XXIII
Весь городок был потрясен: всего через день после похорон
корнета Краузе повесился казначейский чиновник Рысков, выгнанный из
казначейства за неожиданно дерзкий отпор распекавшему его казначею, а еще на
следующий день разнесся слух, что в слободке застрелился из ружья
мещанин-огородник и утопилась дочь купца Трегулова Лиза.
Бывало и прежде, что мирную тишину сонного городка вдруг
прорезал одинокий выстрел и сбежавшиеся люди узнавали, что ушел из жизни
какой-нибудь незаметный человечек, о котором и думать никто не хотел. В самом
глухом уголке вдруг раскрывалась целая драма, о которой никто и не подозревал и
которой никто бы не поверил. К трупу самоубийцы сбегались со всех сторон, с
жутким любопытством смотрели в мертвое лицо, под каменной маской которого
таилась какая-то тайна, удивлялись, что никто не предвидел такого конца, и
скоро забывали. Жизнь продолжала течь по прежнему неглубокому руслу. Только
всего, что на кладбище было одной могилой больше, да на освободившемся местечке
водворялся и смиренно начинал копошиться по заведенному порядку другой, такой
же никому не нужный и не интересный человечек.
Но целый ряд самоубийств, разразившийся над городом и
задевший самые разнообразные круги общества, всколыхнул всю его жизнь.
Разговорам и толкам не было конца; весь городок кипел, и в охватившей его
бестолковой суете на этот раз было нечто большее, чем простое любопытство.
О мещанине из слободки, конечно, говорили очень мало, да и
то больше на базаре: это был горький пьяница, и даже смерть приял в нетрезвом
виде. Правда, накануне в пивной он что-то кричал, бил себя кулаками в грудь и
кого-то проклинал, но на эту пьяную истерику никто не обратил внимания, потому
что это было обычное явление среди пьющих мастеровых.
Самоубийство Рыскова сначала всех поставило в тупик: его
неожиданный, безмерно дерзкий срыв уже сам говорил о катастрофе, и потому
казначея не обвиняли, но никто не ожидал такой прыти, такого трагического конца
от какого-то казначейского писца. Самоубийство всегда вызывает к себе какое-то
странное уважение, и всем кажется, что самоубийца какая-то особенная, перстом
рока отмеченная личность; а тут вдруг в этой роли выступил самый обыкновенный,
заурядный чиновник с бесцветным лицом и волосами как солома. Это показалось
даже как будто обидно, но в городе припомнили обстоятельства дела и сразу
поставили смерть Рыскова в связь с самоубийством корнета Краузе. Заговорили о
заразительности самоубийств, о том, что торжественные похороны и всеобщее сочувствие
только толкают на тот же путь других впечатлительных людей, кто-то сболтнул об
эпидемии, родился совершенно нелепый слух, что еще восемнадцать человек должны
покончить с собою, и тут же смутно всплыло имя инженера Наумова.
Никто ничего определенного сказать не мог, да и слишком было
очевидно, что если Наумов и мог повлиять на корнета Краузе или Рыскова, то уж
никоим образом не на мещанина из слободки или Лизу Трегулову. Однако заговорили
о нем очень упорно и даже вспомнили о полиции.
Под давлением этих толков перепуганный исправник зачем-то и
в самом деле бросился к Наумову, но инженер оказался на заводе, а потом прошел
слух, будто он и вовсе уехал куда-то. В городской конторе исправника встретил
один растерзанный, совершенно и даже безобразно пьяный Арбузов, сумрачно
выслушал его и мрачно сказал:
— Ерунда!.. Убирайся ты к черту!
А волнение в городе росло. Было какое-то тревожное ожидание,
и хотя большинство и смеялось над фантастическими предсказаниями, но втайне все
были подавлены.
Больше всех волновалась молодежь. Гимназистки и гимназисты
старших классов собирались кучками и горячо спорили о самоубийствах. Неожиданно
оказалось, что среди них есть убежденные сторонники наумовских идей, о которых
им стало известно каким-то совершенно непонятным образом.
Барышни и в самом деле отправились с цветами на могилы
корнета Краузе и Лизы Трегуловой. Только мечты бедного Рыскова не сбылись: на
похоронах его, кроме матери, не было никого, да и похоронили его в самом
отдаленном углу кладбища, вблизи сточной канавы, не только без цветов и трубных
звуков, но даже почти что и без попов. Правда, зашел к нему на могилу студент
Чиж, но постоял в недоумении минуты две, пожал плечами и ушел в самом
неопределенном настроении духа.
Директор гимназии почему-то счел необходимым после утренней
молитвы в присутствии учителей и священника перед всей гимназией произнести
речь, в которой доказывал, что самоубийство есть акт преступного малодушия, и
предостерегал своих воспитанников от этого греха перед отечеством, Царем и
Богом. Гимназисты выслушали его внимательно, но, кажется, никого он не
растрогал. Только многие родители после этой речи стали прятать от детей всякое
оружие.
Было нечто странное в этой всеобщей растерянности: похоже
было на то, что все в глубине души знали, как незначительна приманка жизни, и
боялись, что достаточно одного толчка, чтобы величественное, веками отстроенное
здание рухнуло и люди толпами стали бы уходить из жизни.
Больше всего в городке говорили о Лизе Трегуловой. Ее
неудачная любовь стала достоянием всех, о ней говорили, захлебываясь от
любопытства, и, даже не замечая этого, облили ее могилу отвратительнейшей
грязью. Правда, некоторые искренно жалели девушку, но пикантность истории была
сильнее жалости и негодования.
Все кипели, волновались, бегали из дома в дома, удивлялись и
ужасались. Тревога росла, и городок стал в самом деле походить на город,
охваченный какой-то странной болезнью, свойств которой никто не понимал и
средств против которой никто не знал.
|
