Увеличить |
XXVI
Покойный Одинцов не любил нововведений, но допускал
"некоторую игру облагороженного вкуса" и вследствие этого воздвигнул
у себя в саду, между теплицей и прудом, строение вроде греческого портика из
русского кирпича. На задней, глухой стене этого портика, или галереи, были
вделаны шесть ниш для статуй, которые Одинцов собирался выписать из-за
границы. Эти статуи долженствовали изображать собою: Уединение,
Молчание, Размышление, Меланхолию, Стыдливость и Чувствительность. Одну из
них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в
тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался
приделать ей нос "вдвое лучше прежнего", однако Одинцов велел ее
принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы,
возбуждая суеверный ужас баб. Передняя сторона портика давно заросла
густым кустарником: одни капители колонн виднелись над сплошною зеленью.
В самом портике даже в полдень было прохладно. Анна Сергеевна не любила
посещать это место с тех пор, как увидала там ужа; но Катя часто
приходила садиться на большую каменную скамью, устроенную под одною из ниш.
Окруженная свежестью и тенью, она читала, работала или предавалась тому
ощущению полной тишины, которое, вероятно, знакомо каждому и прелесть
которого состоит в едва сознательном, немотствующем подкарауливанье широкой
жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас и в нас самих.
На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей
любимой скамье, и рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в
"портик".
До завтрака оставалось около часа; росистое утро уже
сменялось горячим днем. Лицо Аркадия сохраняло вчерашнее выражение,
Катя имела вид озабоченный. Сестра ее, тотчас после чаю, позвала ее к
себе в кабинет и, предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю,
посоветовала ей быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно
избегать уединенных бесед с ним, будто бы замеченных и теткой и всем домом.
Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна была не в духе; да и сама
Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину за собою. Уступая просьбе
Аркадия, она себе сказала, что это в последний раз.
- Катерина Сергеевна, - заговорил он с
какою-то застенчивою развязностью, - с тех пор как я имею счастье жить в
одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один
очень важный для меня... вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили
вчера, что меня здесь переделали, - прибавил он и ловя и избегая
вопросительно устремленный на него взор Кати. - Действительно, я во многом
изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, - вы, которой я, в сущности,
и обязан этою переменой.
- Я?.. Мне?.. - проговорила Катя.
- Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда
приехал, - продолжал Аркадий, - недаром же мне и минул двадцать
третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы
истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они
представляются мне... гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал
себе задачи, которые мне не по силам... Глаза мои недавно раскрылись благодаря
одному чувству... Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня
поймете...
Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на
Аркадия.
- Я полагаю, - заговорил он снова уже более
взволнованным голосом, а зяблик над ним в листве березы беззаботно
распевал свою песенку, - я полагаю, что обязанность всякого честного
человека быть вполне откровенным с теми... с теми людьми, которые... словом,
с близкими ему людьми, а потому я... я намерен...
Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся
и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и
не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.
- Я предвижу, что удивлю вас, - начал Аркадий,
снова собравшись с силами, - тем более что это чувство относится некоторым
образом... некоторым образом, заметьте, - до вас. Вы меня, помнится, вчера
упрекнули в недостатке серьезности, - продолжал Аркадий с видом человека,
который вошел в болото, чувствует, что с каждым шагом погружается больше и
больше, и все-таки спешит вперед, в надежде поскорее перебраться, - этот
упрек часто направляется... падает... на молодых людей, даже когда они
перестают его заслуживать; и если бы во мне было больше самоуверенности...
("Да помоги же мне, помоги!" - с отчаянием думал Аркадий, но Катя
по-прежнему не поворачивала головы.) Если б я мог надеяться...
- Если б я могла быть уверена в том, что вы говорите,
- раздался в это мгновение ясный голос Анны Сергеевны.
Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых
кустов, заслонявших портик, пролегала дорожка. Анна Сергеевна шла по ней
в сопровождении Базарова. Катя с Аркадием не могли их видеть, но слышали
каждое слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и,
как нарочно, остановились прямо перед портиком.
- Вот видите ли, - продолжала Анна Сергеевна, - мы с
вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали;
мы оба, - к чему церемониться? - умны: сначала мы заинтересовали друг друга,
любопытство было возбуждено... а потом...
- А потом я выдохся, - подхватил Базаров.
- Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки.
Но как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком
много было... как бы это сказать... однородного. Мы это не сразу
поняли. Напротив, Аркадий...
- Вы в нем нуждаетесь? - спросил Базаров.
- Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он
неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь. Я знаю,
что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще
думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть...
- Словно обаяние употребительнее в подобных случаях, -
перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. -
Аркадий что-то секретинчал вчера со мною и не говорил ни о вас, ни о вашей
сестре... Это симптом важный.
- Он с Катей совсем как брат, - промолвила Анна
Сергеевна, - и это мне в нем нравится, хотя, может быть, мне бы и не
следовало позволять такую близость между ними.
- Это в вас говорит... сестра? - произнес протяжно
Базаров.
- Разумеется... Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой
странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду
говорить так с вами? Вы знаете, что я вас боюсь... и в то же время я вам
доверяю, потому что, в сущности, вы очень добры.
- Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я
потерял для вас всякое значение, и вы мне говорите, что я добр... Это все
равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца.
- Евгений Васильевич, мы не властны... - начала было
Анна Сергеевна; но ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.
- Ведь вы свободны, - произнес немного погодя Базаров.
Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились...
все затихло.
Аркадий обратился к Кате. Она сидела в том же
положении, только еще ниже опустила голову.
- Катерина Сергеевна, - проговорил он дрожащим голосом
и стиснув руки, - я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме
вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому
что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы... Вы не отвечаете?
Вы мне не верите? Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти
последние дни! Неужели вы давно не убедились, что все другое - поймите меня,
- все, все другое давно исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне
одно слово... Я люблю... я люблю вас... поверьте же мне!
Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом
и, после долгого раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:
- Да.
Аркадий вскочил со скамьи.
- Да! Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит
это слово? То ли, что я вас люблю, что вы мне верите... Или... или... я не смею
докончить...
- Да, - повторила Катя, и в этот раз он ее
понял. Он схватил ее большие, прекрасные руки и, задыхаясь от восторга,
прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил:
"Катя, Катя...", а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь
своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда,
может быть счастлив на земле человек.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела
позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему
сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил
руки ее сестры.
Базаров быстро пробежал письмо и сделал усилие над
собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у
него в груди.
- Вот как, - проговорил он, - а вы, кажется, не
далее как вчера полагали, что он любит Катерину Сергеевну братскою
любовью. Что же вы намерены теперь сделать?
- Что вы мне посоветуете? - спросила Анна
Сергеевна, продолжая смеяться.
- Да я полагаю, - ответил Базаров тоже со смехом,
хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и
ей, - я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех
отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и
отец добрый малый, прекословить не будет.
Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно
краснело и бледнело.
- Вы думаете? - промолвила она. - Что ж? я не вижу
препятствий... Я рада за Катю... и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я
подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была
права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди... Как это я
ничего не видала? Это меня удивляет!
Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же
отворотилась.
- Нынешняя молодежь больно хитра стала, - заметил
Базаров и тоже засмеялся. - Прощайте, - заговорил он опять после
небольшого молчания. - Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я
издали порадуюсь.
Одинцова быстро повернулась к нему.
- Разве вы уезжаете? Отчего же вам теперь не остаться?
Останьтесь... с вами говорить весело... точно по краю пропасти ходишь.
Сперва робеешь, а потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.
- Спасибо за предложение, Анна Сергеевна, и за
лестное мнение о моих разговорных талантах. Но я нахожу, что я уж и так
слишком долго вращался в чуждой для меня сфере. Летучие рыбы некоторое
время могут подержаться на воздухе, но вскоре должны шлепнуться в воду;
позвольте же и мне плюхнуть в мою стихию.
Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка
подергивала его бледное лицо. "Этот меня любил!" - подумала она - и
жалко ей стало его, и с участием протянула она ему руку.
Но и он ее понял.
- Нет! - сказал он и отступил на шаг назад. -
Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте
здоровы.
- Я убеждена, что мы не в последний раз видимся, -
произнесла Анна Сергеевна с невольным движением.
- Чего на свете не бывает! - ответил Базаров,
поклонился и вышел.
- Так ты задумал гнездо себе свить? - говорил он в тот
же день Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. - Что ж? дело хорошее.
Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может
быть, это тебя самого огорошило?
- Я точно этого не ожидал, когда расставался с
тобою, - ответил Аркадий, - но зачем ты сам лукавишь и говоришь:
"дело хорошее", точно мне неизвестно твое мнение о браке?
- Эх, друг любезный! - проговорил Базаров, - как
ты выражаешься! Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я
кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь
бы пустоты не было. Не обижайся, пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь,
какого я всегда был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и
слывет умною, что умно вздыхает, а твоя за себя постоит, да и так постоит,
что и тебя в руки заберет, - ну, да это так и следует. - Он
захлопнул крышку и приподнялся с полу. - А теперь повторяю тебе на
прощанье... потому что обманываться нечего: мы прощаемся навсегда, и ты сам
это чувствуешь... ты поступил умно; для нашей горькой, терпкой, бобыльной
жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая
смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат
дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не
может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь - и уж воображаете себя
молодцами, - а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша
грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою,
тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно - нам других подавай! нам
других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный
барич - э волату, как выражается мой родитель.
- Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений? -
печально промолвил Аркадий, - и у тебя нет других слов для меня?
Базаров почесал у себя в затылке.
- Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только
я их не выскажу, потому что это романтизм, - это значит: рассыропиться. А ты
поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы
они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я
вижу, лошади готовы. Пора. Со всеми я простился... Ну что ж? обняться, что ли?
Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и
другу, и слезы так и брызнули у него из глаз.
- Что значит молодость! - произнес спокойно Базаров. -
Да я на Катерину Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!
- Прощай, брат! - сказал он Аркадию, уже
взобравшись на телегу, и, указав на пару галок, сидевших рядышком на крыше
конюшни, прибавил: - Вот тебе! изучай!
- Это что значит? - спросил Аркадий.
- Как? Разве ты так плох в естественной истории или
забыл, что галка самая почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте,
синьор!
Телега задребезжала и покатилась.
Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей,
Аркадий совершенно позабыл о своем наставнике. Он уже начинал подчиняться
ей, и Катя это чувствовала и не удивлялась. Он должен был на следующий
день ехать в Марьино, к Николаю Петровичу. Анна Сергеевна не хотела
стеснять молодых людей и только для приличия не оставляла их слишком долго
наедине. Она великодушно удалила от них княжну, которую известие о
предстоявшем браке привело в слезливую ярость. Сначала Анна Сергеевна
боялась, как бы зрелище их счастия не показалось ей самой немного
тягостным; но вышло совершенно напротив: это зрелище не только не отягощало
ее, оно ее занимало, оно ее умилило наконец. Анна Сергеевна этому и
обрадовалась и опечалилась. "Видно, прав Базаров, - подумала она, -
любопытство, одно любопытство, и любовь к покою, и эгоизм..."
- Дети! - промолвила она громко, - что, любовь чувство
напускное?
Но ни Катя, ни Аркадий ее даже не поняли. Они ее
дичились; невольно подслушанный разговор не выходил у них из головы.
Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила их; и это было ей не трудно: она
успокоилась сама.
|