XVI
Рано утром денщик разбудил Краузе. Арбузов еще спал на
диване, в той комнате, где они пили ночью и где на неубранном столе еще стояли
грязные тарелки, стаканы и бутылки. Было душно, пахло водкой, сапогами и
перегаром. Арбузов, одетый, лежал лицом вниз на диване, и одна рука его, странно
вывернувшись, точно сломанная, свесилась до полу. В щели ставень проходил
узенький золотой луч солнца, и радужный пыльный столбик весело дрожал и
крутился в сумраке комнаты. Золотая полоска косо лежала на столе, и ярко горела
белая звездочка на краю разбитого стакана.
Краузе, тихо двигаясь, чтобы не разбудить гостя, надел
чистый китель, серебряную перевязь, шашку и вдруг стал красивым и нарядным,
даже немного излишне великолепным.
На дворе было голубое небо, чистый радостный воздух, солнце
и громкие, точно омытые утренней росой, звуки.
Было еще очень рано. Солнце светило ярко и низко, под
заборами и деревьями лежали голубые сырые тени. В домах почти все ставни были
закрыты, и по улицам шли только бабы, с кувшинами и корзинами, на базар.
Взапуски, точно передравшись от радости, что так светло и хорошо, чирикали
воробьи. Из города долетали редкие однозвучные удары колокола. Звонили к ранней
обедне.
Рыжая кобыла Краузе лоснилась и сверкала на солнце кованым
золотом. Сзади ехал вестовой солдат, и две непомерно длинные тени, путаясь
бесконечными ногами, ползли за ними по пыльной дороге. Все было ярко, отчетливо
и свежо в своих утренних красках.
Учение было за околицей, прямо на большой пыльной дороге.
Два солдата, пешие, стояли у низкого барьера, соломенные чучела для рубки
торчали вдоль дороги, комически-трагично раскинув свои растрепанные руки, точно
пугала на огородах. Ученье уже началось, и солдаты гуськом ехали по кругу.
Лошади качали головами и махали хвостами.
Штаб-ротмистр Тренев, бледный и усатый, поздоровался с
Краузе.
— Хорошая погода, — сказал он, посмотрел мрачными
глазами на солдат и отъехал на середину круга.
Широким кругом, медленно, точно старательно вытанцовывая и
щеголяя легкостью шага, шли одна за другой большие рыжие лошади. Их длинные
тени, переплетаясь и мелькая, ползли по взбитой земле.
— Налево кругом! — коротко прокричал Тренев. И
вдруг все лошади одновременно грациозно протанцевали на месте, повернули и
пошли в обратную сторону, опять по кругу, так же махая головами и хвостами.
— Налево кругом!
И опять короткий танец на месте, и опять круг мерно движется
в обратном направлении. Каждая лошадь как будто привязана к хвосту той, которая
идет впереди.
Солнце стало подыматься. Под вербами, на краю дороги, стояли
тени. Там сидели бабы в красных платочках и кучи мальчишек, как воробьи. Они
смотрели на солдат и смеялись.
Потом на середину дороги поставили барьер, и длинная шеренга
солдат растянулась поперек, далеко впереди. Краузе взял лошадь на короткие
поводья и стал у правого фланга.
Издали отрывисто долетела команда Тренева.
И, будто помимо воли Краузе, лошадь его тронулась, подобрала
ноги, и само собой расстояние между ним и барьером стало быстро таять.
Мелькнула внизу, под ногами, длинная жердь, сердце качнулось, и барьер остался
позади. Краузе повернул лошадь, свел на рысь, потом на шаг и стал рядом с
Треневым. По другую сторону стоял бородатый вахмистр на толстой старой лошади и
сердито смотрел на солдат.
С правого фланга Шеренги отделился один молодой белоусый
солдат, и видно было, как его лошадь все крепче и чаще забирает ногами песок.
Комья сухой глины полетели в Краузе, мелькнули белая рубаха и рыжая лошадь с
поджатыми передними и вытянутыми задними ногами. И один за другим, отделяясь от
неподвижной шеренги, скакали солдаты с напряженными суровыми лицами, легко
подымались вместе с лошадьми на воздух и, перемахнув барьер, строились далеко
впереди.
Один, на золотистой лошадке, налетел на самый барьер, и
вдруг, смешно задирая хвост, лошадь запрыгала в сторону.
— Назад! — сердито крикнул Тренев. Солдат поехал
обратно. Под вербами смеялись. Потоптавшись на месте, солдат опять тронул
лошадь и, все чаще и круче забирая передними ногами песок, она понеслась к
барьеру. Уже казалось, что она легче ветерка перенесся на другую сторону, как
ноги ее сбились, запутались и тем же смешным, скачущим галопцем, задрав хвост,
она запрыгала вдоль барьера. Жердь свалилась.
Мелькнуло испуганное лицо солдата, и опять он поехал назад.
Мальчишки под вербами загикали от восторга.
— Болван! — коротко сказал Тренев и жестко
посмотрел на вахмистра.
Бородатый вахмистр тронул лошадь и поехал за солдатом.
Краузе еще издали видел бледное лицо солдата с дрожащей
нижней челюстью, видел, как неуверенно, слишком тяжело, скакала его лошадь в
третий раз. Видел, как, прижав уши, она подскакивала к барьеру, как солдат
злобно дернул руками, увидел на мгновение беловатое брюхо, вытянутые ноги
солдата и вдруг какая-то тяжелая безобразная куча, переворачиваясь и вздымая
облако пыли, шарахнулась на землю. Белая рубаха мелькнула в воздухе и далеко
впереди тяжко поехала по дороге.
Длинный Краузе, Тренев, вахмистр и солдаты бежали к нему.
Солдат приподнялся, уперся на руки, странно выгнул спину и
свалился набок, задергав ногами. Лошадь била копытами, потом, как собака, села
на зад, приподнялась, встряхнулась и встала, вся дрожа. Она сразу сделалась
какой-то худой, грязной и жалкой, как кляча. Солдата, бившегося, как
подстреленная птица, подняли и понесли.
— Я тебе говорил! озлобленно кричал Тренев.
Главная причина, ваше высокоблагородие, испуганно
оправдывался в чем-то бородатый вахмистр, — заскочило… сам пробовал —
пальцем тронул… а тут…
Краузе подошел к барьеру, хотел посмотреть, легко ли сходит
жердь, но вместо того пошел дальше в поле.
Дальний горизонт синел и таял, небо было голубое, но все теперь
казалось странно и зло в своем великолепии, как жестокая ирония. Красная, точно
ободранная, голова с испуганными глазами и кровавыми струйками во всех
морщинках и то неловкое, поломанное движение, с каким разбившийся солдат хотел
встать и падал, стояло посреди солнца, голубою неба и тающих ласковых
горизонтов.
|
