XXI
Михайлов медленно отступил, потрясенный до глубины души.
— Ты?
Нелли молчала.
Михайлов делал какие-то странные движения руками и, видимо, не
знал, что сказать.
Нелли долго смотрела на него, и две черные злые пиявки над
ее глубокими глазами странно шевелились. И вдруг она заговорила очень отрывисто
и зло:
— Я пришла к тебе вовсе не затем, чтобы… Зажгите огонь!
Почему вы сидите впотьмах?
Она говорила то «вы», то «ты», но оба они этого даже не
заметили.
Михайлов кинулся зажигать лампу и вдруг почувствовал, что
сердце его бьется радостной тревогой, точно после долгого отсутствия нежданно
вошел к нему самый близкий человек, и от радости он не знает, что сказать, что
сделать.
Пока он зажигал лампу и суетился, Нелли стояла посреди
мастерской, жестко сдвинув брови и оглядываясь, точно хотела увидеть, все ли на
месте, как она оставила.
Наконец Михайлов зажег лампу.
Разгораясь, она ярко осветила всю мастерскую. На стенах
заиграли золоченые рамы, краски и драпировки. При свете выступило очень
бледное, тонкое и злое лицо со сжатыми тонкими бровями и странным взглядом.
— Как, это ты?.. Ну, раздевайся… сними шляпу… Я так
рад! — бормотал Михайлов, сам не понимая, что с ним, но чувствуя, что
нечто светлое и чистое вдруг осветило всю душу.
Он даже едва не сказал «милая» и взял ее за руку, тонкую и
твердую.
Нелли незаметным движением освободила руку и как-то уж очень
странно посмотрела на него. Судорога пробежала между сурово сжатыми бровями,
точно она ожидала не этого, и вдруг поколебалась в каком-то своем злом решении.
Но Михайлов ничего не заметил. Он суетился возле нее,
помогал снять шляпу, кофточку, перчатки и радостно улыбался, отчего его
прекрасное мужественное лицо вдруг стало милым и простодушным, как у ребенка.
Нелли отдала ему шляпу и кофточку, осталась в своем
всегдашнем платье и, не сходя с места, оглянула комнату.
— Давно я тут не бывала! — сказала она с
задумчивой грустью.
Эти слова больно кольнули Михайлова. Он вдруг понял
неуместность своей шумной радости. Но глаза его против воли с восторгом
оглядывали ее всю. Она была такая же, как тогда: очень тонкая и хрупкая, с
бледными тонкими руками, в черном платье, с открытой смуглой шеей и слегка
спутанной прической.
— Но как ты пришла? — почти дрожа от волнения,
спрашивал Михайлов.
Так вот и пришла, как будто совершенно равнодушно ответила
Нелли.
Михайлов широко открытыми блестящими глазами смотрел на нее.
Она казалась ему такой близкой, милой, родной, что хотелось просто и нежно
обнять ее.
Нелли как будто почувствовала это, задвигалась и пошла от
него по комнате.
— Покажите, что вы сделали за это время… Все! —
сурово сказала она.
Но эта суровость не только не испугала, но даже тронула
Михайлова. Он схватил лампу, поднял высоко над головой и осветил все полотна.
«Милая!» — пело у него в душе, и он не мог глаз оторвать от
Нелли, радуясь каждому движению ее тонкого тела, ее прическе, голой шейке,
строгому, как бы требующему отчета выражению лица.
Нелли молча смотрела картины и этюды с таким сосредоточенным
видом, точно пришла проверить, сделал ли он что-нибудь без нее, не даром ли
потратил время и свободу, которые она дала ему.
— Это хорошо! — сказала она раза два, и Михайлов
удивился, как радостна была ему ее похвала.
Перед большой картиной, которая казалась еще углубленнее и
призрачнее при свете лампы, Нелли остановилась и повела тонкими бровями, как бы
стараясь понять.
— Что это? — властно спросила она. Михайлов не
ответил и вдруг испугался чего-то. Нелли долго смотрела молча, потом странно,
точно прогоняя кошмар, качнула головой. И по этому маленькому движению Михайлов
увидел, что она поняла все, даже то, что Михайлов только хотел, но не мог
выразить своей картиной. Но лицо ее стало печально.
— Это очень хорошо! — коротко сказала Нелли и,
помолчав, прибавила: — Но это ужасно!
Михайлов, все так же держа лампу над головой, тоже смотрел
не отрываясь на свою картину. Она вдруг поразила его чем-то новым, чего он как
будто не видел раньше, и притянула к себе странной властью темного ужаса. Он
даже забыл о Нелли в эту минуту.
Но Нелли быстро отошла прочь, и Михайлов, очнувшись, пошел
за нею. Она пошла прямо за драпировки, где была спальня Михайлова, и с
непонятным выражением осмотрела его интимную обстановку кровать, столик с
книгами.
Михайлову вдруг стало больно, что она смотрит… Не за себя
больно, а за нее: Лиза, Женечка… они вдруг как бы появились на этой кровати, на
той самой, на которой когда-то отдалась ему и Нелли, и сплелись в безобразный
бесстыдный ком голых тел. Чувство глубочайшего отвращения, стыда и даже как
будто отчаяния охватило Михайлова. Он даже сделал движение, чтобы увести Нелли.
Но она сама вышла оттуда. Лицо ее не изменилось, только легкая судорога
скользнула между бровями, пробежала вниз и спряталась в уголке сжатых губ.
И здесь Нелли в первый раз посмотрела прямо на Михайлова. Он
замер от стыда, страха и нежности под этим суровым, почти грозным взглядом,
точно в ожидании приговора.
Это была странная улыбка — грусти, воспоминаний, ласки и
упрека, прощения и еще чего-то, чего Михайлов не понял, но от чего холод прошел
у него в душе.
Неожиданно Нелли улыбнулась.
— Ну, ладно! — непонятно сказала Нелли, как бы
отвечая самой себе, и вдруг порывистым движением взяла его обеими руками за
голову и поцеловала в лоб.
Михайлов вздрогнул и, едва не уронив лампу, охватил Нелли
одной рукой.
Но она с тем же суровым и загадочным взглядом слегка отвела
его голову и вдруг несколько раз поцеловала в лоб, глаза и губы.
Губы ее были сухи и горячи, и когда она прижала их к его
губам, Михайлов почувствовал влажный холодок ее зубов. У него закружилась
голова.
Но прежде чем он успел опомниться, Нелли оттолкнула его,
взглянула почти с ненавистью и с мучительным выражением сказала:
— Ну, и конец!
И, взяв свою черную шляпу, стала закалывать ее на спутанных
черных волосах.
Михайлов, поставив лампу, стоял посреди комнаты, чувствовал,
что пол тихо качается у него под ногами, и блаженно улыбался, не понимая, зачем
она надевает шляпу, кофточку…
— Разве ты уже уходишь? — растерянно воскликнул
он.
Нелли оглянулась. В губах у нее была длинная острая булавка
от шляпы, и это придало ей злое, жесткое выражение.
— Ухожу! — сказала она сквозь сжатые губы. Вынула
булавку и «стала втыкать ее длинное острое жало в шляпу и волосы. Булавка сухо
и жестко заскрипела.
— Но это невозможно… я так обрадовался! Зачем же ты
приходила? — так же растерянно и беспомощно, ничего не понимая, кинулся к
ней Михайлов и вдруг страшно побледнел.
Нелли повернулась к нему и опустила руки. И тут Михайлов
понял выражение ее глаз: в них было чувство жестокой, почти сладострастной
мести. Но в уголках рта все-таки лежала резкая черточка страдания, которую он
не заметил.
— Как зачем? — неестественно удивилась
Нелли. — Повидаться!.. Мы же старые друзья… даже больше чем друзья!
— Нелли! — вскрикнул Михайлов отчаянно, чувствуя,
как погружается душою во что-то черное и холодное.
— Почему же ты поцеловала меня сейчас? — нелепо
спросил он.
Нелли загадочно улыбнулась.
— А это я попрощаться хотела… Я ведь сегодня уезжаю,
совсем…
— Куда? — еще отчаяннее вскрикнул Михайлов.
— К Арбузову… на завод! — грубо, резко и отрывисто
ответила Нелли, и еще жестче стало выражение захватывающей мести в ее глазах, и
еще искривленное страдальческая линия тонких сжатых губ. — К Арбузову?
повторил Михайлов.
— Да… И еще я хотела вам сказать новость… Слышите,
непременно — первая сказать… — подчеркивая, медленно выговорила Нелли и
приостановилась, точно для какого-то наслаждения.
Глаза у нее блестели, как у зверя перед последним прыжком.
— Какую новость? Почему — первая? — недоумевая,
переспросил Михайлов.
Нелли медленно и отчетливо выговорила, не сводя с него глаз:
— Это… ваша Лиза… сегодня утопилась!
Михайлов отшатнулся. Ему показалось, что мгновенный туман
окружил его, и только откуда-то издалека, сквозь молочную мглу, сверкают чьи-то
черные мстительные глаза.
Нелли быстро повернулась и выбежала из комнаты. На крыльце
она приостановилась, к чему-то прислушиваясь, потом схватилась руками за голову
и побежала вниз, через двор, на темную, блестящую редкими далекими огоньками
улицу.
|
