— Да
где же ты, Себастьян? Ты вызвал по телефону таксомотор?
|
